Сусанна Георгиевская - Фея горького миндаля
— Я с ними, с ними пришла! — объяснила Катя той любопытной бабушке.
До чего волшебно играла музыка! Казалось, что это играют не пожарники, что музыка бежит из башни, которая минарет…
Сидя на лавочке, Катя от восхищения принялась подпрыгивать на ладонях. Она подпрыгивала так бойко, словно её ладони были пружинками.
Когда окончилась музыка, все немножко похлопали. Только Катя совсем потерялась: руки её были заняты и она не успела хлопать.
Лена остановилась далеко, у изгороди из вьющегося винограда, смеясь и обмахиваясь платком. Все её окружили. Э-эх! Скорей бы, скорей опять заиграла музыка!..
И вот музыка сжалилась, заиграла опять. Лена снова пошла танцевать. На этот раз она танцевала с юным шофёром грузовика, который привозил уголь для тёти Муниры. (Ей каждый год привозили уголь. Из личного уважения. Как пенсионерке.)
Миша пригласил какую-то девушку, стоявшую у виноградной изгороди.
Лена танцевала ещё красивее, ещё лучше, чем раньше. Она откидывала под музыку то одну, то другую ногу, сгибая её в колене; то отходила на шаг-другой и, как юла, вертелась одна, то опять приближалась, и они продолжали кружиться вместе.
— Погляди-ка, что делает! — говорили бабушки. — Ишь ты!
И все глядели. И делался танец.
На дворе стемнело. Почти совсем не видно стало пожарных, только их каски: они поблёскивали во тьме. Тени от веток ложились на цементный пол; то выплывая из темноты в свет, то уходи и прозрачную темноту веток, кружились пары.
А музыка всё играла. А Миша всё танцевал, танцевал с той девушкой, что стояла раньше в самом дальнем углу площадки.
Он так сильно старался, что отхлопывал каблуками.
Танец окончился. Миша снова подошёл к другой девушке, у виноградной изгороди, и позвал её танцевать… Потом ещё одну и ещё одну.
Лена тоже всё танцевала и танцевала. Было похоже на то, что они каждый сам по себе пришли на площадку.
Наконец-то Миша опять подошёл к Лене.
Лена глянула на него удивлённо и весело и пошла танцевать с шофёром грузовика.
Миша рассмеялся и стал отнимать её у шофёра грузовика. Лена пожала плечами и остановилась.
— Мишель! — заорал какой-то его товарищ от лотка с квасом. — Что ты с нею миндальничаешь?! Приглашай другую.
Лена глянула на свои ручные часы, улыбнулась, прищурилась и пошла с танцплощадки… Забыв о Кате!
Ушла одна в темноту улицы.
— Лена а! — громко крикнула Катя.
Но Лена её не слышала.
Вот только что, сию минуту стояла здесь. И — нету… Пропала! Спряталась.
Пустынными были улицы в этот поздний час. Кое-где раскачивались фонари. Прошёл уныло и молча городской пёс. Он ходил каждый вечер от урны к урне; разыскивал себе пропитание.
Котя шла одна по вечернему городу, тускло освещённому фонарями. Катя искала Лену.
От садов за оградами пахло цветами. Издалека добегала до Кати музыка. То громче, то тише была она. И вдруг — замолкла.
По мостовой прокатила садовая тачка. Тачку подталкивал бородатый дедушка. Проехала легковая. Прошёл автобус, осветив на минуту Катю. Осветил… и дёрнулся — дальше, дальше. И поволок за собой свой свет.
Катя шла по городу в наглаженном Леной матросском костюмчике. Шла, низко опустив голову.
Дворец… Он неподалёку от тёти Муниры и её дома…
— Что случилось, Катя? — увидев девочку, громким шёпотом спросила тётя Мунира. — Ленка хлопнула дверью и заперлась у себя. Велела, чтобы никто к ней не заходил… Я постучалась, хотела ей дать поужинать… Ку-уда там! Не отвечает.
В это время домой возвратился Миша.
— Лена, откройте! — строго сказал он закрытой двери.
Но двери не откликались.
— Взломаю! Откройте! — пригрозил Миша.
Но двери не испугались.
— И чего ей надо?! — сказала шёпотом тётя Мунира. — Интересный, культурный… Окончил техникум… Селектор, не кто-нибудь. На плантации первый помощник её отца… Так нет же! Только бы унизить и высмеять человека!..
— Звёздная, это сугубо наше личное дело, — сердито прошептал Миша.
— Катя, — робко сказала тётя Мунира, — хоть ты постучи… Тебе, пожалуй, она откроет.
Катя тихонько стукнула в дверь.
— Отстань от меня, Катерина! — сказала дверь. — Отстань! Понимаешь? Не приставай!
— Я поняла, — ответила Катя. — Я поняла, Лена…
Глава XII. Фея горького миндаля
Катя проснулась и тихонько, как всё, что делала, посмотрела в окно. Встала и, перебирая маленькими босыми ногами, притулилась носом к открытой ставне.
В комнате было душно, и всё-таки тётя Мунира прикрывала окошко на ночь.
Под потолком, в темноте, носилась большая бабочка, ударяясь крыльями о потолок, более светлый, чем стены. (Потолок освещал какой-то дальний фонарь на улице.)
Двор был тихий. Дремал колодец. Дремала садовая тачка с листьями… Уснуло ведро у колодца. Тётя Мунира забыла его запереть в дом.
Отбрасывал на землю тени вьющийся виноград. Всё вокруг лежало тихое, полосатое: свет и тень; свет и тень…
А подальше, в уголке сада, стояло то самое дерево… Дерево дикого миндаля. Днём, Катя помнит, оно было розовым от цветов. А сейчас цветки, и крона его, и ствол казались тёмными в темноте сада. Ветра не было. Крона совсем неподвижная… И на землю ложилась тень. Тень была похожа на худую, длиннорукую девушку с растрёпанными волосами. Но вот ветка дерева осторожно заколебалась… Или, может быть, закачались на улице фонари?.. Руки девушки обхватили ствол, дрогнула её растрёпанная голова.
Ещё разок, как видно, качнулся фонарь на улице…
Девушка отделилась от дерева… Но не ушла далеко: всего-навсего на один шажок. Откинула длинные свои руки и опять, опять обняла ствол!
Девушка и дерево, крепко обнявшись, раскачивались. Раскачивались на дереве его крошечные листки (из окошка этого не было видно, но Катя вообразила).
И снова вспорхнула девушка у ствола… Пошло гулять, пошло развеваться длинное её платье.
И тут возьми и взойди луна. И всё стало ещё ясней.
Как странно, как быстро девушка отходила от дерева, как нежно его обхватывала…
А ног — не видать… Не видать ног! Длинным, до самой земли, было её развевающееся, рваное платье. Она плясала. Откуда девушке было знать, что Катя подглядывает?!
Блеснуло в свете луны ведро, забытое тётей Мунирой… Блеснуло и вдруг принялось подмигивать. Устала бабочка в комнате Кати, не стало слышно её. И вдруг как спохватится — и снова, снова выбивать крылышками трещотку о потолок!
А в саду — покой. Словно бы отступил куда-то фонарь: перестало мигать ведро.
Жарко. Душно. Простыня всклокочена Катиными ногами. Катя ложится в кровать и не дышит… Лежит тихонько и сердится. Ей хочется в сад. Да кто же пустит её? По ночам люди спят… Зато не спят деревья, тачки, садовые вёдра… По ночам начинается самое интересное — настоящая, скрытая от людей жизнь…
Рано утром тётя Мунира встала и очень тихо, чтоб не разбудить Катю, ушла за водой.
Шаги затихли. Катя вскочила и быстро-быстро обула коричневые ботинки.
— Куда тебя черти, девочка, носят? — входя с полными вёдрами, спросила тётя Мунира.
Катя молчала. Что ей было сказать?
Тётя Мунира полила ей из кружки на руки. Катя ополоснула лицо.
— Мылом! — грозно сказала тётя Мунира.
Катя вздохнула. Молча и кротко она намылила руки розовым мылом.
Когда тётя Мунира наконец-то ушла из сада, Катя медленно, осторожно ступая и все время оглядываясь, подошла к миндалю.
Голый, пустой и обветренный был миндаль, с обглоданными от жары и ветров ветвями… Не было больше цветов на дереве. Только листья.
Катя нагнулась и заглянула под крону.
Нет!.. Никого. Она погладила ствол… Никого!
— Выходи, — сказала она. — Выходи сейчас же… Ведь я всё равно всё знаю!
Но дерево не тронулось с места.
— Выходи! — очень строго сказала Катя.
И сейчас же вышла из дому Лена.
— Ты что тут делаешь? — насмешливо спросила она. — С кем ты тут разговариваешь? С травой?
— Ни с кем, — ответила Катя.
— Какая же ты злопамятная, — усмехнувшись, сказала Лева. — Пойдём отсюда… Уйдём из сада… Хочешь со мной на базар? Купим сухих абрикосов. Ладно?
— Не надо мне твоих абрикосов. Я здесь останусь.
— Ну что же! Воля твоя… Только не трогай мои учебники… Слышишь? А то мы совсем поссоримся…
Лена тряхнула длинными пушистыми волосами, подвязанными розовой лентой, и пошла со двора.
Она пошла со двора, а Катя продолжала неслышно шептаться с деревом.
И вдруг Лена возьми и оглянись.
— Шептун! — сказала она. И захохотала.
Глава XIII. Дождь
А потом шёл дождь. Казалось, что он никогда не кончится и что всё на земле всегда стояло такое серое, мигающее, косое…
