Владислав Бахревский - Футбол

— Ух, какие вы молодцы! Пойдемте ко мне, угощу вас чаем с конфетами.

— Хе-е! Чаем! — дурно захихикал Толяна. — Нет, шипана, я домой потопал. Толяне спать пора.

— А мы еще погуляем! — сказал Смирнов.

Я быстро отошел во тьму и побежал домой. Маму встретил в воротах. Она беспокоилась. Ждала.

— Мама! Можно погулять? — зашептал я быстро и горячо. — Мы с москвичами играли, у них из «Спартака» игрок был. Мы выиграли. Я два пендаля взял.

— Погуляй! — сказала мама.

Я тотчас повернулся и перебежал улицу к ненаглядным своим пацанам.

Ах, как мы торопимся от наших матерей к друзьям, к подругам… Как редко смотрим мы в глаза нашим матерям! Нам ведь все стыдно — матери в открытую нас любят. А мы любовь свою к мамам за семью печатями держим, чтоб, не дай бог, кто не увидал!

Я прибежал на лавочку, боясь никого не застать, и не застал.

— Яваня, купаться пойдешь?! — окликнули меня из подъезда.

— Пойду!

В подъезде стояли Вава, Егор и Ходунчик.

— А куда? — спросил я, уже несколько раскаиваясь, что брякнул «пойду!», не то чтобы не подумав, но даже глазом не моргнув: прежде мне ночью купаться не приходилось.

— Закудыкал — добра не будет! — сердито сказал Егор. — На Свирель пойдем, на казенку.

Свирель не чета Дубенке, серьезная река. Плавать я умел, но чтоб ночью, в незнакомой реке?..

— Вот и я! — погремев ключом в двери, вышла из подъезда Дуся. — Кого ждем?

— Смирнова! Сама его за сестрами послала.

— Чем больше народу, тем веселей!

Дуся была выше всех нас на голову. Она надела для удобства сарафан-халатик, и теперь было видно, что ноги у нее высокие, белые. Дуся шлепнула комара.

— Такое лето удалось! А загореть не успела. Купалась-то всего два раза.

— Рекорд ставила! — сказал Егор. О чем бы он ни заговорил, недоброе было в его голосе.

— А что мне делать-то еще?! — сказала просто Дуся. — Ни семьи, ни любви. Вот вся душа моя и уходит в работу. Одни работают, чтоб денег побольше получить. Другие работают, как на принудиловке. Не работать нельзя, с голоду помрешь, и работать неохота. А я? Веретена крутятся, и я вокруг веретен целую смену летаю — в том жизнь моя.

Послышались шаги. Смирнов шел с двумя девчонками. Обе были выше его ростом.

Мы двинулись гурьбой, проулками, самой короткой дорогой.

В проулках глаз выколи, зато звезды сияли в небе в удовольствие.

— Я вот эту, синюю, люблю! — показала Дуся на небо.

— Вега! — сказал я.

— Это имя, что ли, у нее? — обрадовалась Дуся.

— Имя.

— Красивое. Я запомню. А ты еще знаешь какие?

— Белая звезда — Дейнеб, а та, посредине неярких, — Альтаир. Летний треугольник.

— Это, что ли, у Веги два ухажера? — засмеялась Дуся.

Мы стояли, чтоб лучше было видно, и Егор прикрикнул на нас:

— Пошли! Звезд они не видали!

Теснина черных заборов вдруг расступилась, и встал передо мной, как лист перед травой, огромный, в огнях, океанский корабль. Огни сияли над рекой и в реке, вода дробила свет, вытягивала его через всю реку, и я сразу вспомнил давнее-давнее плавание по Волге и вспомнил другое, из своего зыбкого будущего: я ведь поплыву на таком огромном, на таком прекрасном, на океанском корабле, поплыву через настоящий океан, но и этот, не настоящий, был как праздник… Я ничем не выдал себя, выдумщика, не обнаружил радости. Я ему улыбнулся, пароходу, как старому другу, который все знает обо мне, о котором я тоже все знаю.

Набитая тропинка под нашими ногами вздрагивала и слегка гудела, но, когда мы вышли наконец на берег и остановились, я услышал, как бьется огромное сердце огромного корабля, как пульсирует по этажам его светоносная кровь.

— Это фабрика? — спросил я, хотя и спрашивать было незачем.

— БПФ, — ответила Дуся.

— БПФ?

— Бумагопрядильная.

— А вы где работаете?

Егор тут же хохотнул над моим «вы».

— Здесь и работаю. Раньше на «крутилке» работала.

Впору было спросить, а что такое «крутилка», но ребята успели раздеться, а Дуся, к которой я пристал с вопросами, раздеваться, стоя рядом с мальчишкой, стеснялась. Я поскорее отошел от нее к ребятам, стянув фуфайку свою вратарскую, оглянулся. Сестры Смирнова, прижав к груди руки, стояли, скованные холодом, словно уже накупались.

— Ребя, давай без трусов! — шепнул Егор.

— Уж очень видно! — сказал смущенно Вава. — Выжмемся.

Мы булькнули в воду, как булькают лягушки, когда их вспугнешь.

Поискал глазами на берегу девочек и Дусю, но услышал ее голос подле себя.

— Далеко не заплывать!

Вода была теплая, и крепко пахло машиной.

— Испортили нашу Свирель, — сказала Дуся, и я понял, что она мне говорит.

— Фабрики загрязнили?

— Все вместе. Город, фабрики, заводы… Пожалуй, надо выходить, мазут плавает.

Мы разошлись по сторонам, выжимаясь, помогая друг другу выкручивать трусы. Шли домой довольные, словно дело сделали.

— Законно! — говорит Егор.

— Без булды! — откликался Вава.

Я все пытался рассмотреть сестер Смирновых, но они держались в стороне и помалкивали.

Дуся сказала:

— Теперь чайку выпить небось не откажетесь.

— Не откажемся! — сказал за всех Егор.

Дуся жила в общей квартире из трех комнат.

Мы сгрудились на пороге, но Дуся, отперев свою комнату, сказала громко:

— Смелей! Соседей нет. Они внуков в Москве нянчат.

Мы, однако, не больно осмелели. Прошли в Дусину комнату и кинулись к спасительному дивану, чтоб сесть и не шевелиться. Диван у Дуси был с высокой спинкой, кожаный и не столько широкий, сколько длинный. Мы все на нем уместились: Вава, Егор, Смирнов, обе его сестры и я. Мне пришлось, правда, сидеть у самого валика, рядом с девочками. Я замешкался занять место, а когда попробовал втиснуться между ребятами, они, злодеи, не пустили.

Дуся поставила на кухне чайник, вернулась, поглядела на нас и засмеялась.

— На улице все шустрые, а тут как воды в рот набрали. Наташа, Света, пойдемте чашки принесем. А ты, Вава, приемник включи. Чего, как воробьи, теснитесь? Стулья есть.

Она увела девочек на кухню, и я, вздохнув с облегчением, устроился на диване по-барски. Приемник стоял как раз возле меня.

Сказать честно, доживши до седьмого класса, я ни разу еще сам не включал приемника. А был он мне очень симпатичен, этот ящик, в котором умещался весь шар земной.

Загорелся загадочный зеленый глазок, в приемнике затрещало, запиликали передатчики, и вот уже чужой голос так и резанул по нашим нервишкам.

— Немцы! — узнал Егор.

Никто из нас в оккупации не был. Немцев мы видели пленных да в кино. Но сама их речь действовала, как опасность.

— Переключи! — крикнула из кухни Дуся.

Вава завертел ручками и нашел нашу волну: Игорь Ильинский читал «Хирургию».

Я любил веселые рассказы Чехова, но мне хотелось услышать голоса дальних стран. Улучил минутку. Ребята увлеклись конфетами, и я завладел колесиком, которому подвластны земные и небесные пространства. Увел красную стрелку на самый край шкалы, чтобы вдруг услышать позывной с полярной льдины, но услышал песни, джазы, шум, треск… Перехватил взгляд Дуси, оставил приемник в покое и попросил:

— Вава, выключи!

Вава поворачивает ручку от себя. Праздничный огонек меркнет и гаснет.

Я вернулся из моего далека к ребятам, в Дусину комнату. Увидал на стене, напротив, фотографию. Дуся стоит на трибуне. За ее плечами колонны… Это, конечно, Колонный зал Дома Союзов.

— Это Колонный зал? — спросил я не к месту: разговор шел о грибных местах.

Дуся залилась краской, как девочка.

— Колонный зал, — сказала она.

— И это вы? — Я поглядел на Егора, он кривил губы в усмешке.

— Выступала на слете ткачих, — сказала Дуся.

— А в Кремле вы были? — Я не мог не задать этого главного вопроса, потому что в Кремль пускали тогда только самых знаменитых в стране людей.

— Была, — сказала Дуся. — В кабинете Владимира Ильича была. Там у него чернильный прибор стоит. Подарок рабочих «Карболита».

— Нашего?

— А какого же? — возмущается Егор.

Какой же молодчина у меня отец: вон какой город выбрал! Здесь когда-то все рабочие были революционерами.

— А ткачихой тяжело работать? — спросил, не глядя на ребят: осмеют ведь.

— А я не ткачиха, — ответила, улыбаясь, Дуся. — Это меня так зовут — Дуся-ткачиха. Я прядильщица.

— Ну, прядильщицей? — Я не сдался.

— Обыкновенно. Другие-то работают. Ходить много надо. Хуже, чем за грибами. У нас по хронометру подсчитывали. Я за смену двадцать километров прохожу.

— Ого! — удивился Смирнов.

— А ты, если интересуешься, — сказала мне Дуся, — не поленись, приходи на фабрику. Все своими глазами увидишь.