Юрий Дьяконов - Приказ самому себе

Но кончались праздники, и вновь начинались занятия. А Гриша оставался таким же. То подмигнет, то скорчит рожу — ребята хохочут. Учительница нервничает. Наказывает Гришу. Он обещает, что не будет кривляться, но через пять минут забывает. И снова смеется класс… Гришу сажали за последнюю парту, чтобы его никто не видел. Но разве утерпишь? Нет-нет да и повернется к нему чья-то голова… Гриша, может, и сумел бы сидеть спокойно. Но уж очень ему нравилось всеобщее внимание, нравилось смешить товарищей.

Учительница, выйдя из терпения, отсылала его к директору.

— Опять набедокурил, «возмутитель спокойствия»? — говорила Алевтина Васильевна, делая строгое лицо. — Когда же это кончится, а? Сам не учишься и другим мешаешь.

— А чего ж они сами смеются? — спрашивал Гриша, и лицо его при этом становилось таким наивно-удивленным, что директор сама еле удерживалась, чтобы не улыбнуться.

— Потерпите. Это как болезнь. Перерастет… и все кончится, — успокаивала Алевтина Васильевна учительницу.

Это кончилось, едва он перешел в четвертый класс, а в доме стал появляться Альберт. Худой и костлявый, с маленькими глазками-буравчиками, он приходил всегда неожиданно. Небрежно бросал на стол деньги и приказывал матери:

— Варюха! Двигай в «Гастроном». Да загляни к нашим.

На столе появлялись бутылки. Приходили какие-то парни и женщины. Пили, плясали, ругались, пели про далекий Колымский край и про то, как «на Дерибасовской открылася пивная…».

Гриша ненавидел эти сборища и Альберта. Потому что мать опять прогуляет. Ее выгонят и с этой фабрики. А потом в доме не будет ни копейки. Но его мнения никто не спрашивал.

— А ну, Гришка, почуди! — приказывал пьяный Альберт.

— Покажи, Гришенька! — поддерживала мать. — Он у меня далеко пойдет. Артистом будет.

— Пойдет, если милиция не остановит! — всякий раз говорил Альберт и первый смеялся своей шутке.

Гриша «чудил». Гости хохотали. Потом о нем забывали все. А ему хотелось спать, но негде было. Хорошо, что лето. Кинет Гриша материн ватник в коридоре на ящики и прикорнет до утра… Однажды Альберт так ударил мать, что из носа потекла кровь.

— Не трогай мать! — крикнул Гриша и повис на руке пьяного.

— Ах ты, щенок! — заорал Альберт и швырнул его на пол. Злость сделала Гришу дерзким. Схватив скалку, он изо всех сил ударил Альберта по руке и кинулся из дома. Но во дворе, в закоулке, Альберт настиг его, сшиб с ног… Очнулся он в комнате Наташи и узнал, что отняли его соседи. А утром туда зашла мать. Глянула недобрыми мутными глазами, дохнула перегаром:

— Ах ты, змееныш! Кормлю тебя, пою… Замуж собиралась за хорошего человека. Так он руку ему сломал!.. Да я тебе!..

Женщины оттянули ее от Гриши и выставили за двери.

— Все равно убью твоего Альберта! — кричал ей вслед Гриша. С месяц о ней ничего не было слышно. Потом узнали: мать арестована, в тюрьме сидит. И ее дружок Альберт тоже…

В четвертый класс Гриша пришел уже другим. Продолжал еще смешить, но и в смехе его слышались ожесточение, злость. Он часто и жестоко дрался. Совсем забросил занятия в школе. Учителям дерзил. И ко всем относился подозрительно.

Теперь Алевтине Васильевне все чаще приходилось разговаривать с «возмутителем спокойствия». И она уже не улыбалась. Гриша менялся на глазах и совсем не в добрую сторону.

В пятом «б» Сазон был самым сильным и самым старшим. Его боялись и слушались. А он скучал на уроках. Все это уже слышал в прошлом году. И хотя толком ничего не помнил, развлекался как мог. То с задней парты вспорхнет стайка бумажных голубей, и ребята тянут руки, чтобы поймать их. То в тишине вдруг задребезжит воткнутое в парту лезвие безопасной бритвы: дзз-з-з! Снова смех. Учительница сердится. А Сазон, как настоящий артист, разыгрывает то недоумение, то даже негодование:

— А чего я? Я ничего не делал!.. За что меня за двери? Других не замечаете!.. Как что, так сразу: Васильченко…

Такое поведение Сазона расценивалось сборным, разобщенным классом как независимость и нашло много подражателей. Мальчишки грубили, выкручивались, бессовестно врали учителям. И это даже стало считаться шиком, чуть ли не геройством. Дисциплина падала. Страницы журнала пестрели двойками. В учительской только и разговором было, что о пятом «б».

— Это «возмутитель спокойствия» будоражит класс! — говорили учителя. — Нужно принимать срочные меры!

На первом классном собрании, которое провела Надежда Кирилловна, старостой избрали Сережу Капустина, а фамилию Сильвы даже не назвали. «А Зойка и рта не раскрыла! Подружка называется! — сердилась Сильва. Но свое недовольство от Зойки скрыла. — Еще подумает, что я в ней нуждаюсь. Правильно мама говорит: „Надо знать себе цену и не унижаться!“.

На сборе отряда, состоявшемся вскоре, Орлова подняла руку:

— Предлагаю Липкину. Она очень энергичная и старательная. Тогда и Зойка догадалась: предложила избрать Сильву. После сбора, идя домой, Зойка радовалась:

— Вот хорошо. Теперь мы обе звеньевые.

— А председатель?! — осадила ее Сильва. — Какую-то Магакян избрали. Черная, как галка. Тонкая, как палка. Что в ней нашли?

— Она тебе не понравилась? Я думала, она, как ты, — умная.

— Вот еще! С чего взяла?.. Будет нами командовать.

— Я же не знала, что ты хочешь… Я бы…

— Хочешь, хочешь! Ничего я от вас не хочу! — крикнула Сильва и, бросив подружку, побежала к своему дому.

В конце октября Зойка Липкина сообщила новость:

— А завтра будет комсомольская конференция!

— Не может быть! — спокойно ответила Сильва. — Мне бы уже сказали о приветствии. И мама ничего не знает.

— Нет, будет! Ведущей — Нина Копылова. Вот спроси у Аллы.

— И спрошу! Но если ты, Зойка, наврала — смотри!

Старшая вожатая, которую Сильва нашла в пионерской, сказала:

— Да. Ведущей будет Нина Копылова, — и, видя, что Сильва готова расплакаться, Алла утешила: — Не расстраивайся. Приветствуют двенадцать человек. Я дам тебе восемь строчек. Очень хорошие…

— Не надо мне ваших строчек! — вспыхнула Сильва и выбежала из пионерской… Чтоб она читала эти строчки, когда Нинка Копылова будет задаваться и исполнять главную роль?! Нет. Пусть сами. А если провалятся — так и надо. Будут знать…

— Безобразие! — узнав о случившемся, возмутилась мама. — Воспользовались тем, что я не была неделю в школе. Не расстраивайся, рыбонька. Ты будешь играть главную роль. Я пойду и все улажу…

Но улаживать было уже поздно. Сильва с мамой долго бы еще помнили об этом, но другие события заслонили все.

За одну неделю Сильва получила три четверки по разным предметам и две тройки по математике. Теперь она сидела над учебниками, зубрила и днем, и вечером. Но дело не улучшалось. Она испугалась и закатила истерику. Мама всполошилась:

— Но ты ведь всегда была отличницей! К тебе придираются… Она ходила в школу, говорила с завучем, учителями. Сильву снова спрашивали. И опять — четверки и тройки… Эльвира Карповна на чем свет ругала школьные программы, нечутких учителей. Но тройки-то оставались. И она теперь носилась по городу в поисках самых лучших репетиторов.

В самый разгар поисков простодушная Зойка предложила:

— Слушай, Сильва. Придумала! Я ведь тоже ничего не соображаю по математике. Так давай попросим Сашу Магакян?! Она как профессор. Берет любую задачку, раз-раз — и готово! — Зойка увлеклась и не видела, каким злым стало лицо подруги.

— Дура набитая! Ну и иди к своей Сашке! Изменница!

— Что ты? За что ты? — бормотала Зойка, пятясь к двери.

Сильва невзлюбила Сашу Магакян с первого дня. Не нравилось в ней все: и сухая, легкая фигура, и темные тревожащие глаза под широкими сросшимися бровями. Смотрят так, будто хотят прочитать самые тайные мысли. Не нравились быстрые угловатые движения, ее голос, громкий и уверенный. Не нравилось, что она обо всем имеет свое мнение и готова защищать его до конца. Не нравилось все, во что она была одета, к чему прикасалась.

В первый день, когда новый класс строился во дворе, Сильва увидела двух мальчиков, которые держались вместе, и спросила:

— Зойка, тебе кто из мальчишек нравится?

— Мне?! Да никто. Все они какие-то… одинаковые.

— Врешь, Зойка. Все разные. Вон стоят. Беленький и черненький. У беленького глаза большущие и чистые-чистые. А лицо печальное. А у черненького, что в очках, лицо какое? Умный, наверно.

— Умный? — переспросила Зойка, разглядывая Женю Карпенко. — Жалко его. Тихенький. Его, наверно, мальчишки бьют.

— А вон, Зойка, смотри, толстяк какой! Надулся, как индюк! — и они весело расхохотались, глядя на Валерку Сундукова.

Беленький и черненький, Зиновий и Женя, не обратили на Сильву никакого внимания. Это ее очень обидело. А когда выяснилось, что мальчишки дружат с Магакян, то они стали казаться Сильве такими же кривляками и зазнайками, как и их подружка.