Яков Тайц - Родник
В фойе было людно. Времени до начала сеанса оставалось в обрез, и всё-таки неугомонные ребята успели и воды выпить в буфете, и внизу в тире пострелять, и полюбоваться на портреты киноактёров.
— Мальчики, только не расходитесь! — тревожилась Кира Петровна.
— Не беспокойтесь, Кира Петровна, — ответил за всех Толя Яхонтов, — все будем на месте, все как один! — и убежал в буфет.
А Владика и Петю толпа прижала к большой стеклянной двери, за которой был выход из зрительного зала. Они искоса поглядывали друг на друга. Признаться, им давно хотелось заговорить, но оба выдерживали характер.
Народ всё прибывал. Толпа как будто нарочно подтолкнула Владика к Пете.
Петя, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Толкаются, прямо невозможно…
Владик сразу же ответил, но не Пете, а просто так, неизвестно кому:
— Сами толкаются, а на других говорят.
— А кто говорит? Никто не говорит, — отозвался Петя, усиленно работая в толпе локтями.
Владик, не глядя на Петю, сказал:
— Меня толкают, и я толкаюсь!
Они разговаривали нарочно грубо. Но это всё было напускное. Через несколько минут они повернулись друг к другу лицом и стали разговаривать по-настоящему. Самое трудное было начать, а после Дело пошло. Всё-таки они были друзьями. С жаром, перебивая один другого, они принялись рассказывать.
— А мою маму в парке выставили, — торопился Петя. Он хотел показать, какой величины портрет, но из-за тесноты не смог этого сделать.
— А мне папа коньки купил, — сказал Владик.
— Какие?
— «Советский спорт»!
— С ботинками?
— Да.
— Вот здо́рово! А дашь попробовать?
— Конечно, дам!
Они разговаривали быстро, громко, торопливо, словно стараясь наверстать упущенное время.
Тут затрещал звонок. Сеанс окончился. За стеклянной дверью из зрительного зала повалила толпа. У всех были печальные лица. Многие вытирали глаза платками. Видно, картина, которую все только что смотрели, была очень печальная. Ребята притихли.
Вдруг Петя завертелся и стал тыкать пальцем в стекло:
— Смотри-ка, кто идёт!
— Где?
— Да вон там, видишь! Вон! Помнишь, художница от слова «худо»!
— Где? Где? — встрепенулся Владик. Он изо всех сил прижался носом к стеклу. — Ой, верно! Она!
Он увидел совсем близко от себя темнорусые косы с пунцовыми бантами, шапочку с мохнатыми шариками, большие, полные слёз глаза. Это была Тата Винокур. Она держала за руку пожилого коренастого человека с седой головой, румяным лицом в крупных складках и изжелта-седыми усами.
— Тата! Тата! — закричал Владик и стал дёргать запертую дверь.
— Зачем она тебе? — удивился Петя.
— Так… надо… Тата!
Но дверь была наглухо закрыта, и голоса Владика в шуме толпы по ту сторону двери, конечно, не было слышно.
Что делать? Раздумывать некогда. Владик повернулся и, ни слова не говоря, стал усердно работать локтями, пробираясь через фойе, чтобы перехватить Тату внизу, у лестницы, на дворе.
Нелегко ему было пробиться сквозь толпу. Но вот и лестница. Владик стал ждать. Выходившие из кино толкали его, задевали, сердились:
— Мальчик, что ты стал на дороге?
Но Владик упрямо стоял на своём посту. Он долго там простоял, но ни Таты, ни дедушки не было. Вот уже все прошли, а их всё нет. Значит, либо он их прозевал, либо они прошли раньше, пока он пробивался сквозь толпу. Обескураженный Владик вернулся в фойе. Здесь было темно и безлюдно. Сеанс уже начался. Владик побежал по опустевшему фойе к высокой двери зрительного зала, но стоявшая у дверей контролёрша остановила его:
— Тише, мальчик, нельзя. Уже идёт журнал.
— Тётенька, пустите… Там все наши… весь класс…
— Нельзя, нельзя… Ступай вон туда, на балкон.
Владик послушно побежал на балкон. Он поднялся по узкой лестнице, толкнул дверь и очутился в кромешной темноте. Растопырив руки, он стал осторожно, точно слепой, продвигаться между стульями. Он чувствовал рядом с собой людей, он задевал чьи-то колени, наступал кому-то на ноги… Он слышал сердитые голоса:
— Гражданин, осторожней! Не могут во-время прийти!
Наконец Владик нащупал свободное место. Он откинул сиденье, сел и привалился к спинке стула, усталый после утомительного путешествия в темноте.
Одиннадцатая глава. «Любка-артистка»
Владик протянул вперёд руки и нащупал в темноте обтянутый плюшем край барьера. Значит, он очутился в первом ряду. Это хорошо.
Он положил на барьер локти и упёрся подбородком в сцепленные пальцы. Сидеть в такой позе было неудобно, потому что барьер стоял довольно далеко от стула. Но Владик просидел так, не шевелясь, на самом краешке стула, почти все два часа, пока шла картина.
За спиной раздавалось негромкое, мерное стрекотанье, точно там, в темноте, протекал невидимый ручеёк. Из маленького квадратного окошечка струилась полоса света и, расширяясь, падала на экран. А на экране происходило то, что потрясало Владика до глубины души.
Он видел белые домики, высокие копры, конусы породы и узкие улочки шахтёрского городка Краснодона. Сейчас здесь хозяйничают гитлеровцы. Вот идёт концерт в бывшем шахтёрском клубе. В зале сидят фашистские офицеры. На сцене высокий, худой Иван Туркенич лихо пляшет и поёт под гитару песню «Бродяга».
Тем временем Люба Шевцова, весёлая, красивая «Любка-артистка», и отчаянно смелый Серёжа Тюленин украдкой пробираются к фашистской бирже труда.
Они поджигают биржи. Пламя вздымается к небу, оно закрывает весь экран. Пожар разгорается. Фашисты в панике бегут из клуба.
— Ура! Так их, так! — кричит Владик и в восторге стучит кулаком по плюшевому барьеру.
Внизу, под Владиком, сидят ребята из пятого «Б». Они тоже кричат:
— Ура, Серёжа, молодец!
Пятый «Б» занял целых два ряда. С краю сидит Кира Петровна. Сначала её немного тревожило, что Владик Ваньков пропал. Потом картина так захватила её, что она забыла и про Ванькова, и про себя, и про весь пятый «Б», про всех своих «богатырей».
Не отрываясь следит она за картиной. Вот фашисты начали охотиться за членами подпольной организации «Молодая гвардия». Вот они поймали Олега Кошевого, Серёжу Тюленина. Вот они ворвались к Любе Шевцовой. Бедная Любка, «Любка-артистка»! Ещё недавно она так ловко танцевала перед фашистами. Они хлопали ей и кричали «колоссаль». А теперь они избивают её и волокут в тюрьму!
Ручеёк за спиной всё журчит и журчит. В зрительном зале стоит тишина. И только время от времени раздаётся чей-нибудь тяжёлый вздох.
На экране картины сменяются одна за другой. Фашисты, как собаки, выслеживают молодогвардейцев. Вот они поймали почти всех…
Музыка становится очень печальной. Владик изо всех сил стискивает барьер. Его ногти впиваются в плюш. Краснодонцев ведут на казнь.
Вот они проходят, один за другим, длинной вереницей. Они бредут истерзанные, измученные, избитые, но головы их гордо подняты вверх. А глаза полны ослепительного света, точно они сейчас, перед смертью, видят то замечательное будущее, ради которого они пожертвовали своей жизнью.
Их подводят к стволу старой шахты.
Владику захотелось плакать, но он пересилил себя. Но когда рядом с ним какая-то женщина негромко всхлипнула, Владик не выдержал. В глазах защипало, и тёплые слёзы покатились по лицу. Владик торопливо вытирал их кулаком, потому что они мешали ему видеть последние минуты краснодонцев.
…………
Когда в зале вспыхнул свет, Владик ещё долго смотрел на экран. Он словно ещё видел Любу, Олега, Серёжу… Потом он очнулся, перегнулся через плюшевый барьер и стал искать своих. Он их сразу нашёл. Они были справа, внизу, у центрального прохода.
Владик закричал:
— Кира Петровна!
Кира Петровна подняла голову, увидела Владика и помахала ему платком, которым она, наверное, в темноте вытирала глаза:
— А, пропавший, иди к нам!
— Сейчас!
Владик стал проталкиваться к выходу, но тут на сцену перед экраном вышел высокий человек в сером костюме и громко сказал:
— Граждане, просьба не расходиться! Просьба занять места.
Все стали садиться. Владик хотел было пробраться к своим, но кто-то дёрнул его за рукав:
— Мальчик, не мельтеши, сядь.
Пришлось сесть на место. Все дружно захлопали. Владик, ещё не разобравшись, в чём дело, на всякий случай тоже захлопал. И вдруг он увидел, что из маленькой боковой дверки на сцену перед экраном вышла Люба Шевцова — та самая Люба Шевцова, которую фашисты только что сбросили в ствол шахты.
Владик захлопал что было сил. Он был счастлив, что «Любка-артистка», смелая, глазастая «Любка-артистка», жива, стоит на сцене и застенчиво кланяется публике.
Сейчас на ней было красивое чёрное платье с кружевной отделкой. Большие глаза так и блестели.
— Слово имеет артистка, исполнявшая роль Любы, — сказал человек в сером костюме.
