Тамара Воронцова - С тобой товарищи
Женя ворвался домой задохнувшийся, бледный. Мать встретила его строгим синим взглядом.
— Где ты был?
— Я когда-нибудь их убью, — сказал он глухо.
Мать перекрестилась и ничего не спросила больше. Принесла воды, поставила перед ним. Женя выпил залпом и без слез, без рыданий, молча припал головой к столу.
В этом непрошедшем столбняке мать увела его с собой.
Эта маленькая моленная в доме на пустыре… За последний год Женя не раз бывал здесь. Строг и суров брат Афанасий, но к матери относится учтиво. Приветлив с Женей.
— Богом дан тебе голос, брат мой, чтоб славить его. И славь!.. — говорил он всякий раз, когда приходил Женя.
Здесь над ним не смеялись. Здесь он был свой, и даже больше. Когда он пел, молящиеся заливались слезами. Когда «там» обижали, здесь он находил утешение.
Но сегодня Женя и об этом не думал. Он вообще сейчас ничего не осознавал. Перед глазами все время плыл колыхающийся красный туман. И в этом тумане возникали то мать, то брат Афанасий, то его голос, то всхлипы старушек.
Потом глухо, как через толщу воды, донеслось до него пение. В горле у Жени клокотало. Он силился и не мог произнести ни одного слова.
«Что это?» — сквозь страшное отупение с ужасом подумал он.
— Он болен, брат, — услышал Женя явственно. Это говорила мать.
— Душой, сестра, душой… Это страшнее. За болезни тела бог нас награждает, за болезни души — карает… Твой сын тянется к мирскому. Сегодня я видел, как он входил на концерт. Пусть молится, может, и снимет с него господь кару.
Кару?! Опять туман густой, обволакивающий поплыл на Женю. Отяжелели ноги, руки. Язык громоздким недвижным комком лежал во рту. Женя не мог им даже шевельнуть. В ушах жужжало, точно вокруг Жени бился сегодняшний шмель, чего-то безуспешно искавший в белых цветах фасоли.
А потом ударило, будто гром. Это ударило Женино сердце. Он хотел позвать: «мама», но туман, все плывущий и плывущий, заткнул ему рот, мягко, но плотно обхватил его, стал прижимать к полу. Женя хотел вырваться, дернулся и потерял сознание.
…Комната была залита прозрачным зеленоватым, как водоросли, светом. И Жене казалось, что он не лежит на постели, а плывет, покачиваясь и удаляясь от земли, в самую глубину этого зыбкого света. Приятны были и легкий свет, и легкое покачивание. С каждым вздохом тяжесть, придавившая его, уходила, растворялась в этом дремотном баюканье. Не трогая сознания, как тонн, проплывали всякие видения, смутные, не мешавшие… Только над ухом жужжал все тот же шмель «Что он все ищет?» — лениво, нехотя подумал Женя. И прислушался.
— Ж-ж-ж-ж… — жужжал шмель и… вскрикнул.
«Разве они кричат?» — мысленно спросил Женя. И вопрос, заданный самому себе, окончательно пробудил сознание.
Он приподнялся. Зыбкий свет исчез. В комнате было темно. Где-то совсем рядом, но очень глухо не то плакали, не то стонали.
«Где я?» — Чувствуя, что он не дома Женя тревожно протянул руки.
— Господи, господи! — услышал он ясно. — Возьми меня, возьми меня. Я-а-а!.. — Истошный женский голос сорвался на высокой ноте, и тотчас Женя вспомнил все. Холодея, пошевелил языком. Язык двигался. Легки были руки и ноги. Глотнул воздух, боялся: а вдруг ничего не выйдет, и тихонько произнес:
— Мама!
Есть голос! Это совсем не кара! Это с ним, с Женей, что-то случилось! Вскочив на ноги, начал искать дверь, натыкаясь на какие-то вещи, что-то уронив, шарил по стенам. А за ними уже не стонало, а выло дико, страшно… Но внутренний голос, освобожденный от ужаса возможной немоты заглушал этот вой. Женя почти не слышал его, не осознавал. Искал дверь. Наконец, нашел.
Свет неяркий, но после полного мрака ослепительный ударил в глаза.
В полутемной моленной странно извивающиеся черные фигурки то начинали бить себя кулаками в грудь, то, поднимая к потолку судорожно дергающиеся лица, то, цепенея, припадали к истоптанному полу. Но после этого вой и крик усиливались.
Женя сам был готов закричать дико, истошно, но в горле, не издавая звуков, опять забила колотушка… Он ничего не мог понять. Был здесь не первый раз. Пел, молился, обращаясь к богу, вкладывал и слова столько трепетной мольбы, что замирало сердце. От жалостливых этих слов, от собственного голоса нередко заливался слезами. Плакал горько, вспоминая обиды сверстников, плакал, прося защиты неизвестно от чего, плакал от неизведанного томящего чувства, жившего в нем беспокойным неясным ожиданием…
Молитвы тех, кто окружал его, не мешали ему. В общем потоке безудержного экстаза Женя не ощущал реальности, не чувствовал себя, а только боль, сладкую, невыразимо блаженную боль!.. Что болело? Сердце, мозг, руки, ноги? Ах, да и неважно, что болело. Но скажи в это время брат Афанасий:
— Иди, принеси себя Христу!
Не колеблясь пошел бы на нож, на костер, и не ради Христа, а чтобы отрезать от себя эту боль блаженно сладкую и нестерпимо мучительную…
Вдруг какая-то женщина, длинная-длинная, то ли сама такая, то ли от тени, что колебалась по стене над ее головой, вскинула руки и дребезжащим от натуги голосом вскрикнула:
— Я вижу, вижу!.. Спасителя, Христа нашего! — и рухнула на пол, как подкошенная.
Женя схватился за лицо руками, зажмурился, чтоб не видеть… А в уши бил все тот же, ни с чем не сравнимый бой.
Глава X. Иринкина тревога
Заглатывая солнце, по небу ползли тяжелые тучи. Вздулась, выгнулась от ярости река. Потемнела. По ее поверхности судорожно побежали ребристые волны. Над ними пронесся ветер — стремительный, резкий. Река выплюнула вслед ему белые языки пены. Хлынул дождь.
Иринка вскрикнула, захватив руками враз намокшую юбку, бросилась в дом.
— Ой, что делается, бабушка! — вытирая ноги, сказала она от порога.
Бабушка лежала на диване. Возле дивана на маленьком круглом столике горела под оранжевым абажуром лампа. Свет был мягкий, уютный. Иринка сбросила с себя намокшую юбку, сняла кофточку, натянула яркий с васильками и гвоздиками халатик и села на диван у бабушкиных ног.
— Болит? — спросила она и поправила сползшее покрывало.
— Болит, — ответила бабушка, положила книгу на грудь, сняла очки.
Иринка помолчала.
— Хочешь, я тебе чаю согрею?
— Нет, не надо, — улыбнулась бабушка и погладила Иринкину обветренную загорелую руку.
— А может, тебе почитать?
— Тоже нет.
Иринка помолчала и спросила:
— А дождик скоро пройдет, как ты думаешь?
— Летние дожди короткие. Думаю, что скоро.
Над крышей, словно враз несколько великанов раскусили по великанскому ореху, треснуло, за окном полыхнуло так, что померк свет маленькой настольной лампы.
Сброска тапочки, Иринка залезла на диван с ногами, обхватив их руками, положила на голые прохладные колени подбородок.
— Бабушка, — начала она, хмуря выпуклый гладкий лоб, — не знаешь, кто в домике на пустыре живет?
— В каком?
— Ну, в каком, — Иринка досадливо повела бровью. — Там один дом.
Бабушка посмотрела на Иринку через очки.
— А он тебя почему заинтересовал?
— Так, — коротко ответила Иринка.
— Живет Ивашкин какой-то, — пояснила бабушка, взяла книгу, начала листать страницы.
— Ну и ответила, — с недовольной гримасой повернулась к ней Иринка. — Ивашкин, Ивашкин… Фамилия еще ничего не говорит. Кто он?
— Ты деда Назара спроси. Я что, я больше лежу, а он бегает. Поди, и знает… — Помолчав, бабушка опять закрыла книгу, заложила между страницами палец, добавила раздумчиво: — Кто же его знает, кто он? Я его только и видела раз в магазине.
— Ну и как он тебе? — бесстрастно спросила Иринка, но шевелящаяся бровь и подрагивающие ресницы выдавали, что разговор ее интересует.
Бабушка ответила:
— С одного раза человека не узнаешь. Но и с одного раза не понравился мне его взгляд странный, убегающий какой-то. Будто смотрит и не смотрит…
— Вот-вот, — спрыгнула Иринка с дивана, походила и снова залезла с ногами. — Я все думала, чем он мне не понравился? Оказывается, ват этим самым взглядом…
Отложив книгу, бабушка, посерьезнев, сказала:
— Ты мне, Ира, объясни толком, что случилось?
— Понимаешь. — Иринка решительно полезла к ней под покрывало. — Шурик-Би-Би-Си рассказал нам про тени, а в монастыре ничего не оказалось. — Рассказ получался сбивчивый, но Иринка следила не за словами, а за собственными мыслями. — Мы как-то шли оттуда, а он на меня так посмотрел. Как это ты сказала? Убегающий? — Иринка подумала. — Нет, не совсем так. А вот как будто что-то… Знаешь, — стремительно повернулась Иринка к бабушке. — Он как будто что-то спрятал. Да, спрятал, — пораженная внезапно пришедшим словом и вспыхнувшими от него мыслями, тихо закончила она. — Я, бабушка, пойду, — осторожно, чтобы не потревожить бабушкину ногу, Иринка сползла с дивана.
