Владислав Крапивин - Победители
От рыбной ловли Володька сразу отказался. Если говорить честно, он жалел пойманных рыб, беспомощных, с кровью на жабрах. И немного боялся их – бьющихся, скользких. Он сказал, что займется костром и поставит палатку.
– Вот такой ты мне нравишься, – заметил дядя Витя.
Володька и сам себе нравился таким: быстрым, спокойным и деловитым. Правда, палатку ему помог поставить шофер, но потом он уехал, и костер Володька разжигал сам. Запалил такой огонь, что загудел окрестный лес.
Потом он устал и лег в стороне от огня. Небо стало темно-синим, а немного позже черным. Но звезды светили туманно, как сквозь марлю.
– Мы сходим на берег, – равнодушным голосом сообщил дядя Витя.
– Посмотрим, как и что… Ты побудешь у костра?
– Побуду, – сказал Володька, не поворачивая головы.
– А мы, значит, на разведку, – вставил Потапов. – Быстренько. Туда и сюда.
Володька знал, что дело не в разведке. Просто им надо распить четвертинку, а делать это при племяннике дядя Витя не решается, считает это непедагогичным. Кроме того, он хочет посмотреть, не боится ли Володька остаться один.
– Не заблудитесь там… в разведке, – серьезно сказал Володька. – Я пока чай поставлю.
Дядя Витя снял с пояса тяжелый охотничий нож.
– Возьми. На всякий случай.
– Зачем?
– Ты же остаешься часовым. Кстати, надеюсь, ты не заснешь. Часовому, сам знаешь, спать никак нельзя.
– Ладно, – сказал Володька.
Дядя Витя и Потапов ушли, а он повесил нож на ремешок и вытянул клинок из чехла. Лезвие было широким и кривым, как у самурайского меча. На металле дрожали оранжевые змейки отблесков. Володька перерубил ножом несколько веток, бросил в костер, повесил над огнем ведерко с водой и снова лег, развернув на траве одеяло.
Он лежал и думал о том, что небо совсем черное, но деревья, обступившие поляну, еще чернее. Их вершины хорошо различимы на этом небе. Все верхушки острые, но сразу видно, где сосна, а где ель или береза.
Вершины стали медленно кружиться над ним. "Но-но, – строго сказал Володька. – Не дурачьтесь. Часовые не спят, Путешественники не плачут, деревья не танцуют. Они стоят и сторожат поляны". Он повернулся на бок и стал смотреть в огонь. Огонь был очень ярким, и Володька опустил веки. И тут он услышал шаги дяди Вити и Потапова.
Появилась у Володьки веселая мысль: притвориться, будто спит. А потом, когда дядя Витя скажет что-нибудь о беспечном часовом, Володька вскочит и завопит: "Руки вверх!"
Они подошли, беседуя вполголоса, и сначала Володька не разобрал слов. Но скоро понял, что говорят о нем.
– Ладно, пусть спит, – с привычной усмешкой сказал дядя Витя. – Замотался. Укачало, наверно, в машине.
– Зря ты его взял, – заметил Потапов. – Замучается. Слабоват он у тебя…
– И телом, и духом, – согласился дядя Витя. Но жестковато добавил: – Ничего. Сделаем покрепче. А то у родителей живет, как в аквариуме. В Крым не взяли, боятся, что перемена климата повредит… Мне в его годы никакие перемены не вредили… Володька, спишь?
Он не откликнулся, чтобы не вступать в неприятный разговор.
– Спит, – сказал Потапов. Давай еще по одной. У меня во фляжке
есть. И на боковую…
– А чай?
– Да аллах с ним. Сними, чтоб не выкипел.
Они звякнули алюминиевыми стаканчиками. Потом дядя Витя подошел к Володьке, сунул ему под голову свернутую куртку, бросил на него жесткий тяжелый плащ.
Володька дышал ровно и тихо.
– Не простынет? – спросил Потапов.
– Да что ты… Тепло, как в печке… – Дядя Витя помолчал и немного виновато объяснил: – Куда его было девать? Пришлось взять. А то он из-за этой чертовой собаки совсем извелся.
– А что с собакой?
– Да так… Притащил откуда-то пса. Не собака, а пугало. Жрет, между прочим, как корова. Татьяна меня совсем заела… Ну, я с неделю терпел, потом сказал Андрею. Он ее увел в карьер и хлопнул из винтовочки…
– Татьяну? – усмехнулся Потапов.
– Собаку, – сказал дядя Витя и тоже засмеялся.
"Не двигайся, – сказал себе Володька. – Теперь все равно". Он с удивлением почувствовал, что не хочется плакать, кричать, обвинять в предательстве.
Дядя Витя и Потапов забрались в палатку. Поговорили и затихли. Донесся булькающий храп.
Володька, не открывая глаз, повернулся на спину. Сейчас он не думал о своих взрослых попутчиках. Он думал о карте.
Стало чуть прохладнее. Ночь вкусно пахла осиновыми листьями, золой костра и близким дождем. Похоронно кричала какая-то незнакомая птица. Дрогнул воздух: где-то в страшной дали шел тяжелый самолет.
"А у Юрика брат – бортрадист", – неожиданно подумал Володька. И почему-то именно эта посторонняя мысль помогла ему все решить до конца.
Приняв решение, он открыл глаза.
Сквозь дымку душного неба пробивались звезды Медведицы. Володька скользнул глазами по краю "ковша" и увидел бледное пятнышко Полярной звезды. Тогда он встал, поправил пояс и застегнул куртку.
Неслышно двигаясь, Володька взял ведро и выплеснул воду в догорающее пламя. Костер взорвался негодующим шипением. Взметнул вихри золы и дыма. Но тут же огонь совсем обессилел, пробежался по пунцовым головешкам и пропал. Володька ногами раскидал недогоревшие ветки и угли. Он не боялся, что проснутся дядя Витя и Потапов. Они слишком откровенно храпели, уверенные, что ничего не может случиться.
Ночь стала совсем глухой, непроглядной. Была только темнота и красная россыпь углей. Они горели, как непонятные письмена на черной странице. Словно какой-то кроссворд, нарисованный огненным пером. Володька подумал, что об этом и вспомнил, что сделал еще не все.
Он отыскал головешку покрупнее и при ее свете содрал с березового кругляка полоску коры. Кончиком ножа, на котором сидела рубиновая искра, он нацарапал на бересте:
Я УШЕЛ СОВСЕМ
Подумал и добавил:
В КРЮКОВО
Он был уверен, что прежде, чем поднимется шум и перекроют дороги, попутный грузовик домчит его до дальней стройки.
Потом Володька ножом пригвоздил записку к пню, сбросил с пояса ножны, отвернулся от углей и стал смотреть на север, где была дорога. Сначала в глазах плясали зеленые горошины, затем спустилась темнота. И наконец из ночи смутно выступили березовые стволы.
Тогда, словно в темные, но знакомые сени, Володька шагнул в лес.
1967 г.
СТАРЫЙ ДОМ
Этот случай принёс много неприятностей товарищу Кычикову. Товарищ Кычиков был домоуправляющим. Неприятности у него бывали и
раньше. В подъездах терялись мусорные вёдра и веники. Однажды потерялся дворник дядя Митя, но потом нашёлся. Пропали доски, привезённые для ремонта, и не нашлись (тоже была неприятность). Но чтобы исчез целый дом?.. Тем более, что в нем имелся жилец, не уплативший вовремя за квартиру.
Товарищ Кычиков не верил своим глазам. И другие товарищи сначала тоже не верили. Но, хочешь – верь, хочешь – нет, а на углу улиц Садовой и Холодильной до сих пор пустое место. Летом оно зарастает одуванчиками, а зимой там ребятишки из детского сада номер двадцать восемь лепят снежных баб.
Дом был небольшой. Старый и деревянный. Двухэтажный. Жили в нём разные люди: монтёр Веточкин, который всем чинил электроплитки и любил играть в домино; фотограф но фамилии Кит, который фотографировал только на работе, а дома – никогда; очень застенчивый музыкант Соловейкин, который играл на трубе. Жила Аделаида Фёдоровна
– женщина, считавшая, что её все обижают. Жил Вовка – обыкновенный третьеклассник. Ещё обитал в доме ничей котёнок с удивительным именем – Акулич. И, кроме того, в квартире номер шесть проживал Петр Иванович. Днём он работал в конторе, а по вечерам писал жалобы. На всех по очереди. На монтёра Веточкина – за то, что он чинит электроплитки, а телевизоры чинить не умеет. На музыканта Соловейкина – за то, что однажды он солнечным майским утром заиграл дома на трубе. На Вовку – за то, что он не поздоровался на лестнице. На Акулича – за то, что он ничей. На товарища Кычикова – за то, что он допускает все эти безобразия.
Ответы на жалобы иногда приходили с опозданием. Тогда Петр Иванович писал жалобы на тех, кто задерживает ответы.
У старого дома был свой характер. Одних жильцов дом любил, других – не очень. Иногда он бывал в хорошем настроении, весело хлопал дверьми, празднично звякал стёклами, посвистывал всеми щелями и даже в самые темные углы пускал солнечных зайчиков, за которыми охотился Акулич. Иногда дом сердился или скучал. Ступени сварливо скрипели, углы с кряхтеньем оседали, с потолков сыпались чешуйки мела.
Но не думайте, что дом был ворчлив и страдал болезнями. Грустил он редко, ревматизма у него не было, и он не боялся сырой погоды.
О том, что у дома есть характер, знали только Вовка и Акулич. Но Акулич никому про это не рассказывал, потому что не умел говорить. А Вовка не рассказывал, потому что некому было. О таких важных вещах говорят лишь самым надёжным друзьям, которые всё понимают. Но Вовкин друг Сеня Крабиков уехал. Насовсем. В город, который лежит у Очень Синего моря. Иногда получается в жизни так неправильно: живут два хороших друга, а потом вдруг один уезжает. Далеко-далеко. А второй остаётся. И обоим грустно. Ведь не так легко найти нового хорошего друга. Да если и найдёшь, он не заменит старого.
