Николай Жданов - Петроградская повесть
Немного погодя раздалась команда, и отрывистый, как бы сдвоенный удар потряс всё вокруг. Подряд раздалось ещё несколько таких же ударов. Красногвардейцы снова выскочили из-за платформы и, стреляя на ходу, побежали вперёд.
Пулемёт взялся было снова, но хрястнул и замолчал.
До нас донеслись торжествующие крики — крики победы.
— Бежимте, ребята! — сказал керосинщик и первый выскочил из подвала.
Но мы быстро обогнали его и достигли дома, у которого столпились красногвардейцы и моряки.
— Гляди, — сказал, останавливаясь, Любезный.
Опрокинутый пулемёт валялся перед нами на панели в груде обломков. Рядом на каменном щебне лежал юнкер. Он лежал лицом вниз, смолянистые волосы на его затылке топорщились от ветра, и тёмная, стынущая струя медленно текла по булыжнику из-под его головы. Хотя он лежал лицом вниз, я сразу безошибочно узнал его и вспомнил о раненой девушке…
Я беспомощно оглянулся, и, должно быть, в моих глазах отразились растерянность и страх и неподготовленность к зрелищу смерти. Керосинщик подошёл к нам, сказал серьёзно и тихо:
— Вам тут нечего делать, ребята…
И, сняв свой фартук, накрыл им убитого.
Дверь в дом была широко распахнута. По белой мраморной лестнице, путаясь ногами в сбитом ковре, спускались офицеры и юнкера. Они держали руки поднятыми немного выше плеч. Лица их с трясущимися, отвисшими челюстями отражались в большом простреленном зеркале над камином.
За ними, поигрывая своим огромным пистолетом, шёл матрос Панфилов.
21. Тётя Юля
Улучив момент, мы подошли поближе к Панфилову, но он, заметив нас, закричал, чтоб немедленно «сматывали концы». При этом он нахмурился так яростно, будто мы никогда не были знакомы. Пришлось нам убираться прочь.
Мы видели издали, как арестованных построили в ряды и потом под конвоем повели по улице.
Уже темнело. Очевидно, в керосиновой лавке мы пробыли гораздо дольше, чем это нам показалось.
— Теперь, наверное, и Малинина освободили, — сказал я. — Пойдём туда, узнаем.
— Он небось уже в Смольный вернулся да и кашевара забрал, — возразил Любезный.
Подумав немного, мы решили снова отправиться в Смольный.
Но, когда мы туда добрались, часовой не пустил нас в ворота и сказал, что Малинина нет. Мы долго ждали около ограды под мелким, холодным дождём, озябли, промокли, и нам очень хотелось есть.
— А, знакомый башлычок! — услышал я.
Кто-то потянул меня сзади.
Это был матрос Семечкин. Круглое лицо его выражало удивление.
— Вы чего тут мокнете, ребята?
Мы сказали, что нас не пускают в ворота.
— Кто это может вас не пускать! А ну, швартуйтесь ко мне поближе.
Мы вместе с ним подошли к часовому.
— Ты что же это, Микешин, — с упрёком сказал матрос, — ребята Зимний штурмовали, а ты их под дождём держишь. Обидно или нет, как думаешь?
Мне было даже неловко, потому что я вовсе не штурмовал дворец; я таился вместе с кашеваром за походной кухней, а Любезный и совсем там не появлялся.
— А чего же они молчали? — сказал часовой.
Мы поднялись по наружной лестнице.
В вестибюле было по-прежнему людно, под высоким потолком горели тусклые лампочки, пахло табачным дымом и мокрыми солдатскими шинелями.
Не успели мы отряхнуться, как в дверях появилась целая ватага матросов и с ними Панфилов. Он показался мне на голову больше всех остальных, ворот его бушлата был расстёгнут, полосатая тельняшка обтягивала грудь.
— Вы уже тут, ребята? Добро! — сказал он с прежним весёлым радушием. — Отведи их в караулку, Семечкин, пусть пообсохнут, — обратился он к матросу, который провёл нас в Смольный.
— Давайте, ребятишки, вот сюда, по трапчику, — сказал Семечкин, показывая на маленькую лесенку в углу.
Мы спустились на несколько ступенек вниз и оказались в комнате с нарами.
— Побудьте тут, — сказал Семечкин. — Я схожу на камбуз насчёт ужина.
Мы сели на лавку. В деревянных козлах около двери стояли винтовки. Несколько красногвардейцев, расположившись на нарах, делили сахар. Один из бойцов сидел, повернувшись лицом к стене, нахлобучив на глаза шапку. Другой по очереди прикрывал ладонью кусочки колотого сахара, разложенные около него, и спрашивал:
— Кому?
— Коромыслову! — выкрикивал боец из-под нахлобученной шапки.
— Петриченко!
— Чернобыльному!
— Демешу!
— Кременцову!
— Кременцову уже четыре порции накопилось, а его всё нет, — сказал боец, сидевший лицом к стене.
Матрос возвратился, неся в одной руке солдатский котелок с супом, а в другой полбуханки хлеба.
Через несколько минут, когда мы уже сидели за столом и ели тёплый суп с картошкой и вяленой воблой, пришли Панфилов и вместе с ним Малинин.
Матрос сказал Малинину, что за его жизнь юнкера потребовали освободить пятьдесят своих, арестованных красногвардейцами.
— Пришлось согласиться, — сказал он, — иначе бы они тебя укокошили.
Малинин усмехнулся и сказал, что он ничего этого даже не знал и что он хорошо выспался, пока сидел под арестом.
Он сообщил, что Серафимова уже отправили в госпиталь, а Митрий скоро вернётся и отвезёт меня к бабушке.
Блаженное желание лечь и заснуть охватило меня при мысли о том матраце, который хозяйка стелила нам с Настенькой за плитой. Но тут я увидел грустные глаза Любезного. Как же он? Неужели ему опять придётся ночевать на вокзале?
— А ты где живёшь? — спросил в это время Панфилов и положил Любезному руку на голову.
Любезный нахмурился и долго ничего не говорил, упорно глядя в миску. И тут я заметил, что слёзы скатываются ему в ложку и он глотает их вместе с супом. Некоторое время все молчали и глядели, как он ест.
— Вот это правильно, — одобрительно прогудел Панфилов, когда Любезный съел всё, что было в миске. — Зовут-то тебя как?
— Лёнькой меня зовут, — сказал Любезный. — Лёнька Ерофеев. — Он наклонился под стол и незаметно вытер щёку рукой.
— Оставайся с нами, Лёня. Мы из тебя разведчика сделаем, — сказал Семечкин. — А что, в самом деле? — добавил он и вопросительно посмотрел на Малинина.
— Не торопись, — сказал Малинин. Он подумал немного и заключил, вставая: — Вот кашевар наш вернётся из госпиталя — станешь ему помогать.
Я испытал пронзительное чувство зависти при этих словах.
Но Любезный покраснел и молчал целую минуту.
— Лучше разведчиком, — проговорил он хрипло.
— Ого, да он парень серьёзный, — сказал Панфилов. — А ты, Лёня, соглашайся. Главное — службу начать, а там видно будет.
Малинин вышел.
Мне показалось, что я слышу бабушкин голос. Дверь на лестницу была открыта, и голос доносился в караулку с верхней площадки. Нет, я не ослышался, конечно, это она…
Я выбрался из-за стола и, проскользнув в дверь, выскочил на площадку. Сначала среди столпившихся здесь людей я увидел Малинина.
— Какой внучек? Некогда мне сейчас, — нетерпеливо говорил он кому-то.
И тут я заметил бабушку. Она держала Малинина за рукав.
— Да что это, мил человек, всем тут у вас некогда?! — сердито говорила она. — Все бегут, все носятся, ровно оглашённые. Толку ни от кого не добиться!
— Да что вам надо? — спросил Малинин сдерживаясь.
— А то, что, сдаётся мне, не под твоим ли началом внук мой состоит — Кременцов Митрий? Всё нет его и нет. А у меня мальчонка пропал, второй день тому. Ждала, ждала, места себе не нахожу…
— Кременцов? — переспросил Малинин. — Да вы кто же будете?
— Как — кто? Кременцова же и буду, известное дело, Василиса Егоровна. Я ему по отцу бабкой родной прихожусь. С ног сбилась одна. Мальчонка махонький совсем, неразумный.
— Бабушка! — крикнул я и поскорее потянул её за солоп.
Я так было обрадовался, когда её увидел, а теперь готов был провалиться от стыда: «махонький, неразумный», и это она говорит при Малинине!
Но бабушка и не заметила обиды в моём голосе.
— Царица небесная, дошли до тебя мой молитвы! — проговорила она и принялась ощупывать и поворачивать меня во все стороны, как маленького.
— Как ты сюда попала, бабушка? — спросил я.
— Ты-то как сюда попал? — заворчала вдруг бабушка. — А меня добрые люди надоумили. Адрес дали. Митрий-то где? Не с тобой разве?
— Красногвардейца Кременцова сейчас здесь нет, — сказал Малинин. — Но он здоров и скоро вернётся.
— Ну хорошо, коли так. — Бабушка облегчённо вздохнула. — А я думала, не попался ли куда, в беду какую. Одна надежда — господь не допустит.
— Не только господь, но и мы не допустим, — сказал Малинин.
Осмотрев и ощупав меня с головы до ног и убедившись, что я цел, бабушка сказала:
— Идём поскорее. Тётя Юля ждёт, а тебя нету.
Из караулки появились матросы и Любезный. Мне нужно было проститься с ними; я ведь не знал даже, когда теперь увижу их снова, но бабушка уже схватила меня за руку и потянула за собой по коридору. Я шёл, оглядываясь, и махал им свободной рукой до тех пор, пока они не скрылись из виду.
