Вадим Фролов - Поворот
Постучал к дяде Саше ногой — руки были заняты. Никто не ответил. Я сложил книги на пол и вошел — дядя Саша никогда не запирал своей комнаты, даже когда улетал надолго.
Я втащил книги, расставил их по полкам и пошел к себе. И тут раздался звонок. Я открыл входную дверь и… На площадке стояла — кто бы вы думали? Сама М. Ба-со-ва! Собственной персоной! Я так удивился, что прямо застыл в дверях, держась за ручку, и молча смотрел на нее во все глаза. Она тоже молчала, потом покраснела и сердито сказала:
— Ничего себе, вежливый! Даже не здоровается.
— Здравствуй, — сказал я, все еще держась за ручку.
— Так и будем стоять? — спросила она все так же сердито.
— Заходи, заходи, — засуетился я и распахнул дверь.
— Нет, лучше ты выйди, — сказала она.
— Нет, лучше ты зайди, — сказал я.
И тут из кухни выплыла тетка Поля.
— А-а, — сказала она и засмеялась, — у тебя гости. Что же вы в дверях стоите? Проходите.
— Спасибо. Я на минутку. Выйди, Половинкин! — сказала Маша.
Ну, что тут будешь делать! Я сказал тетке: «Извините, я сейчас», — и вышел на площадку.
— Ты мне нужен, — очень строго сказала Маша.
«Это что-то новое», — подумал я и напустил на себя совершенно равнодушный вид.
— Не воображай, пожалуйста, бог знает что, — презрительно сказала она. — Просто у меня нет другого выхода.
Ну, конечно, не может какой-нибудь гадости не сказать. Ладно.
— Надолго? Надолго нужен? — спросил я скучным голосом. — У меня, понимаешь, дела…
— У тебя всегда дела, — она фыркнула.
Я решил железно сдерживаться, что бы она ни говорила.
— Вопрос о судьбе человека решается, — продолжала Маша, — а у него дела. Подождут твои делишки!
— Какого человека? — испугался я почему-то.
— Я не привыкла на лестницах торчать, — заявила Басова.
— Я же тебя звал, — разозлился я.
— У тебя дома много людей. А этот разговор — один на один.
— Ну, пойдем куда-нибудь. Я только предупрежу.
— Предупреди. И побыстрее, — сказала она командирским тоном.
Я влетел в комнату и сказал тетке Поле, что не могу с ней идти — очень важное дело.
— Понимаю, — сказала тетка Поля, — очень важное дело, о-оч-чень! — она захохотала.
Все уставились на меня.
— Какое дело, Сеня? — спросила мама.
— Общественное, — пробурчал я, ни на кого не глядя.
— Ну, раз общественное… — сказал отец, поднимая голову от своих тетрадок.
— Иди, иди, — сказала тетка Поля и подмигнула мне. — Общественные дела завсегда важнее личных.
Я помчался. Нет, все-таки она ничего — эта тетка Поля: кое-что понимает.
Маши на площадке уже не было. Я понесся вниз сломя голову, и сердце у меня колотилось, как овечий хвост. Неужели ушла? Я пулей вылетел на улицу и по инерции промчался несколько шагов вперед. Чуть не сшиб с ног какого-то дядьку, но резко затормозил и развернулся на одной ноге.
Маша стояла около парадной. Она посмотрела на меня и засмеялась — вид, наверно, у меня был чудной. Потом сразу оборвала смех и сказала спокойно:
— Пойдем.
— К-к-куда? — спросил я, отдуваясь.
— В кафе «Гном», — сказала она ехидно.
— Слушай… — начал я сердито.
— Ладно, ладно, — сказала она. — Пойдем лучше, — она наклонила голову и искоса посмотрела на меня чуть-чуть прищурившись, — пойдем лучше в… садик на Некрасова.
Вот вредная девчонка! Ничего не забывает — это я ей, когда только познакомился, встречу в том садике назначал, но она, конечно, не пришла. Я не подал виду, что меня это зацепило, и спокойно согласился. И мы пошли в этот садик.
По дороге я спросил ее, что за дело, чья судьба решается.
— Венькина, — сказала она. — Балашова.
Пожалуй, я всего от нее ожидал, только не того, что она со мной о Жуке говорить будет. Я думал, что может она…
— А что с ним? — спросил я.
— Ему надо помочь, — сказала она серьезно. — Появился, — она вдруг понизила голос, — появился… его брат.
— Ну и что? — удивился я.
— Он из тюрьмы появился, — оказала она шепотом.
— Из тюрьмы-ы?
— Да, — сказала она. — Он жулик и бандит. Он отсидел, сколько положено, и вернулся. Венька говорит, что ему не разрешили в Ленинград возвращаться, а он вернулся. И Венька боится, что он опять начнет свои нехорошие дела и будет его затягивать.
— Постой, постой, — сказал я, соображая. — А ты его видела, этого брата?
— Видела. Жуткий.
— Черный?
— Черный.
— Перекошенный?
— Вроде бы.
— Он, — сказал я и даже задохнулся.
— А ты что, его знаешь? — спросила Маша.
Я ей рассказал, как встретился с этим типом. Она задумалась, потом спросила:
— Что же делать?
Мы уже незаметно дошли до садика и сели на скамейку.
— Надо… в милицию заявить, — сказал я не очень уверенно.
— Я тоже так думала, но Венька боится. Он боится, что брат… убьет его.
Я присвистнул.
— Ну, уж так и убьет?!
— Ты не шути, — сказала она серьезно.
Я вспомнил этого типа, его глаза, как верные дырки, и клыки, как у собаки. Да, такой шутить не будет.
— И все-таки… — начал опять я.
— Ничего не все-таки, — рассердилась Маша. — Не можешь ничего придумать, так нечего навязываться!
Я еще и навязывался!
— Ты же сама ко мне пришла, — сказал я с обидой.
— «Сама, сама»! Знала бы…
Я разозлился.
— Ну и шла бы к Герке своему, — сказал я.
Она быстро посмотрела на меня.
— Ни в коем случае!
— А что? Он ведь шибко правильный, все бы рассудил, а мы что? Мы люди маленькие.
— Дурак ты, Половинкин, — сказала она и вдруг засмеялась. — Дурак… ревнивый.
Я чуть не задохнулся и почувствовал, что уши начинают гореть.
— Т-ты… т-того, — пробормотал я, — «Ревнивый»… Г-говори, да не заговаривайся.
Она вскочила со скамейки. Встала передо мной. Смеялась, а солнце просвечивало сквозь ее волосы. И я зажмурился почему-то. И почему-то обрадовался — ну и пусть, ну и ладно, и хорошо.
Она оборвала смех и сказала опять сердито:
— Ну, чего расплылся? Рот до ушей.
Я сразу стал серьезным.
— Ладно, хватит шутки шутить. Надо дело делать.
И мне сразу захотелось куда-то бежать, что-то доказывать, кому-то помогать, кого-то спасать и как-нибудь обезвредить того страшного типа — Венькиного братца.
— А что делать? — спросила она грустно.
— Слушай, — сказал я, — может, нам с моим батей посоветоваться? Он в таких делах вроде должен разбираться.
— А он кто у тебя? — спросила она.
— Он… — я вдруг замялся, — он-то, ну…
И тут я разозлился на себя до чертиков — что я, в самом деле!..
— Он милиционер, участковый, — сказал я решительно. — Вот!
Она удивленно посмотрела на меня, фыркнула, но сразу прикрыла рот рукой.
— Чего смеешься? Не у всех же родители профессора.
Сказал я это сердито, а самому ужасно обидно стало. И эта не лучше, подумал я, все они одинаковы, девчонки эти.
— Ты что? Совсем полоумный? Да? — спросила она. — Ты за кого меня считаешь?
Я молчал. Она дернула меня за рукав.
— Чего молчишь? — крикнула она. — Я ведь засмеялась потому, что вспомнила, как тебя милиционер за плечо вел. Я ведь не знала… Это твой папа был?
— Ну, папа, — сказал я, — а ты и рада была: с милицией Половинкина увидела. И всем раззвонила.
— Так я же не знала… — сказала она виновато. — Ну, прости, я действительно глупо сделала. Я тогда на тебя… зла была.
— Зла была, — ворчал я. — Все вы такие — разозлитесь ни за что ни про что, а мы отдувайся.
— Ну, хватит! — сказала она. — Ворчишь, как древняя старуха. Ну, я виновата. Но ты-то сам?.. Почему ребятам не сказал, что я ошиблась? Почему струсил и ушел? Гордость заела? А может быть, не я, а ты своего отца не уважаешь? Раз постеснялся сказать тогда, да и сейчас мне сказать стеснялся. Эх, ты!.. — она не договорила, резко повернулась и пошла из садика. А я, как истукан, остался сидеть на скамейке.
Так и надо. Разворчался, расскрипелся, расшипелся, разобиделся. Человек тебе руку протянул, а ты… Я вскочил со скамейки и бросился догонять Машу.
Басова вдруг остановилась, обернулась:
— Ничего не говори отцу.
— Почему? — спросил я.
— Он ведь тоже… милиция, — сказала она, — а Венька просил.
— А я с ним не как с милицией говорить буду, а как с отцом, — сказал я, хотя и не стоило с ней разговаривать как ни в чем не бывало.
— А с ним можно не как с милицией? — спросила она.
— А почему нельзя? — сказал я и осекся. В самом деле, можно с моим отцом как с товарищем говорить? А может, я не пробовал? Да нет, вроде пробовал. Не знаю…
— Почему замолчал? — спросила Басова подозрительно.
— Ладно, — сказал я, — не буду я с ним говорить.
— Не говори, мы сами что-нибудь придумаем.
