Владислав Гравишкис - Под уральскими звездами
— Домой? Всему свое время, малыш... — Вениамин Алексеевич поглаживал Сережину голову, а сам все смотрел и смотрел в ту сторону, где были ноги мальчика, точно простыня ему нисколько не мешала, он мог видеть через материю. Потом встал, повернулся к докторше, которая чаще других бывала в палате и называлась лечащей: — Теперь, пожалуй, можно сказать, что опасность миновала, как по-вашему, Анна Ивановна?
Анна Ивановна слегка пожала плечами и улыбнулась:
— Не сомневалась, Вениамин Алексеевич. Пенициллин был и остается чудесным средством...
— Дешево ты отделался, вот что я тебе скажу, Сережка. Могло быть совсем худо. А теперь ты скоро будешь вовсю дурить вместе со своими приятелями. Потерпи еще немножко, и все! Потерпишь?
— Потерплю, если немножко, — кивнул Сережа и стал размышлять о том, что могло бы значить «совсем худо». Неужели операцию, о которой так много говорят в больнице?
Все направились к выходу. Шествие возглавлял грузно топотавший ногами Вениамин Алексеевич. Сбоку семенила Анна Ивановна, а сзади размашисто вышагивала дежурная сестра.
Когда медики появились в коридоре, навстречу врачу поднялся с места Григорий Силачев. Его исхудалое лицо густо обросло серой щетиной, воспаленные, глубоко запавшие глаза лихорадочно поблескивали. Накинутый халат висел на одном плече. Вениамин Алексеевич подошел к Григорию, накинул халат на второе плечо и, оглядывая Силачева с ног до головы, проговорил:
— Все такой же неприбранный. Что же ты, сержант, так опустился? Чего сам себя мучаешь? Ступай отдыхать!
Не первый раз Вениамин Алексеевич пытался отправить отдыхать почти обезумевшего от горя Силачева, но тот упорно отказывался покинуть больницу, хотя еле держался на ногах от усталости.
— Сами знаете, никуда я не пойду! — нахмурясь, сиплым голосом отказался он и теперь. — Вы мне про него скажите. Как он там?
— Сегодня могу тебе совершенно точно сказать: опасность миновала. Попахивало гангреной, но все обошлось, все в порядке. Племяш твой будет жить и здравствовать. Тебе это понятно?
Силачев еще больше нахмурился и исподлобья, недоверчиво посмотрел на врача:
— Точно говорите?
— Слово майора медицинской службы. Достаточно тебе, сержант? Пойдешь отдыхать? Или еще поупрямишься?
— Ладно, пойду, — пробормотал он и, не попрощавшись, поплелся к выходу.
Больница стояла на окраине районного центра, на пригорке, и с крыльца был хорошо виден весь поселок с накрытыми снеговыми шапками невысокими домиками, белая простыня озера с линиями пересекающихся дорог и темно-синяя полоса леса на вздымавшейся за озером горной гряде. И поселок, и озеро, и лесистые горы освещало холодное желтое солнце.. Все выглядело незыблемо твердо, мирно и ласково. Казалось почти невероятным, злым сном все то, что произошло четыре дня назад. Как мог он среди такой доброй, ласковой природы оказаться под угрозой гибели сам и подвергнуть смертельной опасности племянника?
Силачев прислонился к колонне и вытер проступившие в глазах слезинки серым клетчатым платком. «Знаем, знаем, какая ты добрая, мать наша природа. Пальца в рот не клади! Покорять да покорять тебя надо!» — думал он, вглядываясь в окрестности так пристально, как будто видел все это в первый раз.
Потом он спустился с крыльца и нетвердой походкой по пробитой в сугробах глубокой тропинке направился к центру поселка, припомнив, что где-то там видел вывеску парикмахерской.
Он чувствовал, что после всего пережитого возвращается к жизни.
НАСЛЕДНИК
1
— Кому-кому, а уж сынку Владимира Романовича я предложил бы самое лучшее, что только у нас есть, — сказал директор приискового управления Сергей Михайлович Махин. — Да еще демобилизованному офицеру. Только вот беда: ни одной вакансии, кроме этой, на прииске «Солнце Урала». А ты все равно берись, Юрий Владимирович, чего там. Временно, понимаешь? Как только откроется что-нибудь посолиднее — немедленно переведем...
Он уговаривал и как бы даже утешал Юрия. А Юрия утешать было нечего: ему хотелось работать именно на этой драге. Даже сердце дрогнуло, когда услышал, что есть свободная должность на этом прииске.
— Да я согласен, Сергей Михалыч. Наоборот, меня это очень даже устраивает.
— Тогда совсем хорошо! Отлично!
Махин, казалось, не помнил, какие события связывают Юрия с прииском «Солнце Урала», с драгой-самоделкой. А Юрию сразу припомнилось то, что произошло там двадцать лет назад... Он не видел директора все эти двадцать лет. Как все худощавые люди, Махин изменился мало. Постарел, конечно, это так. Морщины избороздили лицо, седина тронула волосы, медленней и степенней стали движения. Но в остальном он остался все таким же простым и рассудительным человеком, как и раньше, каким запомнился.
— Однако ж, и вымахал ты, Юрий! — Махин вышел из-за стола. — Когда мы с тобой виделись в последний раз?
— В тридцать девятом. Перед самой войной.
— Да, да, вспомнил! На прииске «Солнце Урала»... Только что пустили драгу... Был ты мальчишкой, а теперь... Время-то как бежит! В каком чине демобилизовался?
— Старший лейтенант.
— В армии задержка получилась?
— Да так сложились обстоятельства.
Они поговорили еще о том, о сем. Потом Махин проводил Юрия до дверей кабинета:
— Что ж, Юрий Владимирович, берись за драгу. Поработать придется крепко — машина уже состарилась. Берись, берись! Желаю успеха!
Отдел кадров не задержал оформление.
В полдень Юрий спрыгнул с попутной машины, проезжавшей дражный поселок Солнце Урала. Отыскал заезжую квартиру, оставил чемодан, вещмешок и отправился отыскивать драгу-самоделку.
Судно не стояло на месте эти двадцать лет. Пришлось порядочно пошагать, прежде чем увидел за грядами отвалов мачту с выцветшим и основательно потрепанным вымпелом. Теперь сухопутный комбайн золотодобычи неподвижно замер на зеркальной глади небольшого пруда.
Драга не работала. И не работала уже давно: остановившиеся на полпути массивные чугунные черпаки обсохли, на них проступили яркие пятна ржавчины, а вода под черпачной рамой стала совсем прозрачной, рабочая муть успела осесть на дно. Людей нигде не было видно, хотя из глубины доносились звонкие удары молотка о металл, а к железному борту была причалена лодка-плоскодонка с веслами в уключинах.
— Эй, на драге! — что есть мочи крикнул Юрий.
Никто его не услышал. Звонкие удары молотка не прекращались. Он покричал еще, уже не надеясь кого-нибудь вызвать, и отошел к росшему неподалеку мелкому березняку. Там можно было хоть по плечи укрыться в короткой полуденной тени от палящих лучей солнца. Голова прямо-таки гудела от того множества впечатлений, которые навалились на него за последние дни, после того, как приехал из армии. А тут еще эта жара — с ума сойти можно!
Юрий снял фуражку с черным околышем и положил на жухлую, опаленную зноем траву — пускай обсохнет от пота. Звездочку и погоны он спорол давно, а вот с армейским обмундированием, надо полагать, еще долго не расстанется. Гражданского у него пока ничего нет. Отцовское несуразно сидит на нем: короткое и чересчур просторное. Никогда бы не подумал, что отец, когда-то казавшийся таким могучим и статным, всего-навсего коротконогий толстячок. Или он стал таким за эти годы? Вчера примеряли отцовский костюм, и висел он балахон балахоном: брюки чуть не до колен, а в пиджак можно запихнуть еще одного такого же, как Юрий.
Рядом с фуражкой Юрий постлал старенькую плащ-палатку и улегся. Надо дождаться, когда выберется на палубу дражная команда. Не вечно же они будут сидеть в трюме! Ну и жара! Эти чертовы кусты почти не дают тени. Уж не гроза ли собирается? Нет, небо совершенно чистое.
Такая же жара стояла в тот день, когда он первый раз увидел эти места. Увидел... Откуда же он их увидел? Да, вот с той самой лысой макушки, которая и сейчас видна над долиной. Правда, тогда она была ближе — за двадцать лет драга порядочно отошла от горы, но все еще хорошо видна. Да, день был такой же, как сейчас: солнечный, сухой, жаркий... И они, как шальные, сломя голову мчались с горы. Дед пригнулся, точно старался, чтобы его не увидели раньше времени. А он, Юрка, летел открыто, пыля полушубком по высохшей рыжей траве. И нечего греха таить — выронил на горячую землю не один десяток прекрупных слезинок. Творилось тогда вокруг него что-то не совсем понятное. Он не знал, чем окончится такое паническое бегство, ну и дал реву, хотя и был, помнится, мальчишкой не робкого десятка.
А все дед, все он, почтеннейший Роман Егорыч!
2
Причуда старика Корсакова была известна не только семье — о ней поговаривал весь прииск Пудовый. Когда Юрке было восемь лет, он попытался даже проникнуть в дедову тайну. Предприятие это было неудачным. Долгое время Юрка, вспоминая о нем, морщился и недовольно сопел.
