Жан-Клод Мурлева - Дитя Океан

Вот до чего докатилась страна. Престижнее воровать и питаться ежами, как у них, кажется, в обычае, чем зарабатывать себе на жизнь честным трудом. Да, сейчас это именно так. Но ничего, уже близятся перемены. Мы наведем порядок, и, возможно, скорее, чем вы думаете. Во всяком случае, мы над этим работаем. И нас много.

XIV

Рассказывает Реми Дутрело, четырнадцать лет, брат Яна

Когда Ян поднял дверь гаража, я кинулся его обнимать:

— Ай да Ян! Браво!

Он был весь черный от сажи, локти и коленки ободраны. Он изобразил нам в лицах, как спускался по дымоходу на манер альпиниста. Мы поскорее закрыли за собой дверь и принялись искать щиток, чтобы включить свет. Нашел его Поль.

Прежде чем войти в гостиную, мы разулись. Говорить, и то было боязно. Там лежал огромнейший ковер, во весь пол, прямо как в рекламных каталогах. Посередке низкий стеклянный стол, а вокруг него кожаные кресла — в каждом можно втроем сидеть. Мы сбились в кучку да так и ходили из комнаты в комнату. Там одних спален было не меньше пяти, и все чистые, прибранные. Пьер сказал:

— Это девчачьи комнаты.

И правда, на полках были всякие финтифлюшки, на стенах фотографии кинозвезд. Такими вещами только девчонки увлекаются. Потом в гостиной мы и доказательство увидели. На фотографии в рамке семь девочек, и родители с ними. Очень хорошенькие, надо сказать, все блондинки, личики приветливые — и мать, кстати, такая же. Да и отец был на вид довольно симпатичный. Улыбка такая добрая. Мы решили, что будем очень аккуратными, чтоб ничего не попортить, а завтра перед уходом оставим записку — извинимся и поблагодарим.

Холодильник на кухне стоял пустой и открытый. В шкафах тоже ничего, одна только пачка хрустящих хлебцев, мы их тут же и поделили. Для ночевки взяли одеяла из девчачьих спален и положили на ковер в гостиной. Чтоб кровати не пачкать, да и теплее всем в куче. Виктор спросил:

— А телека нету?

Нет, телека не было. Зато Поль ухитрился включить музыкальный центр. Мы на него ругались, чтоб не трогал, но ему если что втемяшится… Музыка была до того печальная, что мы чуть-чуть послушали да и выключили. Но вот ведь странно — при этом она мне все-таки немного понравилась. Я посмотрел, что написано на обложке диска. Музыка называлась «Сюиты для виолончели», а музыканта звали Бах. И диковинные же вещи люди слушают…

Макс спросил:

— А если открыть ставни, отсюда видно Океан?

И в эту самую минуту свет погас. И мы услышали, как заработала электродрель.

XV

Рассказывает Пьер

Если б еще часы были! Мы бы хоть знали, день или ночь! А то в темноте никакой разницы. Младшие кашляют без передыху. Мы уж на них одеяла навалили со всего дома — все равно кашляют. Время от времени с Полем идем в гараж, лупим ногами в дверь и ругаемся на чем свет стоит. Бесполезно, конечно, но хоть душу отвести.

Из-за того, что ничего не видно, мы стали как слепые: все делаем на ощупь.

Самое обидное, что Океан вот он, прямо тут, за двести метров, а не увидишь. Закупорены, как сардины в банке. Ставни не открыть, потому что электричества нет, и гаражная дверь не открывается. А уж как мы с Пьером по ней лупили! Я даже палец отшиб на левой ноге.

А на берегу Океана — это были лучшие часы в моей жизни. Мы сидели и смотрели. Как начало смеркаться, вода тоже стала менять цвет и делаться вроде как сталь. Мы себя перед ним чувствовали совсем маленькими, но он нас как будто защищал. А еще он шумел, мощно так: врраушш! Не знаю, как это описать…

И никого кругом. Один только раз пробежал какой-то в лыжной шапочке. Он нам сказал «привет!», и мы ему тоже.

Я вообще-то не переживаю. Я знаю, что мы выберемся. Не знаю как, но выберемся точно.

Среди ночи — хотя, может, это и не ночь была? — Виктор среди мертвой тишины вдруг сказал слабеньким таким голоском:

— А у нас сегодня день рожденья…

А ведь верно. Ему и Максу в какой-то из этих дней исполнилось двенадцать. Тогда мы, четверо старших, нашарили их в темноте и передавали друг другу из рук в руки, и каждый их поздравил и поцеловал. Попробовали было им спеть, но получалось уж больно тоскливо, так и не допели.

Очень хочется пить. Это хуже всего.

Мы с Виктором почти все время лежим под одеялами, потому что простыли. Сначала, чтоб не скучно было, играли в слова, загадывали животных. Теперь уже не играем. Хочется домой. Виктор так сильно кашлял, что натошнил на ковер и заплакал. «Меня заругают… меня заругают…» Фабьен сказал, что это ничего и не надо из-за этого плакать.

У нас с Максом температура, и надо, чтоб мы лежали под одеялами. Я натошнил на ковер, но это ничего, я не буду из-за этого плакать. Мне снятся странные сны. Будто мы идем по железной дороге, а ведет нас отец. Вперед, говорит, идем к Океану! Дорогу вы знаете! И смеется. Мне не нравится этот сон.

Поль нашел в каком-то ящике зажигалку. Но огонек совсем слабенький и быстро обжигает пальцы. При его свете мы опять увидели фотографию семи девочек и их родителей. Они-то знай себе улыбаются… Со злости я швырнул рамку куда подальше и, кажется, разбил лампу.

Я вдруг сообразил: отопление не работает, но ведь есть же камин! Взять да развести огонь! Сказал Полю, он сразу: давай! С дровами просто, вон сколько мебели, только выбирай. Пошли в одну спальню, расфигачили кровать. Не так-то легко впотьмах, вслепую. Разломать доски не получилось. Но мы подумали, можно их засунуть концами в камин, а потом подвигать, когда прогорят. Газет для растопки не нашли, вырвали страницы из какой-то большой книги. Ничего не вышло. Огонь у нас так и не разгорелся. Зато навоняли, не продохнешь, а открыть проветрить — никак…

Я уже перестал понимать, сколько времени мы тут, — день, два или неделю. Все спуталось. Помню, в какой-то момент, когда никто уже больше не шевелился, я первый раз подумал, что мы, может быть, так тут и умрем. И как это — будем мы мучиться или просто тихо уснем? И кто умрет первым? Кто последним? Такие вот страшные вопросы крутились у меня в голове, когда Ян вдруг поскребся о мой рукав. Я спросил:

— Ты что?

Он взял меня за обе руки и вложил в них то, что мы искали с самого начала, с самого первого часа. Все искали. Обшарили каждую комнату до малейших закоулков, даже в кухне под раковиной искали, и все напрасно. В конце концов я сказал:

— Хватит, все это бесполезно. Нет его здесь, вот и все.

Телефон!

Я взял зажигалку, засветил огонек у самого его лица и спросил тихонько:

— Где ты его нашел?

— В коробке на шкафу, в спальне родителей…

— Значит, мы спасены?

— Да, вы спасены.

Огонек погас. Мне удалось зажечь его еще один раз, самый последний. Ян улыбался, его лицо с этой улыбкой еще какой-то миг плясало в дрожащем свете, а потом — все. Полная темнота. Это последний раз я его видел. Но тогда я этого не знал. С тех пор, когда вспоминаю его, вот это я и вижу: лицо Яна пляшет при свете дрожащего огонька, он улыбается и говорит: «Вы спасены».

Надо было еще найти розетку — никогда бы не подумал, что это окажется так сложно. Поначалу мы искали как бешеные, ползали на четвереньках, шарили, все, даже младшие. А потом час за часом стали выдыхаться, один за другим сдавались. Все, кроме Поля, а он сказал:

— Она где-нибудь за мебелью.

Тогда мы стали отодвигать всю мебель, которая стояла у стен. Потели, пыхтели. Дух от нас стоял — хоть топор вешай. Впотьмах друг на друга натыкались. Уже как и не люди. В конце концов остался только большущий сундук в прихожей. Из последних уже сил отодвинули и его. Поль стал шарить вдоль плинтуса.

— Есть, — сказал еле слышно, — вот она, розетка…

Крикнуть у него уже голоса не было.

Реми сходил в гостиную за телефоном, и нам удалось его включить. Все затаили дыхание. В полной тишине сигнал был как что-то маленькое, хрупкое, но это было так, будто все десять окон в доме разом распахнулись и в них ворвался Океан!

— Куда звоним? — спросил Пьер, когда мы немного успокоились.

Это и правда был вопрос. В полицию? Нас отправят домой… Набрать номер наугад? И что мы скажем? Мы даже не можем объяснить, где мы. Какой-то дом на берегу Океана… Они все похожи друг на друга… А потом, как набрать хоть какой номер, когда ничего не видно?

Все примолкли. И среди этого молчания мы вдруг услышали «пип… пип… пип…» набираемого номера. Я протянул руку и пошарил в той стороне. И нащупал руку Яна. Это он в полной, абсолютной темноте набирал номер… На десятом «пип» он крепко сжал мою руку и вложил в нее трубку. Я поднес ее к уху.

На том конце трубку сняли после второго же гудка, и я услышал голос матери: