Натан Полянский - Если хочешь быть волшебником
Он внимательно глядел на руль, на рогах которого, словно значки таинственного, но уже прочтенного письма, красовались разные рычажки. Он забыл о владельце машины, о том, что уроки еще не приготовлены, что бабушка на дежурстве и некому присмотреть за Леночкой — обо всем на свете. Видел и понимал только то, что шифром было написано на руле.
«Этот рычаг выключает сцепление, этот переводит скорость… Вот рычаг тормоза… вот регулятор газа…» Руки его двигались вслед за мыслями, словно пальцы пианиста по клавишам инструмента, спеша воспроизвести аккорд, уже звучащий в голове.
Сначала мотор взревел громко, злобно, будто с угрозой, затем сразу стал тише, и в этот момент машина слегка качнулась, осторожно двинулась вперед. Ноги Николая, плотно прижатые к земле, стали отставать, и он должен был переставить их. Машина с каждым мгновением ускоряла ход, и, сделав еще шаг, Николай вынужден был поднять ноги на педали, чтобы не волочить их по земле. Теперь он прочно сидел в седле. Машина двигалась плавно, свободно, легко, и казалось, что она сохраняет равновесие сама, без участия седока.
Чудное это было мгновение. Чувство безграничной радости, переполнявшее Николая, казалось, передавалось мотору, умножая его мощь, и мотоцикл мчался все более резво. Пружины сиденья потряхивали Николая, на выбоинах дороги его подбрасывало сильнее, но он даже не замечал этого. Отстал бежавший несколько шагов рядом бригадир, уходил назад хутор со своими домами, оградами, деревьями, уходил плавно и безостановочно, словно стоял он на движущемся транспортере. Свистел в ушах ветер, напевая свою вечную песню, — песню славы отважным юным конькобежцам, шоферам, пилотам, аэронавтам, — всем, кто не боится скоростей и пространств.
Остался позади последний огород, незнакомый мальчишка приветственно махнул ему рукой, но Николай словно ничего этого не видел. Наконец, миновав перекресток дорог и боясь заблудиться, он сбавил газ, притормозил и стал делать поворот.
Когда он вернулся к месту старта и бригадир спросил: — Ну как, все ладно? — он ничего не ответил — не мог говорить. Савелий Дмитриевич протянул ему руку, и вдруг Николай рассмеялся тихим, счастливым смехом.
— Быть тебе настоящим мотоциклистом, — сказал Савелий Дмитриевич, принимая машину. — Вопросов ко мне не имеется?
— Один только. Как вы сами стали мотоциклистом?
— Так и стал, — проговорил бригадир. — Вручили мне машину и приказали ехать, доставить донесение… Показали, как заводить, как управлять, глушить… За час я всю науку постиг, сел и поехал.
— Кто дал?.. Кто приказал?.. Чье донесение? — лаконичные ответы обычно многословного Савелия Дмитриевича произвели на Николая неожиданное впечатление — множество загадок и тайн чудилось ему за каждой фразой бригадира.
— Люди показали, понимающие люди… А кто приказ дал, давно того нет в живых, — неохотно ответил бригадир. Все же Николай рискнул задать еще один вопрос:
— Разве за час можно стать мотоциклистом?
— Хорошо, что не веришь, — похвалил Савелий Дмитриевич. — Кто-то доказал, что вся наука от этого пошла, от сомнения, значит. Кто не сомневается, тот ничего не откроет и не изобретет… Что ж, и я не за час овладел машиной, признаюсь. Задание я тогда, правда, выполнил, но на обратном пути по неопытности малость ошибся: надо было на повороте поубавить газу, а я в другую сторону рукоятку повернул. И тряхануло меня так, что на всем скаку мы под откос полетели — я и машина. Там она и сейчас лежит, а я, видишь, уцелел и через три недели снова на ногах был.
К Савелию Дмитриевичу вернулась его прежняя разговорчивость, и это поощрило Николая продолжать:
— После того уж никогда не ошибались?.. Навсегда запомнили?
Бригадир со злостью ударил носком сапога камушек, лежавший перед колесом машины и, глядя на мальчика, сказал:
— Всякое бывало. Сам понимать должен, что для полноты образования учеба нужна, а где тогда учиться было?
Он повернул рукоятку на полный газ, будто поручая зарычавшей машине дальнейший разговор с Николаем.
— Курсов не было? — перекрикивая рев мотора, спросил Николай.
Савелий Дмитриевич кивнул головой и прикрыл газ.
— Прошел я полный курс науки у самого себя: достал пять поломанных машин и из них одну справил: от одной руль взял, от другой — колеса, от третьей — бачок. И так весь мотоцикл будто на заводском конвейере собрал. Только был тот конвейер стоячим, а сам я вокруг него километров может с тысячу исходил… При этом и раскусил я все взаимодействие и не осталось теперь для меня никаких секретов в машине. Вся она теперь моя, а когда-то убить норовила.
— И таким способом, значит, можно собрать машину?
— До чего ты однако, парень, недоверчивый, — пожурил его Савелий Дмитриевич. На прощание он дал Николаю таблицу дорожных знаков и книжечку с правилами уличного движения.
— Эти куплеты заучи, как будто Пушкин сочинял их. Помни, что даже за один миллиметр ошибки отбирают права…
Вернувшись в город, Николай не стал заходить домой, не стал искать Леву, чтобы поделиться с ним своей радостью, — он торопился к Старому мастеру. Именно Федор Иванович должен первым узнать о сегодняшнем успехе Николая и о его новом, только что родившемся замысле.
Но когда Николай миновал центральный сквер и очутился на тихой в это время дня рыночной площади, он сообразил, что опоздал и Федора Ивановича ему уже не застать. Большая стрелка на уличных часах совершала свои маленькие прыжки слева вверх направо, от дня в сумерки, навстречу ночи, как она двигалась испокон веков. Николай подумал было, что не будет поздно, если он отложит свое намерение на завтра. Но потребность немедленно поделиться с кем-нибудь своим замыслом была столь велика, что, заметив на противоположном конце площади фигуру медленно приближавшегося мальчика, Николай безотчетно двинулся навстречу. Посреди площади они сошлись — Николай Самохин и Гена Князев. Гена первым начал разговор:
— Здоров, Коля! «Откуда, умная, бредешь ты, голова?»
— Да вот… вышел погулять, — неуверенно произнес Николай. Острота неприязни, которую он испытывал к Гене после их ссоры на «велодроме», давно притупилась — когда учишься в одном классе, нельзя долго оставаться недругами.
— А знаешь, папа разрешает мне кататься на его мотоцикле, и я уже научился… Сначала, правда, было страшно.
Эта доверительность Гены расположила и Николая к откровенности.
— Как ты думаешь, Гвидон, если бы найти, например, несколько поломанных мотоциклов и попробовать собрать из них один…
— Ты хочешь заняться этим? — удивился Гена.
— Все равно… Кто-нибудь мог бы заняться… Но удастся ли?
— А где наберешь столько поломанных мотоциклов?.. Впрочем, понимаю, в городе имеется с десяток машин, и можно попросить владельцев, чтобы они быстрее ломали их. Обещаю сдать тебе мой мотоцикл в полной неисправности лет через тридцать… — Лицо Гены расплылось от удовольствия, ехидная улыбка искривила его губы. — А знаешь что, — продолжал он издеваться, — давай пошлем на завод письмо, чтобы нам прислали десяток мотоциклов на опыты, для изобретательства, и мы все их сразу же… под… под… откос… а потом… — Гена выталкивал из себя обрывки фраз, борясь со смехом и не в силах одолеть его.
— Эх ты-ы-ы! — процедил Николай сквозь зубы. В звуках этих, должно быть, почудилась угроза, потому что Гена отскочил на несколько шагов, продолжая кричать:
— Пойдет… почему не пойдет!.. Ведь если несколько прутиков связать веником, то и тогда для Бабы-Яги получается транспорт, и она полететь может… Баба-Яга — мотоциклист, Баба-Яга — мотоциклист, ха-ха-ха!
И Гена скрылся среди теней сквера.
Сжав кулаки, не помня себя от досады и злости, Николай побрел назад. Он не заметил, каким образом очутился у Зеленой будки. Через щель в ставне изнутри пробивалась полоска света. Николай подскочил к двери, потянул ее — заперто. Тогда он нетерпеливо ударил в дверь кулаком.
— Чего надо? — донесся глухой голос Федора Ивановича. — Мастерская закрыта.
— Это я, Федор Иванович! — крикнул обрадованный Николай.
Впустив мальчика и закрыв за ним дверь, мастер вернулся к своему занятию. Перед зеркальцем при свете яркой настольной лампы он смазывал бороду ваткой, которую держал пинцетом и макал попеременно то в один, то в другой стаканчик с мутноватой жидкостью. Николай успел заметить, что те места бороды, которых дважды касалась ватка, становились темнее: мастер красил бороду.
— Зачем вы это делаете? — вырвалось у мальчика, ошеломленного этим открытием.
— Что «это»? — спокойно спросил Федор Иванович, не отрываясь от своего занятия.
— Да вот… то, что вы делаете.
Николай никогда не видел и не слышал, чтобы мужчины красились, и испытывал теперь чувство, похожее на стыд. Ему казалось, что Федор Иванович обманывает кого-то, обманывает весь мир. И ему захотелось убежать отсюда.
