Ульф Старк - Пусть танцуют белые медведи

— Да, теперь можно и домой возвращаться, — согласился Торстенсон.

— Что скажешь? — спросил Торстенсон, когда мы вернулись.

Мама неуверенно посмотрела на меня.

— Ну, не знаю, — пробормотала она.

Она вертела меня и обнимала. Пожалуй, ей все же хотелось, чтобы я остался прежним. Ей, как и мне, непросто было свыкнуться с моей новой внешностью.

Хотя, конечно, было здорово распрощаться со всем этим старьем, раз уж все равно ничего не будет, как прежде.

Вот только все менялось слишком быстро. Я не поспевал за этими переменами. Казалось, что меня словно забыли в одной из этих примерочных.

Мне захотелось поскорее подняться к себе наверх со всеми этими пакетами, но тут зазвонил телефон. Мама взяла трубку.

— Да, подожди, я его сейчас позову, — сказала она.

Я сразу догадался, кто это. По голосу.

— Это тебя, Лассе, — позвала она. — Твой папа.

Я опустил пакеты и медленно пошел к телефону, а сердце колотилось как ненормальное. Я не виделся с ним с тех самых пор, как мы переехали к Торстенсону.

— Алло, — промямлил я.

— Привет, Лассе! — сказал отец. — Как дела?

Казалось, что голос доносится откуда-то издалека.

Например, с Северного полюса. Это был печальный голос, который пытался казаться веселым.

— Да так.

— Может, заедешь как-нибудь? — спросил отец. — Сходили бы в кино или еще куда.

— Не выйдет.

— Почему это, черт побери, не выйдет?

В телефонной трубке затрещало, словно голос не мог пробиться сквозь снежные сугробы, которые намело на крыше. Мне захотелось, чтобы он еще что-нибудь сказал.

— Почему? — спросил он снова, когда я не ответил. — Что, мама не хочет?

— Не-ет, — протянул я.

— Так что же? Или это ТОТ ТИП?

Он имел в виду Торстенсона.

— Не-ет. Просто я себя неважно чувствую. Поэтому.

— Ага, — пробормотал папа. — Тогда поправляйся скорей.

— Ладно. Постараюсь.

Я и на самом деле паршиво себя чувствовал, так что завалился на постель прямо в одежде.

Пакеты совсем смялись. Я водрузил их на письменный стол и боксировал с ними, так же, как когда-то с тушами на бойне. Лупил по ним, пока на глаза не навернулись слезы и я уже не видел, куда бить.

Тогда я включил магнитофон.

«I feel so bad»[13], — запел Элвис.

Я достал папину старую губную гармошку и попробовал подобрать мотив. Но ничего не вышло. Я не мог дышать правильно. Мне постоянно не хватало воздуха. Но я упражнялся, пока звуки гармоники не заглушили голос, который звучал у меня в голове.

Глава седьмая

Я заявляюсь в школу в новых шмотках, шайка ликует на перемене, а я чувствую себя полным идиотом

Вот и закончились рождественские каникулы!

Я напялил новые шмотки и встал перед зеркалом, висевшим на дверце шкафа, пытаясь свыкнуться со своей новой внешностью. Меня так и подмывало разбить вдребезги сидевшие на переносице очки: пусть все снова станет расплывчатым и красивым, как прежде.

Ну как я в таком виде заявлюсь в школу? Представляю, что скажут Пень и Данне, да и все прочие! А вот Аси точно придет в восторг. А как же — объявился новый Лассе!

Я уже решил было стянуть с себя все эти обновки и выудить пакет со старой одеждой, который я сунул в шкаф, но тут услышал, как кто-то шевелится за дверью.

Лолло! Я был так поглощен рассматриванием собственного отражения, что не услышал, когда она объявилась. Я не видел ее с тех пор, как она отчалила к своей маме.

И вот она стоит в дверях и пялится на меня своими зелеными глазищами так, что мне хочется сквозь землю провалиться.

— Ого, Лассе, а я и не подозревала, что ты можешь быть таким красавчиком!

У меня даже уши покраснели.

— Да уж, кто такое мог представить, — пробормотал и прошмыгнул в дверь мимо нее.

Внизу меня ждала мама, время уже поджимало. Она стояла наготове, словно бегун на эстафете. В руках у нее был твердый черный портфель, который купил мне Торстенсон.

— Удачи! — пожелала она и улыбнулась своей новой фарфоровой улыбкой. — Тебе, верно, приятно будет снова встретиться со старыми друзьями.

— Еще бы!

Я прятался в лесочке, пока не убедился, что все ребята пошли в класс. Не хотелось сталкиваться с ними в коридоре: то-то они вытаращатся!

А так в классе у них будет час, чтобы привыкнуть к моему преображенному виду.

Я повесил новенькую куртку рядом с черной кожанкой Пня, нацепил очки и поплелся на урок.

Асп стоял у доски и с довольным видом оглядывал класс. За рождественские праздники волосы у него успели порядком отрасти. Он только что закончил пересаживать учеников, но мое прежнее место было все еще свободно. Я заметил это, едва переступил порог, прижав, словно щит, к животу новенький черный портфель.

— Приветик, — сказал я как можно веселее.

Я почувствовал, как все взгляды обратились на меня. Но я старался смотреть лишь на Аспа. Пожалуй, он единственный сумеет оценить мое перевоплощение.

— Неужели это ты, Лассе? — спросил учитель после молчания, тянувшегося целую вечность.

— Да, — подтвердил я и улыбнулся, сверкнув свежевычищенными зубами, на которых не осталось ни крошки зубного камня.

У Аспа опять задергался уголок рта, но он продолжал разглядывать меня.

Сначала взгляд его упал на мои итальянские штиблеты, скользнул по носкам, пополз вверх по клетчатым французским брюкам и затерялся в запутанном лабиринте узора моей щегольской рубашки.

Я слегка повернулся. Так делали манекенщики на показах моделей, которые мама не упускала случая посмотреть по телевизору. Пусть Асп все рассмотрит хорошенько. Легким движением я провел по волосам, чтобы он полюбовался работой того парикмахера с хвостом.

— Хватит, Лассе, — проговорил Асп, когда я сделал еще один виток.

Я остановился. За окном плыли по небу хмурые тучи. Но вопреки моим ожиданиям Асп не пришел в восторг.

Из моей затеи ничего не вышло.

— Можешь сесть на место, — только и сказал учитель.

Я обвел класс взглядом.

Первые парты, как обычно, заняли Габриелла с ее веснушками, Мортен с ангельским личиком звездного мальчика[14], Фредде и Сасси. Эти всегда усаживаются впереди всех. Только меняются местами.

Тина тоже сидела в первых рядах у окна. Рядом расположилась Гитан и что-то нашептывала ей на ухо. В середине разместились Патрик, Санна и Кило — череп у него был круглый, словно глобус. А за ними расположилась обычная разбойничья шайка: Пень, Данне, Фиффи и Рыбная Тефтеля — его так прозвали потому, что кожа у него даже в разгар лета остается бледно-серой.

Место рядом с Пнем явно предназначалось для меня.

Пень даже слегка пошевелил ушами в знак приветствия. Это у него здорово получалось. Он указывал на свободное место и старательно скалился, словно ему было ужасно весело. Неужели решил, что я снова задумал какую-то хохму? И Данне с Фиффи, похоже, тоже.

— Поторопись-ка, Лассе, — сказал мне Асп.

— Я не знаю, куда мне садиться.

Асп указал на свободное место.

— Туда, конечно!

— Извините, — сказал я как можно вежливее, — но это невозможно.

— Невозможно? — переспросил Асп.

— Не-а, — ответил я, хоть и понимал, что сам себе рою могилу.

— И почему же, позволь узнать?

— Слишком далеко. Я бы хотел сидеть впереди.

— Что? — изумился Асп.

Этого он не ожидал. Да и никто другой. Я услышал, как Пень прыснул со смеху, а у Кило затрясся живот.

— Это из-за зрения, — объяснил я и показал на очки. — А я бы не хотел ничего упустить.

Пень и Данне фыркнули. Терпение Аспа лопнуло.

— Прекрати паясничать!

— Я серьезно.

— Я тоже не шучу, — распалялся Асп. — Уймись, Лассе! Я тебя по-доброму прошу. Иди садись на место.

— Но у меня справка есть, — уперся я. — Там написано, что я должен сидеть впереди.

Я протянул бумажку, которую Торстенсон уговорил написать врача в оптике. Асп не сразу разобрал, что там написано.

— Хорошо, — пробормотал он в конце концов. — Можешь сесть на место Габриеллы.

Она, конечно, от этой пересадки в восторг не пришла. Теперь ей предстояло сидеть сзади между Пнем и Рыбной Тефтелей.

— Ну, ты отчебучил! Отпад! — улыбнулся Рыбная Тефтеля.

Его бледно-серая кожа даже немного порозовела и стала цвета креветочного соуса.

Другие тоже веселились вовсю.

— Класс! — похвалила Фиффи и встряхнула своим иссиня-черным панковским гребнем. — Я чуть не описалась, когда ты заявился в этих очках.

— А Асп вообще дар речи потерял! — подхватил Данне.

Я тоже не мог из себя ни слова выдавить. Ну как им объяснить, что я все это не нарочно устроил и что мне не так уж весело в этих шмотках и очках? Мальчишки так мной гордились и так радовались, что я просто не мог сказать им, что я теперь совсем другой.