Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)
И вот стол накрыт, на столе просто белая скатерть, ломкая от крахмала, в вазе пунцовые гвоздики, а тетушка лихорадочно заканчивает пудрить нос, вздрагивая при каждом звуке на лестничной площадке.
Часы бьют четыре пополудни.
— К счастью, успела! — Тетя Соня, критически оглядев себя в зеркале, воровато проводит по губам огрызком помады, сразу став минимум на пять лет моложе.
К приему гостей (точнее, гостя) все готово. Начинается ожидание. Тетушка восклицает: «Ну вот!» — и бросается в прихожую при каждом хлопанье двери лифта. Но это не к ним. Валерий Павлович слегка запаздывает, однако для гостей это обычное дело: если уж они не заявились раньше срока, то непременно опоздают. В срок гости не приходят. Большая стрелка медленно сползает вниз — уже половина. Телефон Валерия Павловича не отвечает. Так же не спеша стрелка опять забирается наверх. Эра кружит у стола и украдкой цапает кусочек за кусочком. Радостное ожидание на тетином лице сменяется просто ожиданием, а затем растерянностью. В половине шестого она, бледная, с трясущимися губами, начинает выяснять по «09» телефон морга и дежурных больниц.
Когда какой-то из номеров наконец отвечает, тетушка не может говорить. Эра вырывает у нее из рук трубку и спрашивает:
— Будьте добры, к вам не поступал мужчина лет шестидесяти, высокий, седой, Поздняков Валерий Павлович?
Тетя Соня близка к обмороку.
— Не поступал, — говорит Эра и заглядывает тете в лицо: — Теть, ну не надо… Я уверена, ничего страшного. Что-нибудь несерьезное, ну мало ли что…
— Что?! — страшным голосом кричит тетя Соня и трясет Эру за плечи. Что с ним такое случилось?!
Не зная, что отвечать, Эра молча начинает набирать следующий номер.
В течение сорока минут она прозвонилась по всем номерам, везде получив ответ: «Не поступал». Но тетушке не сделалось от этого легче.
— Я знаю, я вижу, я чувствую: он упал где-то и лежит! И его заносит снегом! У него слабое сердце, я знаю!
Давясь рыданиями, тетушка заметалась по комнате.
— Ничего подобного, — как можно спокойнее проговорила Эра, — у него прекрасное сердце, он каждый день пробегает по три километра, он сам говорил!
— Говорить можно что угодно! Разве мужчина признается в своей слабости?.. Я вижу… Он упал, а все его обходят, думают, что пьяный! Я должна немедленно бежать!
Почти выламывая тете руки, Эра вытащила ее из прихожей, уговорив лишь тем, что умнее всего находиться сейчас возле телефона, и, чтобы тетя не передумала, начала набирать телефоны больниц по второму заходу.
На улице давно уже стемнело. Эра вдруг заметила, что тетя Соня уже не плачет. Тетя встала с кресла, напудрилась, а потом ушла в прихожую и начала одеваться. Эра поняла, что никакой силой не сможет ее удержать. И вот тут зазвонил телефон.
Эра сняла трубку и услышала голос Валерия Павловича.
— Тетя, — закричала Эра, — он!
Опрокидывая стулья, тетушка ринулась к телефону.
За всеми этими делами Эра проголодалась до смерти и теперь с чистой совестью соорудила огромный бутерброд и принялась его поедать. Она пропустила первые мгновения разговора и глянула на тетушку лишь тогда, когда та воскликнула:
— Попугай? Попуга-ай?.. — повторила тетя Соня каким-то невыразимо зловещим тоном. — Ах, попугай… попочка. Понятно.
Потом что-то быстро забормотала трубка. Тетя Соня сидела, казалось совершенно не вслушиваясь в ее бормотание, и только размеренно стучала по столу невесть откуда появившимся у нее в руке карандашом и медленно пунцовела, из мертвенно-бледной превращаясь в багровую. Затем она сдавленно проговорила:
— Я не смогу вам объяснить… разницу… между жизнью попугая и жизнью человека… человека, обладающего сердцем и душой… Жизнь человека и жизнь какой-то бесполезной птицы! Я не хочу вас слушать! Не желаю выслушивать ваши жалкие оправдания! Я… я… — И, собравшись с силами, тетушка выкрикнула: — Я не желаю вас знать! С этой самой минуты я прекращаю всякое знакомство с вами!
Опять что-то забормотала трубка, но тетя сказала:
— Не позволяю! — швырнула трубку и выдернула из розетки шнур.
Несколько минут прошло в молчании. Эра, стараясь не чавкать, доедала бутерброд. Съев, запила его лимонадом и лишь потом спросила:
— А почему ты сказала «не позволяю»? Что это значит?
— Этот… человек был настолько бестактен, что просил позволить ему поздравить меня с днем рождения.
— И ты сказала «не позволяю»?
— Именно так и сказала, — кашлянув, сухо подтвердила тетушка.
Эра села на подлокотник кресла и, покачивая ногой, принялась раздумывать, что же теперь будет лучше — спросить тетушку о разговоре или, наоборот, сделать вид, будто ровно ничего не произошло?
Сейчас тетя Соня была вроде бы вполне спокойна, она молча и с непроницаемым лицом начала убирать со стола. Негромко пошаркивая подошвами, она курсировала между комнатой и кухней, и в тот самый миг, когда Эра уже решила незаметно уйти к себе в комнату, чтобы дать тете окончательно успокоиться, ту прорвало.
— Попугай! — саркастически воскликнула тетушка. — Наконец я узнала меру своей ценности! Так вот, довожу до сведения: ценность моей личности в глазах окружающих на десять… нет, на сто порядков ниже ценности старого, паршивого, замызганного попугая!
— Только не надо обобщать, — проговорила Эра. — Если ты имеешь кого-то в виду, то назови конкретно.
— У него заболел попугай! В ветлечебнице ему посоветовали специалиста по попугаям, тот был на даче, и нашему… общему другу пришлось ехать за город. Да нет, я ничего… — Тетушка устало махнула рукой. — Просто очень печально в один отнюдь не прекрасный миг узнать, что для человека, который для тебя… так сказать… в общем, что для этого человека по иерархии ценностей ты стоишь ниже попугая.
Глаза у нее снова наполнились слезами, нос подозрительно покраснел. Эра, не зная, как предотвратить близкие рыдания, обвела рукой роскошный еще стол и брякнула невпопад:
— Этого нам на две недели хватит!
Рыдания застряли у тетушки в горле, она смерила Эру изумленным взглядом, взяла блюдо с заливным и проследовала на кухню, сухо пробормотав через плечо:
— Прискорбное бесчувствие.
Наскоро пробежав заданный на завтра параграф по истории, Эра включила ночник и свернулась калачиком, спрятав нос в одеяло, — так любила она засыпать. Сон, однако, не шел. Постель была чересчур горячей, подушка комковатой, а комната, несмотря на настежь открытую форточку, — душной. Эра помучилась еще немного, ворочаясь с одного бока на другой, затем, поняв, что дело вовсе не в неудобствах постели, встала, сунула ноги в шлепанцы и, не надевая халат, пошла к тете Соне.
Комната тети была освещена помигивающей всю ночь рекламой «Гастронома», что был напротив, и, открыв дверь, Эра увидела, как дернулась тетя, вытягиваясь на постели и молниеносно пряча что-то под подушку.
Эра подошла и села на низенькую тумбочку, стоявшую рядом с тахтой.
— Ножку сломаешь, — сиплым, в нос, голосом сказала тетя.
— Она вообще без ножек.
Эра подумала, что бы такое сказать утешительное, но так и не придумала. Ну а если по правде, то ей думалось, что весь этот сыр-бор разгорелся не из-за чего, на пустом месте. Конечно, ситуация была для тетушки обидной, но у Валерия Павловича были вполне веские оправдания, да и, в конце концов, не плакать надо было бы тетушке, а радоваться, что хороший человек оказался не в морге, а вполне здоровехонек.
Тетя лежала тихо, уже как будто успокоившись. Казалось, она уснула. Однако, когда Эра встала, собираясь уходить, она сказала с тихим вздохом:
— Жизнь прошла… Прошла жизнь, и как будто бы нечего вспоминать. Нет, нет, события были, и даже много разных событий, но они имели отношение, как бы сказать… они касались не меня — других. Сначала болезнь старшей сестры, и я взяла на время ее мальчиков, потом она умерла… Ваш дед, мягко выражаясь, легкомысленный человек, да… хотя о мертвых не говорят плохо. Если бы я не оставила детей у себя, все три Варенькиных сына, в том числе и Генка, твой папа, оказались бы в детдоме. Как-то все решилось помимо меня. И покатилось, покатилось… Думать о себе просто не было времени. Мне кажется, я никогда не была молодой, потому что с девятнадцати лет меня звали тетей. И вот дети выросли и разлетелись, а со мной остались одиночество и пустота…
— Ты жалеешь, что не сдала их в детдом?
— В детдом?.. Разве речь об этом? Боюсь, что ты не поймешь… Когда вырастают дети у матери, ей остается память еще об очень и очень многом… А я вроде бы и мать и в то же время — одинокая, несчастная старуха.
— Кто в этом виноват? — спросила Эра.
— Да никто. Разве я ищу виноватых? — Тетушка, забывшись, всхлипнула и, засунув руку под подушку, достала скомканный носовой платок. — Со мной считаются, со мной советуются, меня сажают на почетное место… Твой отец, например, когда ты родилась, отбил мне телеграмму: «Родилась девочка зпт имя твое усмотрение тчк». Я долго думала, рылась в телефонных справочниках, журналах, календарях — искала имя. И в конце концов написала, чтобы тебя назвали Эрой. Может, я и не права, однако мне кажется, что имя в какой-то степени определяет судьбу человека. Эра!.. Что-то масштабное, так сказать, эпохальное. А вот меня назвали Соней — вот я и проспала всю свою жизнь.
