Невская легенда - Александр Израилевич Вересов
«Курьер» и «Святой дух» раскачивались на последних верстах небывалой дороги.
Впереди уже блестят воды Онежского озера. А дальше — Свирь и Ладога.
Идут солдаты, идут поморы. Плывут корабли посуху через леса. Спешат к Орешку. За Орешком — Нева. За Невой — море.
8. ТРОХА И ФЕЛЬДМАРШАЛ
Тем временем на другом краю российской земли, от Новгорода, по крутому берегу Волхова шли походом полки Бориса Петровича Шереметева.
Впереди одного из полков, наигрывая на березовой сипке, приплясывал низенький, сухой и жилистый Трофим Ширяй. За ним угрюмо тянулись ратники. Устали, пот падал в дорожную грязь. Но услышат ширяеву прибаутку, ухмыльнутся, и ноги сами делают шаг шире.
В обозе того же полка ехал при пушках литец, медного дела мастер, чернокудрявый Логин Жихарев. Работать бы ему в покое, хоть на Московском, хоть на Новгородском литейных дворах. Так нет же, не сидится на месте. Надо ему видеть свои медные детища в деле, в бою, в огне. Вот и меряй дорогу, будь сыт сухарем, спи под звездами, под дождем и ветром. В бою же того и жди, что ядром голову снесет.
Но Логин не сетовал на свою судьбу. Хлестнул клячу, нагнал Ширяя:
— Жги, Троха!
Шматки грязи из-под копыт лошаденки летели в ратников. Жихарев уж во весь опор мчался к показавшемуся за поворотом дороги большому селу. Солдаты завистливо кричали вслед:
— Всегда первый поспеет к парному молочку!
— Эх ты, литец — «железный нос»!
Сбоку дороги ехал со своими офицерами Шереметев. Он грузно сидел на вороном жеребце. Лицо серое, невыспавшееся. Под глазами мешки. Широким утиным носом презрительно тянул воздух.
Борис Петрович с недавних пор носит звание фельдмаршала. Иноземное слово по несвычности коверкалось каждым на свой лад. Чаще называли фельт-маршалком. Это самое высокое в войсках звание дано ему за битву при Эрестфере.
Ох, уж этот Эрестфер. Шереметеву — маршальский жезл, а скольким воинам — крест и вечный покой. Запомнится и шведам Эрестфер, селение нарочито небольшое, поблизости от Дерпта, старинного русского Юрьева. Здесь, в заснеженной речной низине, впервые после Нарвы, встретились крупными силами русские и шведы.
Всего-навсего год миновал после «нарвской конфузии». Генерал Эрик Шлиппенбах, командовавший шведскими отрядами прикрытия, посылал в Стокгольм красноречивые и остроумные послания, в коих без особой злобы посмеивался над московитами: о да, они еще помнят урок, преподанный им на берегах Наровы. Но погодил бы Шлиппенбах рассуждать об уроках, погодил бы хоть до этой декабрьской ночи.
Декабрь тогда выдался до жути морозный. Шведы стояли лагерем под Эрестфером. Войска Шереметева скрытно приближались к ним со стороны Пскова.
В полках набирали охотников для первого боевого промысла. Небольшим отрядом надо было подойти к лагерю Шлиппенбаха.
У сиповщика Трофима Ширяя — среди сотоварищей какая-то нескладная слава. Дудочник. Скоморошья душа. Без его сипки в походе не обойтись. Привыкли шаг мерять по ладам этого бесхитростного инструмента. Мастерил же его Трофим всегда сам. Выберет молодую березку, непременно молодую, потому что старое дерево, как уверял Ширяй, дает звук жесткий, без перебора. Сдерет Троха с березки лоскуток коры, свернет его, вырежет четыре дырки — и готово. Задудит, засвистит на соловьиный манер.
Многие для интереса пробовали выреза́ть сипку. Не получается. Пытались дудеть в инструмент, сделанный Трофимом. Молчит, как заколдованный. А Ширяй только поднесет сипку к губам — запела, заруладила, словно ждала, когда Троха возьмет ее в руки. Значит, дан человеку талант.
Все понимают это. Но дудочник все же остается дудочником. И в бою его место в обозе.
Правда, под Нарвой он вдруг блеснул смелостью. Так ведь там как было? Струсишь — умрешь. Хочешь жить — дерись… Ширяева отвага в том бою как-то позабылась. А слава дудочника была привычная, постоянная.
Вот почему многие не поверили, когда Трофим вызвался идти с охотниками под Эрестфер. Сначала подумали — как всегда шутит, сейчас выкинет коленце. Но ничего смешного не последовало.
— Троха, — сказали ему, — там ведь убить могут.
Сиповщик осклабился, показал черные, выщербленные зубы и ответил:
— По дважды не умирают, а однова́ не миновать.
От него все еще ждали шутовства. И действительно, перед самым уходом Трофим сказал товарищам:
— Вот, робята, загану вам загадку. Летело, вишь, сто гусей. Навстречу им один гусь. «Здравствуйте, — говорит, — сто гусей!» — «Нет, нас не сто гусей: кабы было еще столько, да полстолька, да четверть столька, да ты, гусь, так бы нас было сто гусей». Сколько же их летело?
Солдаты до загадок охочи. Прикидывали и так и этак — загадка, как крепенький узелок, не развязывается.
— Ну, разгадай, — пристали к Ширяю солдаты, — а то шведы укокошат тебя, а мы не узнаем, сколько гусей летело.
— Думайте, думайте, — засмеялся Ширяй и пошел с поджидавшими его охотниками.
— Стой, — закричали ему, — сипку-то оставь!
— Да она пригодится мне, — ответил Трофим.
— Шведы услышат.
— А я тихохонько…
Про это «тихохонько» рассказывали потом охотники. Из десятерых вернулись четверо.
Когда уж подошли к самому шведскому лагерю, Трофим обернулся к остальным:
— Зачем нам, робята, всем идти? Больно уж приметно. Закопайтесь в снег. Я один управлюсь. Тихохонько.
Всю ночь пролежали солдаты в снегу, на лютом ветре. Рассвет уже обозначился. Видно, нечего ждать Ширяя — не иначе, попал в лапы к шведам. Решили день переждать в лесу, а ночью попытаться проникнуть во вражеский лагерь.
Только поползли к лесу, смотрят — елка, невысоконькая такая, густая, наперерез движется. Солдаты влипли в снег, головы поверх держат, ждут, что будет.
Елка подошла, опустила ветки, и все узнали Ширяя. От перепуга, от радости надавали ему тумаков.
— Что вы в самом-то деле, — взмолился Трофим, — от супротивника ушел, так свои лупят.
— Да ты шведов видел?
— Видел у каменного попа железные просфиры.
Трофим рассказал, как всю ночь ходил по вражескому лагерю.
— Береженья никакого, — говорил Ширяй, — я бы давно вернулся, да хотелось проведать, где у них главный шатер. Нашел, — он в сторонке от лагеря, в дубовой роще. Перед шатром кол с золоченой пикой, а на нем конский хвост вьется…
Из-под Эрестфера шли весь день. Близко уж шереметевская ставка. Но тут-то и наткнулись на конных шведов.
