Лев Рубинштейн - Тайна Староконюшенного переулка
— Покажи.
Топотун показал пакетик с гвоздями.
— Сдача где?
Топотун высыпал в ладонь дворецкого несколько медяков. Захар пересчитал и крякнул от удовольствия. Получилось копеек на семь больше, чем он рассчитывал.
— Пошёл домой! Тебя куда ни пошли, ты словно за смертью ходишь. Вышел в обед, пришёл к ужину.
Захар двинулся дальше гораздо быстрее, чем раньше шёл. Мишка посмотрел ему вслед.
— Пронесло! Небось выпьет Кащей на семь-то копеек? Ну что ж, за здоровье студентов!
В этот день оба Михаила маленько приуныли.
— Теперя что делать? — тоскливо сказал Топотун. — Ведь вот не везёт! Неужто их не выпустят?
— Не знаю, — хмуро отозвался Мишель, — будем ждать!
*Что теперь делать? Не знаю.
Мишель сказал, что надо ждать. И в самом деле, терпеливо ждать — это великое уменье.
Что будет с Макаровым и его портфелем? Поедет ли Мишель учиться в Петербург? Подчинится ли он воле отца? Оборвётся ли его дружба с Дмитрием Валерьяновичем? Расстанутся ли навсегда Мишель и Мишка-Топотун? Не знаю.
По правде сказать, не нравится мне что-то этот особняк в Староконюшенном переулке. Жаль мне бесхарактерную маму Мишеля. Жаль мне и обоих Михаилов, и старика, который приехал в город, да пришелся «не ко двору» в чужом доме. Жаль мне и Трофима, и дворовых людей, которые ещё два года, по царской воле, должны были оставаться в полном подчинении у господ. А потом-то что с ними было?
А «Колокол»? А Щепкин? А тётя Луша? А студенты? А вся Москва? Что делать? Очень просто — побывать ещё раз в старой Москве и собственными глазами посмотреть, что было дальше.
Задумаемся, зажмуримся… Да что это? Ведь мы уже там!
КАК ПОЛКОВНИК ОСТАНОВИЛ ЧАСЫ
Куда это мы попали? Переулок весь в зелени, густые липы свешиваются над заборами. Окна барского дома занавешены белыми шторами. Издали ровно плывут удары одинокого колокола.
Да это опять Староконюшенный переулок, опять дом Карабановых, но в конце лета.
Ворота, как всегда, на запоре. Но для нас ведь запоров нет. Мы пройдём во двор.
Солнце светит ярко. Двор зарос сочной травой. Только перед барской верандой площадка посыпана жёлтым песочком, а в середине двора, на клумбе, выведены громадные тёмно-красные георгины и белые астры.
Позади флигеля темнеет сад с беседкой. Небо ясное и просторное, с пышными облаками. Купол соседней церкви ярко сияет в небесной синеве. Длинные тени берёз чуть движутся по тропинкам.
Вот горничная Наташа побежала с веником в сад. По дороге пошепталась с Егоровной, и обе исчезли, словно их ветром сдуло. Высунулся Захар-дворецкий, посмотрел подозрительно направо и налево, обошёл двор, поправил половик на веранде и вернулся в дом. Ни Мишеля, ни Мишки не видно.
В доме Карабановых люди движутся как тени, не задерживаются на видных местах, встречаются и быстро расходятся. Всюду шорох и шёпот — то ли люди шепчутся, то ли ветер играет листьями.
И вдруг раздался шум и гром на улице, стук копыт, тарахтенье колёс. Никифор-дворник промчался по двору пулей, распахнул обе половинки ворот. Захар выбежал к ним.
Въехала коляска. На облучке Антип-кучер вожжи торжественно держит в вытянутых руках. Рядом с ним Топотун в красной безрукавке. А внутри широкой коляски возвышается сам полковник Карабанов, похожий на статую, в фуражке с султанчиком, в шинели с пелериной.
Обычно, когда полковник приезжал домой после долгого отсутствия, вся дворня толпилась во дворе — домовые слуги, горничные, конюхи, садовник, ключница, посыльные, повариха, официанты и даже просто конюшие мальчишки. Все кланялись в пояс и поздравляли барина с благополучным прибытием.
На этот раз большой двор был пуст. Только один Захар отстегнул полог и пособил полковнику выйти из коляски, да Мишка потащил чемодан. Елена Дмитриевна выплыла на веранду с платочком в руках. Полковник огляделся, фыркнул в бакенбарды и прошёл на веранду. Там он небрежно чмокнул жену в щёку и сказал отрывисто:
— Здравствуй, Элен, поздравляю тебя, судьба сына нашего наконец решена. Боже мой, какой дым на железной дороге! Я весь в копоти, извини…
И исчез в прихожей.
Мишка крадучись промчался в комнаты и встретил Мишеля, который схватил его за руки.
— Знаешь что-нибудь?
— Как не знать, — сумрачно откликнулся Мишка, — ваш-бродь в Петербург отдают. В скорости вам уезжать.
Мишель опустил голову.
— Вашбродь, — сказал Мишка, — хотите, я вам секрет скажу?
— Говори.
— Не езжайте в Петербург. Все в доме люди за вас стоят, да и барыня не хотят, только они по слабости сказать боятся. Оно, конечно, буря будет. Их скородие в этом году дважды в Петербург ездили. Сейчас они барыне сказывали: «Судьба сына нашего решена». А сами грозный, я ещё на вокзале заприметил. Носильщикам сущую мелочь бросили, и усы ихние дёргаются.
— Отец ездил хлопотать о генеральском звании, — сказал Мишель.
— Видать, не дали, — предположил Топотун, — а зато вас определили, можно сказать, под барабан.
Мишель поднял голову.
— Я в Петербург не поеду, — сказал он.
— Вас не спросят, вашбродь.
— Я не поеду, — повторил Мишель, — разве что свяжут верёвками.
— Верёвками — это пустое дело, — презрительно сказал Топотун, — их ножичком можно разрезать. Разве что цепи наденут, там будет потруднее, без молота не снимешь…
В тот же день Мишель предстал перед отцом в его кабинете. Мальчик стоял перед большим дубовым столом, вытянув руки по швам. Полковник сидел прямо в своём широком кресле, положив руки на подлокотники, и смотрел не в лицо сыну, а куда-то поверх его головы.
— Я полагаю, что ты уже догадываешься, о чём идёт речь. На будущей неделе мы с тобой уезжаем в Петербург, где ты будешь зачислен в военно-учебное заведение.
Мишель не отвечал.
— Я не вижу на твоём лице радости, — сказал полковник, — а между тем тебе следовало бы поблагодарить отца. В столице учатся мальчики из самых лучших аристократических семейств. Поверь, что мне немалого труда стоило определить тебя в такое заведение. Ежели ты хорошо будешь учиться, то когда-нибудь можешь стать генералом.
Мишель молчал.
— Что это, однако, значит? — резко спросил полковник, вставая из-за стола.
— Отец, я не могу в Петербург, — сказал Мишель.
— Как это не можешь?
— Я не имею желания стать генералом.
— А кем тебе угодно стать?
— Я хочу изучать науки физические.
Теперь настала очередь полковника молчать. Но это молчание недолго продолжалось. Большая белая рука поднялась и хлопнула по столу с такой силой, что с чернильницы свалилась стальная крышка.
— Вы, сударь мой, так изволите рассуждать, точно у вас нет родителей и вы сами себе господин. Но вы ошибаетесь! У вас есть родители! И в десять лет не вам решать, где вы будете учиться, а мне, вашему отцу! — Полковник вернул крышку на место. — Будьте любезны исполнять то, что вам приказано! Вот они, последствия учения у студентов! Науки физические! Нет, любезный, военные начальники вас научат дисциплине, команде и повиновению.
Мишель поднял голову.
— Отец, — сказал он дрогнувшим голосом, — я не буду служить в армии и не обязан исполнять строевые приказания. Я не поеду в Петербург.
— Что?! «Я не служу»! «Я не могу»! «Я не поеду»… Это неслыханно!
— Как вам угодно будет…
Полковник ухватился за колокольчик и поднял такой звон, что в соседних комнатах послышались шаги и голоса.
— Захар! Взять его! Запереть в детской и никуда не выпускать до моего приказания. Ключ принести ко мне в кабинет. Понял? Никому — слышите вы все, шептуны и заговорщики? — никому с ним не разговаривать!
— Слушаю, ваше скородие, — отозвался Захар.
— Остальных предупреждаю: если будут своевольничать и шептаться за хозяйской спиной про новые законы, про землю, вызову жандармов отряд, и всех уведут под арест. Законы я лучше вас знаю. Живя в городе, научились вы листки читать, вот откуда порча…
— Ваше скородие, — послышался откуда-то издали голос Трофима, — дозвольте вам доложить, что нынче людей ломать не то время…
— Как обнаглели, подлецы! За такие разговоры ещё несколько лет тому назад палками били и в Сибирь ссылали! Разойтись!
Полковник, грохоча сапогами, пробежал в комнаты Елены Дмитриевны.
Ключ щёлкнул в замке детской, и Мишель остался один. Он долго сидел на диванчике, закрыв лицо руками, но не плакал. Плакать он давно уже перестал. Но было обидно.
Обидно было не потому, что отец сух и груб, и не потому, что из Мишеля хотели насильно сделать царского служку, и даже не потому, что Мишелю вечно запрещалось выходить за пределы двора, — а потому, что Мишель был один. Знаете вы, что такое заблудиться где-нибудь в безлюдных полях и лесах, когда на ваши крики отвечает только эхо? Мишель чувствовал себя таким же заблудившимся путешественником.
