Андрей Ефремов - Я успею, ребята!
И пошел из кухни. И я к себе пошел, уроки-то надо делать.
Уже два часа прошло. Я наш с Ваньчиком катер крутил, была там у меня одна идея. Папа тихо вошел и стоит за спиной. Потом на чурбаке уселся.
— Слушай, Витя, а чего к нам Юра не заходит?
У меня все идеи из головы выскочили. Ну чего он про Юру заговорил? Видел он нас или просто так вспомнил?
— Занят, — говорю, — вроде. Наверное, занят.
— Да вы видитесь или нет?
Я плечами пожал.
— Странный он парень, тебе не показалось?
Я люблю, чтобы папа у меня в комнате сидел, а тут еле дождался, пока уйдет. Все время молчать не будешь, а врать неохота. Мы друг другу не врем. А про Юру я понял. Это из-за того разговора про бедных и богатых. Папа Юру тогда про его знакомых спрашивал, удивительно даже, как он запомнил. Я бы, может, ему даже про Юриных родителей рассказал, папа бы все понял, но про Пигузова нельзя было говорить. Я мог сто раз повторять себе, что у нас все по-честному, что стоит Юре сказать «все», и не будет никаких Пигузовых, и можно будет опять говорить про себя все как есть. Но не мог я себе представить, как папа ходит по квартирам и крутит там всякие ручки или как Пигузов на него слюной брызгает. Не мог я этого представить, и все.
А потом, когда уже в квартире было темно и тихо и только холодильник гудел за стенкой, я вспомнил, что папа рассказывал, как ему хотелось магнитофон. Он тогда учился в институте, а после лекций работал в разных местах, пока не накопил денег. И я подумал, что магнитофон — ерунда, что у нас с Юрой дело поважнее и что если на то пошло, то можно и Ленечку потерпеть.
И только все равно не мог я себе представить папу в Ленечкиной вонючей комнате…
Никогда бы не подумал, что у нас в городе такие переулочки есть. Дорога из булыжников, и тихо-тихо. Пока мы с Юрой до нужной парадной дошли, я всего трех прохожих насчитал. И в парадной еще старик с бидоном по лестнице шаркал. Мы у двери звоним, а он так внимательно на нас смотрит. Не ходит сюда никто, что ли?
Дверь долго не открывали. Сначала я решил, что хозяин нас рассматривает, только глазка-то в двери и не было. Он там шевелился, чем-то брякал и молчал. Юра сказал:
— Здравствуйте.
За дверью еще громче возиться стали.
— Ну конечно, конечно, здравствуйте! Только, ради бога, не машите руками, когда войдете, и вообще стойте смирно. Я вот сейчас с крючком разберусь.
Ну, думаю, точно чудо какое-нибудь.
Самый обычный дядька оказался. Худой только очень, и очки толстые, как две лупы. У него в этих очках глаза как будто от лица отдельно. Он говорит:
— Все в порядке, как договаривались. В кухне подождите, притащу сейчас.
Двигает что-то в комнате, топает. Юра из кухни в прихожую высунулся.
— Извините, — говорит, — может, мы…
— Ничего подобного, — отвечает из комнаты, — все в порядке. Просто у меня коридор узкий.
И выходит. Я такого не видел еще. Здоровенный граммофон, труба блестящая. Все как надо. Он его на стол поставил.
— Ну вот. Только вы, братцы, трубу на голову не надевайте, а то прошлый раз ваш Петунков с лестницы свалился.
Меня смех разобрал, а Юра с табуретки вскакивает.
— Какой Петунков? Что мы, ненормальные, что ли, вашу трубу на голову надевать?
— Как какой? Вы что, не из ДПШ, не из драмкружка? А я-то… Ну простите, ребята. Вчера из ДПШ, понимаете, звонили, им для спектакля опять граммофон нужен. «У вас, — говорят, — реквизит уникальный». Вот и перепутал. Ну ничего, разобрались. А вы-то по делу, наверное?
Юра уже совсем куртку расстегнул. Жара на кухне.
— Так звонили же вам насчет записей. Ну что придут к вам.
Дядька этот даже очки снял. Думал, думал.
— Ну аппаратуру вы у кого покупали?
Юра перед ним стоит, а он через него в стенку смотрит. Потом очки опять надел.
— Было, — говорит, — было. Только я у него аппаратуру покупать не стал. Не по купцу товар. Дорого очень. Вертушка у меня есть, замечательная вертушка. Без этого никак, диски беречь надо, а уж усилителем своим обойдусь. Не фирма, конечно, но чем богаты…
Он вдруг вскочил.
— Да вы раздевайтесь, ребята, в комнату пойдем.
В прихожей говорит:
— Боком идите.
А там иначе и нельзя. Стеллажи в два ряда, а на стеллажах… Я сначала думал — книги, потом он верхний свет зажег — нет, смотрю, коробки какие-то. Он меня сзади под локоток поддерживает.
— Ох, у меня тут все на честном слове держится.
Так в комнату боком и забрались. И там коробки кругом. Он нас на середину вытолкнул.
— Ну, добрый вечер, да? Степан Трофимович. А вас?
Два стула из-за стола выдернул.
— Прошу.
Мы уселись, а он на нас сверху смотрит.
— Чаю, ребята?
Юра говорит:
— Так мы вроде…
— Стало быть, чаю.
И в коридор протиснулся. Я спрашиваю:
— Что это за коробки такие?
— Ладно тебе, смотри, что там в углу.
А в углу старинный проигрыватель. Стоит темный, полированный, ну прямо как из магазина, только рупора граммофонного нет. На боку медными буквами написано: «Идиллия». Юра по сторонам посмотрел.
— Честное слово, понял! Это же у него пластинки в коробках, вот что. Коллекционер он. У него «Идиллия» — это для старых пластинок.
Я к этим полкам с пластинками подошел, на одной коробке читаю:
— «А. В. Степанов. 1. Холера. 2. 25 рублей».
Ничего себе пластиночка! А Степан Трофимович из кухни еле слышно кричит:
— Юра, Витя, чай готов!
А в кухне везде журналы лежат. Я их сразу не заметил. Старые журналы, с ятями еще. Я один открыл наугад, а там заголовочек — хоть в «Крокодил» посылай: «Новый вид музыкальной кровати». Только Юре хотел показать, Степан Трофимович говорит:
— Ну что, в комнату пойдем? Я вас, братцы, без музыки не отпущу.
Аппаратура в самой дальней комнате была. Он выбрал на стеллаже коробку, подержал одну пластинку, оглянулся на нас и взял другую.
Она как будто всегда была, эта музыка, и я ее сразу узнал, хоть не слышал никогда. Мне даже почудилось, будто у меня внутри оставалось специально для нее пустое место и она теперь в эту пустоту входила. Наверное, все это как-то называлось, только слова не вспоминались никак… А музыка отодвигалась от нас все дальше, пока ее совсем не стало слышно. Теперь она, наверное, была где-то далеко, а мы трое сидели в пустой комнате.
Степан Трофимович убрал пластинку.
— Мне тут один говорит — пластинки продавать: деньги, мол, на усилитель будут. «Вы, — говорит, — будете иметь прекрасную частотную характеристику». Чудак, ей-богу. Можно подумать, музыка из частотной характеристики получается… Ну, что еще слушать будем?
Час, наверное, слушали. Юра Степану Трофимовичу говорит:
— Здорово! А у нас-то почти и нет ничего. Точно, Витек?
— Конечно, — отвечаю, — ездишь, ездишь, а толку никакого.
— Мальчишки… — Степан Трофимович со стулом к Юре придвинулся. — Мальчишки, да это ж замечательно просто! Вы, конечно, популярную музыку собираете? Только как же это вы? Ведь дорого, чертовски дорого!
Я чувствую, что он как-то все по-своему понимает. Только объяснить хотел, Юра говорит:
— Так мы пока кассеты коллекционируем, Степан Трофимович. Ездим, ищем, а везде одно и то же.
В общем, он Юрин телефон взял.
— Будет что-нибудь — позвоню.
На улице я спрашиваю:
— Ты чего? Какие мы коллекционеры?
— Ну видел же ты, Витек, как дед обрадовался. А представляешь — я бы ему все как есть рассказал… Не смог я, Витек. Не смог, и все тут.
Из автобуса вышли, прощаемся. Юра вдруг улыбнулся:
— «Частотная характеристика»… Нет, это тебе не Пигузов. Слышишь, Витек, а музыку-то искать надо.
Странная у меня жизнь пошла. В списке адресов я уже половину вычеркнул, а новой музыки не было совсем. Люди отличались только адресами. Я мог заранее сказать, что мне дадут переписывать, какая аппаратура будет в квартире и как хозяин будет выспрашивать, нет ли новых дисков. «Такие люди есть, — говорили мне. — Всё добыть могут. Ну абсолютно всё». На уроках Ленка Базылева пихала меня острым локтем: «Витька, не спи, ты сегодня уже третий раз спишь».
Как уроки делал — непонятно.
С Ваньчиком мы виделись только в школе. Он рассказывал мне про Бориса Николаевича, но в лаборантскую больше не звал и про мои дела не спрашивал.
Один раз в большую перемену я искал Ваньчика, чтобы позвать на улицу. Он исчез сразу после урока, и я поднялся к кабинету физики. Он там и на переменках крутился. Я голову просунул в дверь и позвал.
— Ага! — крикнул Ваньчик из лаборантской.
— Здорово, мужики!
Оборачиваюсь — Ляшин из седьмого «а».
— А Борис Николаевич где?
Ваньчик говорит:
— К уроку вернется.
Ляшин меня в сторону тянет.
— Слушай, Кухтин, хорошее дело надо сделать. Вы у Бориса каждый день вкалываете?
