Сергей Переляев - Индийское кино (сборник)
И в автобусе, и в трамвае дед встречает своих знакомых и всем, указывая на меня, говорит: «Это мой младший».
Аптечный склад, с одной стороны, кажется мне слишком уж грязным, облупленным и ветхим, но с другой – именно эта ободранность, валяющиеся повсюду пузырьки, тряпки, бумага и просто всякий мусор, именно это всё и заставляет думать, что на аптечном складе идёт серьёзная работа… Сделав необходимые звонки, дед берёт меня с собой и идёт проверять, нормально ли работают грузчики. Грузчики ждут какого-то Ивана, без которого нельзя начать работу, и дед, узнав, что Ивана ещё нет, объясняет подчинённым, кто такой на самом деле этот Иван. Объясняет с помощью слова, какого я от деда совсем не ожидал услышать. Но во-первых, грузчики соглашаются, а во-вторых, мне и самому приятно, что дед способен на такие слова. Я-то, честно сказать, их уже давно знаю.
Ну и наконец, когда я устаю быть на аптечном складе, заведующий этим складом, то есть мой дедушка, на трамвае отправляет меня домой. А что? До «Юбилейного» доеду, а там пешком минут пять – и я уже дома…
Опять прабабушка Наташа и финал
Это же тот самый восемьдесят шестой год, тот самый главный в моей жизни чемпионат мира по футболу, где Марадона забил мяч рукой и все арбитры хором ему это простили, признав, что это была «рука Бога»; тот самый чемпионат, где Платини смазал решающий пенальти в полуфинале, – тот самый, тот самый!.. Ясно, что я смотрю все матчи подряд, месяц не отходя от телевизора, задвигая даже свои комнатные состязания, а уж когда будет финал, я, видно, вообще врасту в зелёный экран и буду кричать вместе со всеми болельщиками на стадионе!
И вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Включаю телевизор, важно, как дед, сажусь в кресло, придвинув его к телевизору так, что расстояние между креслом и светящимся зелёным газоном, по которому бегают маленькие человечки, от силы метра полтора, и что же? Комментатор начинает репортаж, а в комнату таинственно входит моя прабабушка Наташа.
Что она не в настроении – заметно уже по тому, что её обычно очень аккуратно надетый платочек сегодня нахлобучен как бог на душу положит, а губы сложены в опасный треугольничек. Ещё она чего-то посапывает; в общем – жди беды.
И точно.
– Ну-ка, – говорит Наташа, – пусть-ка телевизер отдохнёт!
Ну понятно, что для меня значит это «телевизер отдохнёт»! Я целый месяц мечтал, дождался финала, а тут утро, спать ложиться не надо, да ради такого случая я бы и ночью не лёг, – и вдруг это «пусть-ка!». Скажите, пожалуйста!
– Да это же, – возмущаясь до биенья всех жилок, выдыхаю я, – финал! Марадона там, Тигана, Платини, Рожто…
Уже всех, кого знал, перечислил, но Наташа решительно выключает телевизор, и дальше так: она – в стойку, защищать этот ящик несчастный, а я её отталкиваю и ящик включаю. Это происходит несколько раз: я включаю, она выключает – и в стойку. Завязывается потасовка. Причём Наташе-то, в общем, весело, а я выхожу из себя не на шутку. Уже даже не потому, что финал, а потому, что мне, оказывается, так запросто можно запретить его смотреть. Чем больше входит в раж Наташа, тем больше разгораюсь и я, и в результате моего довольно резкого движения прабабушка начинает медленно оседать на диван, глаза её постепенно закатываются, и вот она уже лежит, и правая рука её безжизненно выкидывается в сторону. Всё, капут… Про финал я, естественно, забываю, пытаюсь делать Наташе искусственное дыхание, как учил меня Владик, но и это не помогает…
Звонить в милицию, признаться, что убил свою прабабушку?
Внутри – «Холодок» за шесть копеек вместо сердца, и я этим «Холодком» отстукиваю, и зубами тоже; а тут ещё и шуршание пакетов за входной дверью начинается – это идёт бабушка Тоня из универсама, ей-то я что скажу?!
Но сказать я ничего не успеваю: Тонечка заходит очень весёлая и говорит, что купила целых три банки сгущённого молока и обязательно их сварит, чтобы получилась тянучка, которую я люблю больше, чем простую сгущёнку.
– Не знаю только, все сразу варить или сначала парочку, а третью потом?
Только я открываю рот, чтобы виновато пролепетать, что, мол, за молоко спасибо, только я Наташеньку случайно убил, Наташенька, не меняя позы, громко, с чувством, с толком, с расстановкой, произносит:
– Две варить – пригорить, а три – жирно будеть!
Жива! «Холодок» растапливается, зубы уже не стучат; вспоминаю про финал, а предвкушение вареной сгущёнки делает счастье полным и безоговорочным. Наташа, бурча, что идёт к Петру Иванычу (так она туалет называет), выходит из комнаты как ни в чём не бывало… (Это ж надо было столько терпеть только для того, чтобы меня попугать!)
Я про случай с Наташей решаю ничего не говорить. Мы с бабушкой Тоней смотрим вдвоём окончание финала, бабушка называет пенальти «пенальчиком» и, сколько я ни объясняю, что такого слова нет, а есть только «пенальти», всё равно не понимает, «за что пенальчик-то».
А вечером за чаем я, среди прочего, и про драку с Наташей рассказываю. Дед крякает, что «так бабка парня и с ума свести может», а потом заявляет, что до последних известий (то есть до программы «Время») хочет успеть ещё сделать форшмак (одно из немногих блюд, которые дед умеет и, главное, любит готовить), так что мы все должны с кухни уйти.
Но я не ухожу, а договариваюсь с дедом про несколько партий в дурака после последних известий. А если он раздухарится, так, может, меня и в преферанс научит играть. Вот это будет дело! А то как сядут играть деды наши, Владикин папа с ними и сам Владик, так я и не знаю, что делать. Но теперь, надеюсь, и я со знанием дела смогу сказать: «А не расписать ли нам пулю?»
Заключение
…А вот мы с бабушкой Тоней возвращаемся с дачи поздним июньским вечером, почти ночью. Уже начинает темнеть, хотя в это время и стоят самые долгие дни. Перейдя речку-вонючку, спускаемся с горы и видим – навстречу идёт дед, который не выдержал дома, потому что волновался: ведь в программе «Время» объявили, что надвигается сильнейшая гроза. Дед успевает несколько раз повторить, что мы вообще одурели, иначе не сидели бы на огороде до одиннадцати часов, и только бабушка хочет ему что-то ответить, начинается обещанная гроза. Молния, гром, всё сотрясается, и страшно, и весело становится мне, и через секунду уже ни одного сухого сантиметра на нас не остаётся.
Мы бежим гуськом по узким тропкам через воинскую часть; бабушка Тоня с дедом хохочут, видя, как я снимаю сандалии и носки и шлёпаю по лужам, а я и рад их посмешить: начинаю пританцовывать и громко-прегромко петь свою любимую песню из «Танцора диско»: «Гуру ки нака люки-и-и! Насона-а! Наджанди-и! Дикосэ-э, гам купя-я-я!!!» («Пусть не хватит гроша на еду и питьё, но свобода и песня – богатство моё» – так эта песня переводится.) Когда мы уже заходим во двор, я продолжаю петь, да так громко, что и соседи из окон выглядывают; но только мне это всё равно – наоборот, ещё больше хочется петь и танцевать.
Дома мы будем растираться одеколоном, чтобы не заболеть, потом есть блины, которые с утра ещё обещала приготовить прабабушка Наташа, а завтра будет воскресенье, придёт Владик и мы придумаем что-нибудь сверхзанимательное, вроде торговли гномиками или писания романов…
А через несколько месяцев мне придётся навсегда уехать из Смоленска, где происходило всё, что я вам рассказал. Начнётся совсем другая жизнь, с новыми героями и приключениями, о которых я здесь не хочу говорить, потому что о них нужна другая книжка. Может быть, она будет и серьёзнее, и грустнее… А эта, если она получилась весёлой и радостной, пусть на этом закончится. Буду надеяться, что вновь придёт время, когда мы с удовольствием станем ходить в кинотеатры на индийские фильмы. Я тогда найду в себе силы полюбить новых индийских актёров так же, как любил Митхуна Чакроборти и Амитабха Баччана, и снова, танцуя босиком под дождём, буду петь индийские песни. И пусть недоумевающие соседи смотрят из окон и удивляются – так же, как много лет назад…
Приложение
Тётя Аня и другие
(рассказ о некоторых жителях моего подъезда)
Тётю Аню, живущую на нашей лестничной клетке, мы с мамой называем почему-то по фамилии: Шепилова. Ей эта фамилия чудовищно подходит, она передаёт на глубинном уровне суть этой милой женщины.
Итак, она быстрая и юркая, ростом метр сто пятьдесят семь (сама говорила), очень худенькая, с бегающими остренькими любопытными глазками и очень сильными, хоть и тоненькими, ручками. Ручки у неё точно очень сильные, потому что она каждый день возит и носит на довольно далёкие расстояния большие сумки с вещами и овощами, продуктами и бог знает чем ещё. Это всё для каких-то тётенек, дяденек, бабушек и дедушек, знакомых и не очень. Тётя Аня им помогает, потому что они находятся в «сложной жизненной ситуации».
Вот мы с мамой вроде бы и не находимся в сложной жизненной ситуации, но, по представлению Шепиловой, тоже нуждаемся в помощи, потому что постоянно работаем. И она покупает нам на рынке овощи, фрукты и всё, что, как ей кажется, нам необходимо. Деньги, конечно, мы отдаём, но я всё время думаю, что и сам, в общем-то, мог бы сходить на базар за огурцами и помидорами. Однако тётя Аня другого мнения:
