Марсель Паньоль - ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ
— Жозеф, — взмолилась мама, — обещай, что тоже залезешь на дерево и притом ни разу не выстрелишь!
— Хорош был бы он в этаком виде! — воскликнул дядя. — Полно, вспомните, что у Мальбуске не было крупной дроби. Но у нас-то она есть!
Он принес из кухни горсть патронов и положил на стол.
— Они длиннее обычных, потому что я насыпал в них двойную порцию пороха. Такой заряд бьет зверя наповал! Но при одном условии, — добавил он, обращаясь к моему отцу, — стрелять под левую лопатку. Заметьте себе, Жозеф, под левую! Поль был озадачен:
— Но если он от тебя побежит, ты будешь видеть только его зад. Что тогда делать?
— Это проще простого. И мне странно, что ты сам не догадался.
— Нужно выстрелить ему в левую половинку?
— Ничего подобного, — ответил дядя. — Нужно только помнить, что кабан очень любит трюфели…
— А дальше что? — с живым интересом спросила мама.
— Ну как же, Огюстина! Вам нужно просто наклониться влево от себя и крикнуть, да погромче, через левое плечо: «Ах, какой дивный трюфель!» Тогда, привлеченный этим, кабан озирается, делает поворот налево от себя и подставляет вам свою левую лопатку.
Мама расхохоталась, за нею и я. Отец улыбнулся, а Поль заявил:
— Ты сказал это только так, для смеху!
Но сам он не смеялся, потому что решительно не знал, чему теперь верить.
***Обед, прошедший под знаком охоты, тянулся гораздо дольше обычного, и было уже девять часов вечера, когда мы встали из-за стола, чтобы приступить к изготовлению патронов. Мне позволили остаться, так как я сказал, что это будет для меня «уроком наглядного обучения».
— Полчаса, не больше, — наказала мне мама и унесла задремавшего Поля, который, не раскрывая глаз, слабо повизгивал в знак протеста.
— Прежде всего, — сказал дядя, — обследуем оружие.
Он подошел к буфету, извлек спрятанный за тарелками красивый футляр из коричневой кожи (я чувствовал себя глубоко посрамленным, что не обнаружил его раньше) и вынул очень изящное ружье, на вид совсем новое. Ствол был чудесного матово-черного цвета, гашетка — никелированная, а резной приклад украшала фигурка лежащей собаки, словно вросшая в полированное дерево.
Отец взял в руки дядино ружье, осмотрел его и от восторга даже свистнул.
— Свадебный подарок старшего брата, — объяснил нам дядя. — Шестнадцатый калибр, марки «Верне-Каррон», с ударником.
Он нажал затвор, механизм открылся, удивительно приятно щелкнув: клик-клик, и дядя посмотрел сквозь отверстия стволов на лампу.
— Смазано превосходно, — сказал он, — но завтра осмотрим еще раз, внимательнее. — Повернувшись к отцу, он спросил Ваше где?
— У меня в комнате. — И отец торопливо вышел.
Я и не подозревал о существовании папиного ружья и очень обиделся, что он не доверил мне эту изумительную тайну Я ждал его с нетерпением, стараясь угадать по его шагам, куда он идет, а по щелканью ключа — в каком месте спрятано ружье. Но мои шпионские догадки ни к чему не привели, и вскоре я услышал, как отец быстро спускается вниз.
Он принес большой желтый футляр, купленный без моего ведома, должно быть у старьевщика; почтенный возраст вещи выдавали длинные трещины, а сквозившая в них белесая масса свидетельствовала, что футляр сделан из папье-маше.
Жозеф открыл эту жалкую бутафорию, смущенно улыбаясь.
— Пожалуй, мое ружье покажется довольно убогим рядом с вашим современным оружием. Но его подарил мне отец.
Превратив таким образом этот древний самострел в благопристойную реликвию, он извлек из футляра одну за другой три части огромного ружья.
Дядя собрал их и приладил с умопомрачительной быстротой, затем, глянув на ружье, воскликнул:
— Господи! Да это пищаль!
— Почти, — ответил отец. — Но кажется, ружье бьет метко.
— Это не исключено, — сказал дядя.
Приклад ружья не украшала резьба, и лак с него сошел; гашетка не была никелированной, а огромные, неуклюжие курки словно ковал кузнец. Я чувствовал себя несколько униженным.
Дядя Жюль открыл затвор и с задумчивым видом его рассматривал.
— Если только это не какой-нибудь неизвестный мне калибр, то это, должно быть, номер двенадцатый.
— Да, — подтвердил отец. — Я купил гильзы для номера двенадцатого.
— Конечно, с затравочным стержнем?
— Именно. — Он вытащил из картонки два-три пустых патрона и протянул дяде.
Дядя Жюль открыл затвор и с задумчивым видом его рассматривал.
Из их медных колпачков торчали маленькие гвоздики без шляпок. Дядя вложил один патрон в ствол ружья.
— Ствол немного раздался, но это действительно двенадцатый калибр со стержнем… Эта система давно уже вышла из употребления, она представляет некоторую опасность.
— Какую же? — спросила мама.
— Ничтожную. Но все же опасность есть. Видите ли, Огюстина, собачка, ударяя по этому медному гвоздику, воспламеняет порох заряда. Но этот гвоздик-то наружный, он ничем не защищен, он может получить и удар извне.
— Например, каким образом?
— Например, если патрон выскользнет из пальцев охотника и, падая, ударится оземь медным гвоздиком, то он может взорваться у ваших ног.
— Это не смертельная опасность, — успокаивал маму Жозеф. — Да я никогда и не выроню из рук патрона.
— А мне довелось видеть вот такой случай, — начал дядя. — Произошло это, когда я был очень молод, еще во времена пистонных ружей — ружей с затравочным стержнем. Председатель Общества охотников Беназет был до того толст, что ночью вы бы издали приняли его за бочку. А чтобы сделать для него пояс с патронташем, пришлось сшить два вместе. Однажды после обильного охотничьего завтрака господин Беназет оступился на лестнице и пересчитал сверху донизу все ступеньки — вместе со своим патронташем. А патронташ-то был набит патронами с затравочным стержнем… Так вот, пальба поднялась такая, словно стрелял целый взвод. И, сколь это ни прискорбно, я должен вам доложить, что он помер.
— Жозеф, — сказала мама, побелев как мел, — надо купить другое ружье, иначе я не пущу тебя на охоту.
— Да полно тебе! — засмеялся отец. — Во-первых, я не похож на бочонок; во-вторых, не буду председательствовать на «обильном охотничьем завтраке» в стране великих винохлебов. Я убежден, что когда господин Беназет взорвался, из него забил мощный фонтан красного вина!
— Вполне возможно, — смеясь, согласился дядя Жюль. — Кроме того, Огюстина, могу вас заверить, что это пока единственный в своем роде несчастный случай. — И, порывисто встав, он вскинул папино ружье.
Мама крикнула:
— Марсель, стой на месте! Не шевелись!
Раз пять— шесть повторил дядюшка свой маневр, прицеливаясь то в стенные часы, то в висячую лампу, то в подставку для вертела. Наконец он произнес свой приговор:
— Ружье очень старое и весит на три фунта больше обычного. Но оно удобно в руке и плотно примыкает к плечу. По-моему, отличное оружие!
Отец просиял и не без гордости оглядел аудиторию. Но дядя внес одну поправку.
— Если все-таки оно не взорвется.
— Что?! — в ужасе спросила мама.
— Не пугайтесь, Огюстина, мы обследуем его всячески и пробные выстрелы дадим, привязав к гашетке бечевку. Если оно взорвется, Жозеф останется без ружья, зато сохранит правую руку и глаза.
Он снова осмотрел затвор и сказал:
— Может статься, что под воздействием несколько более сильного заряда оно изменит свой калибр и превратится в ружье на уток. В общем, завтра все выясним. А сегодня будем готовить боеприпасы! — И дядя Жюль по-военному скомандовал: — Погасить всюду в доме огонь! Опасность представляет даже эта керосиновая лампа! — Обернувшись ко мне, он добавил: — С порохом не шутят!!
Перепуганная мама побежала на кухню заливать водой угольки, еле тлевшие в печке. Тем временем отец проверил, не течет ли керосиновая лампа и прочно ли она подвешена.
Для тетушки, по-видимому, эта опасная процедура была не внове; она поднялась к себе наверх кормить братца Пьера и больше не вернулась.
Мать села в двух метрах от стола; я стал впереди, у маминых колен, решив, что в случае взрыва заслоню ее своим телом.
Дядя выбрал одну из крохотных жестяных фляжек и осторожно соскреб с горлышка резиновую полоску, обеспечивавшую герметичность фляжки. Я увидел торчавший из пробки кончик — малюсенький шнурочек; дядя осторожно ухватил его пальцами, потянул и вытащил пробку. Затем наклонил фляжку над листом бумаги и высыпал щепотку черного порошка.
Я невольно подошел ближе, словно загипнотизированный… Так вот он, порох, страшное вещество, которое убило столько животных и людей, взорвало столько домов и забросило Наполеона в глубь России! А на вид ничего особенного: просто толченый уголь, и все…
Дядя взял большой медный наперсток, укрепленный на кончике черной деревянной палочки.
— Вот мерка для определения веса, — сказал он мне. — На ней нанесены деления, обозначающие граммы и дециграммы; это позволяет нам рассчитывать с достаточной точностью.
