Иван Василенко - Жизнь и приключения Заморыша
Тогда на смену ему пришел Петр…
Как-то в чайную опять завернул Пугайрыбка. Конечно, пьяный. Он пальцем показал на трубу и сказал отцу:
– Запускай.
Отец послушно завел фонограф. Пока из трубы неслось: «Бэль амур, бэль ами, бэль аман», – Пугайрыбка хитро подмигивал и притоптывал сапожищем.
Потом остановился и прогорланил:
– А ну, показывай!
– Что? – спросил отец, готовый на любую услугу, лишь бы не рассердить этого страшного гостя.
– Показывай, где она там прячется.
– Что ты! – угодливо заулыбался отец. – Это же машина.
Пугайрыбка схватил тяжеловесный сундучок и, как игрушку, завертел в ладонях. Потом стукнул по нему кулачищем и крикнул:
– Вылазь!
Никто, конечно, не вылез.
– А ну, еще так! – сказал громила и грохнул фонограф о каменный пол.
Машина разлетелась на куски. Пугайрыбка присел на корточки и с диким любопытством стал перебирать обломки. У отца дрожали губы, но он молчал. Да и что он мог сделать! Послать за полицией? Но, чтоб совладать с Пугайрыбкой, нужно было позвать по крайней мере четырех городовых. Босяки тоже молчали и ошарашенно пялили глаза.
Вдруг со скамьи в углу поднялся человек, широкоплечий, высокий, и не спеша подошел к Пугайрыбке. Громила, посвистывая, продолжал разглядывать обломки. Человек нагнулся, взял его за воротник и приподнял.
– Ты что? – повернул к нему голову Пугайрыбка.
Не отвечая, человек повел его к выходу.
Какой-то оборванец, очнувшись, распахнул дверь.
Человек нагнул Пугайрыбку и коленом двинул в зад.
– Нн-гав! – вырвалось у громилы из груди, и он ткнулся носом в снег.
Все ожидали, что Пугайрыбка, никогда не знавший отпора, вернется и схватится со смельчаком. Но он не вернулся. И вообще больше в чайную никогда не заглядывал. А тот, кто так его проучил, спокойно прошел в свой угол. Отец сейчас же подбежал к нему и залебезил:
– Вот это поступок благородный! Ну и дал ты ему! Как же тебя зовут, чудо-богатырь?
– Меня? Петром. А что? – нехотя сказал человек.
– Петром?! – Отец даже руками взмахнул. – Ну прямо Петр Великий! Так, может, и по отчеству ты Алексеевич?
Человек усмехнулся:
– Алексеевич и есть.
– Скажи пожалуйста! – еще больше удивился отец. – Ну прямо с мраморного пьедестала! Царь!
У Петра один глаз был подбит, щека поцарапана, но все-таки он мне показался необыкновенно красивым.
– Послушай, милый человек, а не пойдешь ли ты к нам в половые? – спросил отец со сладкой улыбкой.
– Во! Аккурат царское занятие! – серьезно ответил Петр. Он подумал, что-то, верно, прикинул в уме и сказал: – Что ж, можно еще и в половые. Давай, хозяин, пятак: пойду в баню.
Так Петр стал у нас половым.
Отец очень боялся, что его за разбитый Пугайрыбкой фонограф выгонят. Он почистил бензином сюртук и отправился к Протопопову. Протопопов сначала ругался, но, когда узнал, как один бродяга выбросил из чайной знаменитого громилу, расхохотался.
– В зад? Коленом?! Пугайрыбку?!
На другой день попечитель сам явился в чайную, чтобы посмотреть на Петра.
– Да ты кто ж по профессии? – спрашивал капитан. – Борец? Грузчик?
– Половой, – ответил, сощурясь, Петр.
– В гвардии служил?
– Я один сын у родителей.
– Ну, а дверь эту можешь вышибить кулаком?
– Чего ж не вышибить! Постройка казенная.
Протопопов уехал, и вскоре все в городе узнали о чудо-половом. Дамы-патронессы, которые зимой почти совсем забыли о чайной, теперь снова зачастили к нам. На Петре брюки в латках и дырявые опорки, но он никому не кланялся и разговаривал с дамами-патронессами нехотя.
– Голубчик, Петр, – говорила одна, – как же можно ходить в таких непрезентабельных брюках! Я пришлю тебе черные в светлую полоску. Обязательно пришлю!
– Это ужас что за обувь! – говорила другая и закатывала глаза. – Я пришлю тебе шевровые туфли. Обязательно пришлю!
И действительно, слали и брюки, и туфли, и шерстяные чулки.
Но всех, как сказал отец, «переплюнула» купчиха Медведева. Однажды к чайной подъехали сани, из них выскочила розовощекая девушка с чем-то завернутым в простыню под мышкой.
– Вот, Петр Алексеевич, вам наша барыня прислали. Они приказали сказать, чтоб вы не жалели и носили на доброе здоровьичко.
Девушка хихикнула и умчалась.
Петр развернул простыню: там были черные брюки, сюртук и блестящие накрахмаленные манишки. Петр долго таращил глаза, потом засмеялся и сказал:
– Вот возьму и надену! Черт с ними со всеми!
Когда он во все это вырядился, босяки сперва от изумления онемели. Потом со всех сторон послышались выкрики:
– Директор!.. Городской голова!.. Присяжный поверенный!..
Приехал Протопопов. Он сказал только:
– Министр! – И сейчас же уехал, так что отец не успел даже потанцевать вокруг него.
Теперь у нас опять стало пахнуть духами, хоть их и забивала махорка. От одной барыни пахло жасмином, от другой сиренью, от третьей фиалками. Но когда приехала мадам Прохорова, то все барыни заахали:
– Ах, Адда Маркусовна, да ведь это же «Лориган» Коти! Да-да, настоящий «Лориган» Коти!
Мадам Прохорова вынула из сумочки флакончик и стеклянной пробочкой помазала всем барыням под носом. Дамы стали в кружок и зашептались. Одна шепчет:
– Вы заметили, в этом Петре есть что-то особенное. Держу пари, в его жилах течет голубая кровь!
А другая ей отвечает:
– Это все равно, голубая или не голубая. Главное, он страшно мужественный. В каждом его движении – сила!
Когда барыни разъехались, я спросил Петра, правда ли, что кровь у него голубая. Он ответил:
– Нет, обыкновенная.
О чем бы я Петра ни спрашивал, он всегда мне отвечал. И за это я его любил. Конечно, не только за это, а еще за то, что он не танцевал перед Протопоповым и барынями и никого на свете не боялся.
И все мы Петра полюбили. На базаре жить было страшно: ночью кругом ни души, кричи не кричи – никто тебя не услышит. А с тех пор как у нас поселился Петр, мы больше никого не боялись, даже самого Пугайрыбку, и спали спокойно.
Дэзи
Однажды мадам Прохорова приехала с девочкой моих лет. На девочке была беленькая меховая шубка и такая же шапочка. Отец как увидел девочку, так сейчас же сказал:
– Ангел! Настоящий ангел!
Девочка была похожа на мадам Прохорову, только без усиков. А красивей мадам Прохоровой, я думаю, никого на свете не было.
Не знаю почему, но, когда девочка посмотрела на меня, мне стало так неловко, что я убежал в нашу комнату. В комнате я долго высидеть не мог и опять пробрался в зал. На девочке шубки уже не было, а было коротенькое зеленое платьице с золотыми пуговичками. Я спрятался за шкаф и оттуда смотрел на нее. В это время пришел посетитель и заказал пару чаю. Я не стал ждать, когда Петр возьмет у него чек и пойдет за чаем, а сам побежал на кухню. Там я вместо одного чайника с кипятком взял целых два и понес их в правой руке через весь зал на глазах у девочки. Даже посетитель удивился и сказал:
– Ух ты! Такой маленький, а смотри, два чайника припер!
Девочка дергала мадам Прохорову за платье и спрашивала:
– Мама, он лилипут? Мама, он лилипут?
– Да нет же, – отвечала мадам Прохорова, – он мальчик.
Девочка смело подбежала ко мне и спросила:
– А почему у тебя пуговички не серебряные? Разве ты не гимназист?
Мадам Прохорова сказала:
– Ну вот, Дэзи, ты поговори с мальчиком, а я пойду почитаю людям «Жоржетту». Петр, проводи же меня.
Я тогда не подумал, зачем ее провожать, если «тот» зал был у нее перед глазами. Не подумал потому, что девочка все задавала и задавала мне разные вопросы. Спросит и, не дожидаясь ответа, уже спрашивает о другом.
– А почему ты такой худой? Тебе не дают хлеба, да? Мама тоже не ест хлеба, чтобы сохранить талию. А где тебе елку поставят? А шпага у тебя есть? У Шурика шпага еще деревянная, но он сказал, что все равно будет из-за меня драться на шпагах с самим капитаном Протопоповым. А почему у вас так много столов? А шоколад «Пок» ты любишь? А какие у тебя коньки? «Снегурочки»? У меня «снегурочки» и еще… как их? Вот забыла…
Когда мадам Прохорова назвала свою девочку таким странным именем, я вспомнил, как одна барыня гуляла по тротуару с маленькой кудлатой собачкой и все ей кричала: «Дэзи, сюда! Дэзи, вернись!» Поэтому, как только девочка на минутку умолкла, я спросил:
– А почему у тебя собачье имя?
У девочки были и без того большие глаза, а тут она их так раскрыла, что, кроме глаз, я уже больше ничего не видел.
– Мама, – сказала она жалобно, – он ругается!..
Я хотел ей сказать, что и не думал ругаться, но в это время меня кто-то ущипнул сзади. Оглянулся, а это Витька.
– Девочка, – сказал он, – ты не обижайся: он у нас немножко дурачок, потому что заморыш.
– Я и сама догадалась, – сейчас же ответила ему девочка. – Он у меня все спрашивает и спрашивает и не дает мне слова сказать.
От такой несправедливости я вспыхнул и убежал в «тот» зал. А Витька остался с девочкой.
