Юлия Яковлева - Дети ворона
— Идея.
Фонтанка вела прямо к Летнему саду, идти было совсем недалеко. Даже из названия ясно, что зимой он впадал в спячку.
По набережной Таня и Шурка вышли к ограде с чугунными сердитыми женскими лицами. Сад — нагой, заштрихованный прямыми черными линиями деревьев, — был виден весь насквозь, до самой Невы. За деревьями белел ее простор.
На воротах висел ржавый замок.
— Лебедь отменяется, — Таня потрогала замок. Его давно не отпирали.
— А мы через забор.
— Еще чего не хватало!
— А мы быстро пролезем, не заметят, — сказал Шурка.
— Я никуда не полезу.
Тем не менее Таня быстро оглянулась по сторонам. Прохожих было немного, и глядели они всё больше себе под ноги, а не на красивейший город, который выставил здесь напоказ свои лучшие виды.
Таня потрогала руками прутья решетки.
— Узкая.
— Главное, чтобы пролезла голова, — подсказал Шурка.
— Пальто придется снять, — сказала Таня, расстегивая тугие пуговицы. — Ну, Шурка, смотри, если я схвачу бронхит, то из-за тебя!
— Ты делай вид, что ты гуляешь и тебе жарко.
— Мы, между прочим, ничего плохого не делаем. Мы только поговорим с лебедем — и назад.
Таня двинулась по тротуару в пальто нараспашку, затем мгновенно, как ящерица, высунулась из рукавов и юркнула за ограду, утащив пальто за собой.
— Шурка! — крикнула она. — Ну!
— Дети, это что, не для вас написано? Парк закрыт, — откуда ни возьмись вынырнула женщина в котиковой шапочке и с сумкой в руке. — Вы почему не в школе?
Она схватила Шурку за воротник.
— Пустите!
— У нас собака в парк убежала! — находчиво закричала Таня и для убедительности принялась кричать в никуда: — Бобка! Бобка!
— Собака убежала, — захрипел Шурка.
— Вот сестра собаку пусть и ищет, а ты тут стой, — строго сказала женщина и осталась стоять, будто других дел у нее не было. — А родители ваши где? Вы почему это одни по улицам шастаете? А? Где ваша мать?
Шурка не выносил, когда маму называли «мать». В этом слове было что-то серое, картонное. Он лягнулся. Тетка ахнула и от удивления разжала хватку. Шурка проскользнул в парк.
— Хулиганы! — неслось ему вслед. — Прохожих калечат! Милицию вызову! В детдом вас! — вопила тетка, отряхивая платье и ушибленную ногу.
А в парке было прекрасно и тихо. Шум города осыпался по его краям. Статуи были укрыты под серыми от влаги высокими ящиками. Деревья стояли по колено в снегу. Снег был плотный, слежавшийся, мокрый. Пруд лежал тихим черным зеркалом. Лебединый домик высился в середине, повторяясь в опрокинутом виде до малейшей детали. Выглядел он необитаемым, как заколоченная на зиму дача.
— Ты уверен, что им подрезают крылья? — спросила Таня.
Шурка осторожно метнул в пруд на пробу несколько крошек хлеба. От них по воде побежали круги. Больше ничего. Крошки мокли.
Вдруг послышался шорох. Легкий шлепок.
Таня ахнула.
Снежная, сахарная, мраморная прекрасная птица заскользила по воде. От лебедя позади расходился в стороны треугольник, всё удлинялся и расширялся.
— Смотри! — закричал Шурка, хотя оба они и так глядели во все глаза на это чудо.
— Уважаемый господин лебедь, — почтительно проговорила Таня, прижав к щекам ладони. — Спасибо вам, что вы не улетели от нас в теплые края.
Лебедь с достоинством выбрался из воды и, встряхивая головой, проглотил крошки одну за одной. Он никуда не спешил.
— Танька, — шепнул Шурка и показал ей рукой: поодаль, за оградой, виднелась та самая женщина с сумкой. Теперь рядом с ней стоял немолодой усатый милиционер, которому она что-то возбужденно втолковывала. Плохой знак.
Действовать следовало без промедления.
— Уважаемый господин лебедь, нашего папу унес Черный Ворон, мы его ищем.
— Черный Ворон сам находит кого надо, — загадочно изрек лебедь.
— Как это?
— Лучше ответь-ка, дорогая, не я ли в этом парке всех прекрасней?
— Вы! Вы! — торопливо закричала Таня. — Знаете ли вы, где Черный Ворон?
— Конечно. Я знаю всё. Я самый умный. Но прежде скажи: видела ли ты где-нибудь еще такую белую шею?
— Нет. Ваша белее всех шей Ленинграда.
— Танька, торопись.
— Не правда ли, я белее всех этих статуй? Они к тому же всего лишь каменные, — не унимался лебедь, изучая свое отражение в черной воде.
— Вы белее всех!
— Танька, сворачивай уже дипломатию, — простонал Шурка.
Милиционер явно смотрел в их сторону.
— Господин лебедь, скажите, пожалуйста, куда Ворон отнес нашего папу? Скорее, пожалуйста! Прошу вас! — взмолилась Таня.
Шурка подпрыгивал на месте: пора было бежать — там, за оградой, дело принимало скверный оборот. К милиционеру и женщине с сумкой присоединился сторож парка, в руке у него бренчала связка ключей.
— Ничто так не вредит красоте, как суетливость, запомни, девочка, — наставительно произнес лебедь, склонив голову набок: в профиль он тоже себе нравился.
— Танька, брось. Он же ничего не знает. Просто тебя дурачит.
— А вот и знаю, — прошипел лебедь, но собственное отражение снова его отвлекло. — Красиво, не правда ли? Настоящая классическая красота.
— Отвечай, глупая птица! А то я завяжу узлом твой дурацкий шланг! — заорала Таня.
— Таня! Там!
Теперь все трое — сторож, усатый милиционер и женщина с сумкой, оставив позади отпертые ворота, шли по большой аллее. Женщина с сумкой указывала на Таню и Шурку пальцем, как будто хотела пришпилить им нарушителей общественного порядка.
Сердце у Шурки застучало в горле. Таня побледнела. Преследователей было трое. Само имя Ворона, казалось, притягивало погоню.
Справа парк был очерчен канавой. Слева — Фонтанкой. Позади — высокая решетка с копьями. Впереди… Таня схватила Шурку за руку и бросилась вправо. Вслед им ударил сверлящий свисток. За ним — второй.
Когда милиционер набирал воздух в грудь, свистел сторож. Когда набирал воздух сторож, испускал трель милиционер. Выходило даже красиво.
Преследователи неслись крупной рысью. Хлюпал снег.
Таня и Шурка кубарем скатились по пологому берегу канавы.
— Танька, промокнем!
Но сестра стиснула его ладонь до боли. Они выскочили на лед — но ничего не случилось. Канавка была так неглубока, что за зиму промерзла до дна, и лед еще держался.
Они, скользя, пробежали на другой берег — лед потрескивал под ногами. Помогая себе руками, взобрались по склону, где сквозь снег торчала колючая прошлогодняя трава.
Страшный хруст раздался позади. А потом визг.
Таня и Шурка обернулись: сторож и милиционер сообща вытаскивали на берег женщину. Шляпка ее свалилась на лед. Сумка и подол платья промокли. Ноги беспомощно скользили по снежной каше крутого склона, как будто женщина бежала на месте. Ее весенний лед не выдержал.
Таня и Шурка опрометью понеслись мимо Марсова поля. Мимо канала, за которым спал другой парк, к домам. Туда, где в проходных дворах можно было уйти от любой погони. Туда, где румянцем, пряниками и бирюзой сверкали в небе купола старого собора.
Редкие прохожие косились на них. В этом городе с его строгими красивыми домами, площадями, мостами, проспектами не принято было бегать.
Дети обогнули собор, пробежали по мосту через канал, забежали в тесный темноватый двор. Стены домов образовывали прямоугольник с квадратом неба вверху. Здесь можно было отдышаться.
На земле поленницей лежали только что, видимо, привезенные дрова. От них приятно пахло смолой.
Шурка сел на приступочку. Таня тоже тяжело дышала.
— Всё, — захныкал Шурка. — Я больше не могу. Я устал. Хочу домой, есть, пить и писать.
— Шурка, ты чего?
Воздух медленно густел, голубел: еще недлинный весенний ленинградский день повернул к вечеру.
— Милиционеры за нами бегают, птицы с нами разговаривают, надоела эта дурацкая игра. Хочу домой! Пойдем домой!
— А как же папа?
— Мама же сказала, что он уехал! В командировку Ты сама говорила… Пойдем домой!
Таня вздохнула.
— Давай хоть в кино сходим? Глупо как-то. Мама денег дала, чтобы мы повеселились. А мы только пирожки купили. И хлеб.
— Не хочу в кино. Хочу домой!
— Ну не реви, — рассердилась Таня. — Ты, между прочим, первый затеял с Черным Вороном.
— А теперь не хочу!
— Ладно. Пошли.
— Домой?
— Домой.
Шурка шмыгнул, соскользнул с поленницы, отряхнул пальто.
Они вышли из арки и по каналу пошли к Невскому.
В «Норд» они все-таки зашли. Это было по пути. Выпили горячего шоколада с галуном взбитых сливок, купили лимонад и набор крошечных пирожных-птифуров.
Коробка была крест-накрест перевязана шелковой ленточкой. Бутылки нежно звякнули в бумажном кульке.
Из-под ног, когда они выходили из кондитерской, порхнул голубь. Наверняка и он умел разговаривать. Но проверять это Шурке не хотелось.
