Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов
— Да, наверное, придется еще раз повоевать, — сказал он раздумчиво.
— Ну, что вы!.. Война быстро закончится: с современными средствами!.. А потом, говорят же, что наши уже поперли немцев и перешли границу, — сказал Толик.
Услышав такое, Гурин даже заулыбался: именно этого сообщения он все время ждал. Иным оно и быть не должно! Молодец Толик, откуда он узнал это?
— Кто говорит? — угрюмо спросил Иван Егорович. — Вон пока оно не скажет, — указал он на черную тарелку репродуктора, — никому не верь. Теперь этого «говорят» будет много… Нет, хлопцы, по всему видно, война началась большая, кровушки прольется немало… Но конечно, победу праздновать будем мы, иначе нельзя. — Он взглянул на Гурина. — Ну что, Вася?.. Выручай, брат. Ушел Николай… Вот тебе ключи от кинобудки, иди готовь там…
Гурин пошел готовить аппаратную к сеансу, но «крутить» кино ему не пришлось: народ не собрался. Пришло с десяток подростков, ради которых Иван Егорович не стал и зал открывать.
На другой день Гурин с самого утра занервничал от того, что ничего не знает о войне: радио в доме не было, районная газета выходит по средам. И вообще он не знал, как ему быть, куда себя деть, чем заняться в такое время.
— Я пойду в военкомат, — сказал он матери.
— Зачем? — насторожилась та. — Думаешь, там не знают, что делать? Понадобишься — повестку пришлют.
— Ждать повестки? Вон Митька Гридин вчера как услышал о войне — тут же побежал.
— Он в армии уже служил, его там чему-то научили, вот он и побежал.
— И Николай Шляхов уже ушел, — не унимался Васька.
— Успеешь еще…
— А чего ждать? — возмутился он. — Война уже идет, чего еще ждать?
— Ну, рви, рви матери сердце…
— Я пойду — хоть узнаю, как там, когда будут нас призывать. Ну что же я сижу дома? — И, не дожидаясь материного разрешения, он взял паспорт и приписное свидетельство, побежал.
По пути заскочил к Сорокину. Тот сидел перед нотным листом — разучивал на баяне «Турецкий марш» Моцарта. Увидел Гурина, кивнул, но игры не прекратил, доиграл до конца.
— Здо́рово?
— Здо́рово, — сказал Гурин. — Пойдем в военкомат.
— Зачем? — удивился тот. — Я повестки еще не получал.
— Какие там повестки? — досадно поморщился Гурин. — Люди идут, не ожидая никаких повесток. Пойдем, Жень?.. Пойдем, узнаем, когда нас возьмут… Хоть будем знать, что нам делать.
Жек неохотно спрятал баян в футляр, накинул на плечи пиджачок, сказал:
— Ладно, пойдем…
— Возьми паспорт и приписное свидетельство, — напомнил Гурин.
— Зачем?
— Ну, на всякий случай.
В военкомате на посторонний взгляд творилось что-то невообразимое — народу как на толкучке. Рассыльные с пачками повесток один за другим уходили на разноску, военные на улице делали перекличку мобилизованным, строили их в колонны и куда-то уводили. В самом военкомате в каждой комнате все были заняты делом и никто на Гурина не обращал внимания.
— Вызывали? Нет? Ждите… Не мешайте…
Увидел Гурин военрука — у того в петлице по кубику прибавилось, кинулся к нему, как к родному:
— Павел Сергеевич, а как же нам?..
— Что вам? Ждите, ребятки… Вы же, кажется, зачислены в школу ВВС? Это до особого распоряжения. Ждите.
— Да какое там особое, Павел Сергеевич?.. Все вон идут…
— Как какое особое? Обыкновенное. И идут все, да не все. У военкомата есть план мобилизации — кого в какой срок призывать. Придет приказ…
— А может, о нем забыли… Это ж когда было, а сейчас война… Павел Сергеевич, помогите… — не унимался Гурин.
— Ну что с вами делать?.. Давайте документы, — махнул рукой Павел Сергеевич.
Мигом достал Гурин свои документы, отдал капитану. Жек замешкался, Гурин помог ему — выдрал почти силой из его рук паспорт и приписное свидетельство и тоже протянул военруку.
— Ждите, — сказал тот и удалился куда-то.
Гурин, довольный, заулыбался — молодец он, не растерялся, уломал Павла Сергеевича.
Капитан вернулся быстро, в руках держал две повестки:
— Вот вам… В четыре часа быть здесь. С собой захватите ложку, кружку, пару белья и харчей на три дня. Все. До встречи. Не опаздывайте.
— Ну вот, а ты говорил!.. — упрекнул Гурин Сорокина. — Дело сделано! Пойдем собираться, а то времени не так уж и много осталось. А ты — ждать. Тут дождешься!
Увидев повестку, Васькина мать заохала, запричитала, за живот схватилась:
— Боже мой! Уже?! Хоть бы ж денечек на сборы дали… — Засуетилась, собирая белье, харчи. Таньку и Алешку разогнала по родственникам — сообщить, позвать, кто дома, на Васькины проводы.
Из дядей пришел только Иван — материн брат, ему было в ночную смену, остальные все на работе. Прибежала и тетка Груня, принесла кусочек сала. Ульяна пришла, сунула Ваське мешочек сухарей:
— Возьми, сынка, возьми, крестничек мой дорогой. Што там, как там — неизвестно. Всяко может быть. То разбомбили, то разорили, то не успели, то поспешили, а ты возьмешь сухарик, размочишь да и съешь. Не сыт, а и не голоден. Возьми, не гребуй…
Время пролетело быстро, уже и идти пора. По старинке присели перед дорогой, помолчали, а когда встали, мать неожиданно заголосила, как по покойнику.
— Дядь Вань, да скажите хоть вы ей… Что же это она?.. — попросил Гурин.
— Ну как ты скажешь? — взглянул тот на племянника.
— В армию ж провожает, а она голосит.
— Если бы просто в армию, а то на войну, — сказал Иван. Он отобрал у него сидор, поторопил: — Пойдемте…
У своих ворот стала прощаться с Гуриным Ульяна.
— Прощевай, сынка… Нехай бог тебя хранит. — Она поцеловала его в губы и, заплакав, стала вытирать фартуком глаза.
Мать снова запричитала, но тут Васька уже не выдержал, сказал сердито:
— Ма, ну хоть на улице потерпи…
Мать отмахнулась, но голосить перестала.
Иван, тетка Груня, мать, Танька и Алешка провожали Ваську до самого военкомата. Чем ближе к центру, тем больше таких процессий. Некоторые были выпивши, пели пьяно под гармошку, плакали…
У военкомата Гурин, оставив сидор у Ивана, пошел искать свою команду. Но прежде всего он искал Сорокина — вдвоем потом легче будет найти кого угодно. Он толкался, ходил от одной группы к другой, но Сорокина нигде не было. «Опаздывает… Вот копун, не мог уж
