Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов
— Куришь?
— Да нет… — зарделся тот виновато и заметался — стал быстро соображать, как бы «отбрехаться». Сказал первое, что на ум пришло: — Это меня попросили купить…
А Иван уже извлек пачку из кармана, крутил ее, рассматривал, словно никогда не видел, удивлялся, будто диковинку какую поймал.
— Купил другу? А че ж она распечатана? А в этом кармане спички — тоже для друга? — Он постучал палочкой по другому карману, и спички предательски загремели. — Однако ты, брат, дорогие куришь — «Нашу марку»! Откуда ж ты деньги берешь?
Васька молчал.
Иван вложил пачку снова ему в карман, сказал строго:
— Сам бросишь или мать поможет?
— Сам…
— Честно?
Васька кивнул и тут же вытащил из карманов папиросы и спички, положил на перила. После Иван убрал их и не скурил, а хранил зачем-то, и, когда Васька приходил к ним, он будто случайно доставал эту пачку и перекладывал с места на место.
С тех пор Васька не курил. Да, собственно, его сильно никогда и не тянуло к куреву, просто тогда хотелось быть как все…
Вечер постепенно разгорался, участники его понемногу «расковались», осмелели. Начались танцы — сначала под оркестр, потом включили радиолу, и Жек, освободившись от дирижерства, подал сигнал Гурину, Глазкову и Костину, повел их в свой класс, прикрыл за собой дверь.
— Ну что, братва, конец?.. — Он сел за свою парту, и все тоже разбрелись по своим местам.
Сашка стал зачем-то гладить черную поверхность парты, Васька открывал и закрывал крышки, словно проверял их прочность, а Иван ударил дважды кулаком по своей, сказав:
— Все! Прощай, родная!..
— …Пошли танцевать? — Жек подошел к Глазкову, не выдержал, потрогал его костюм: — Костюмчик у тебя, Саш, мировой — бостоновый.
— Да брось ты, не завидуй! — вдруг рассердился Сашка. — Батю раздел. Это ж батин… Будто ты сам в рядно одет?..
Жек был в новом шевиотовом костюме шоколадного цвета; брюки — по моде: длинные, широкие — «чарли»; на длинной тонкой шее под острым кадыком у него красовался галстук-бабочка. Артист! Настоящий маэстро!
— Да ты не сердись, Саш…
— А я не сержусь!
— Ребята, не надо… — встал между ними Гурин. — Так все хорошо!.. И потом — может, мы последний раз вместе…
Было уже далеко за полночь. Музыканты устали играть, одни сбежали домой, а другие рады случаю — танцевали с выпускниками под радиолу. Инструменты — гитары, мандолины, балалайки — сиротливо валялись на стульях, лежали на полу у пюпитров.
Когда выключили радиолу, Жек взял баян, пробежал по кнопкам сильными, с длинными острыми ногтями, хищными пальцами и с первого аккорда ударил танго «Люблю»:
…Моя любовь не струйка дыма,
Что тает вдруг в сиянье дня…
А вы прошли с улыбкой мимо
И не заметили меня…
Ребята, как обычно, толпились гурьбой, не сразу решаясь пригласить девочек на танец, а те, не дождавшись кавалеров, разбились на девчачьи пары. Натка танцевала с Валей. Увидев их, Гурин толкнул Глазкова:
— Саш, поможешь?
— Ага.
— Разобьем?
— Разобьем!
— Моя в косичках…
— Идет!
И они разом выступили на круг.
— Разрешите?
Девушки тут же расцепились. Гурин взял Валю и осторожно повел. Первое время он молчал — от волнения дыхание сперло, раза два наступил ей на ногу, сказал растерянно:
— Извините…
— Ничего… А я думала, вы так и не подойдете…
— Почему?
— Обиделись тогда?..
— Нет… А вы почему ни разу на танцы не пришли?
— Мама не разрешала. Экзамены ведь были.
— А я вас ждал…
Она промолчала. Гурин машинально перебирал ее пальцы в своей руке, будто пересчитывал, потом многозначительно сжал их нежно. Валя опустила глаза.
— С вами очень легко танцевать, — сказал он.
— И с вами…
Сделав незаметный переход, Жек заиграл быстрей танец «Рио-Риту» — любимый Васькин фокстрот. Не выпуская из рук партнерши, Гурин схватил ее покрепче и понесся в быстром темпе по залу. С Валей ему действительно танцевалось легко: она была послушна, заранее чувствовала его намерение, и он вращал ее в танце, как пушинку. Разгорячился, раззадорился, куда и робость девалась — кружит Валю, носится вихрем по гладкому полу.
Лихо играет на баяне Жек, с задором, чувствует настроение ребят. Видит, подустали, — и тут же с аккорда на аккорд, и уже льется новая мелодия — танго «Брызги шампанского». Ах, что за танго! Рвет оно Васькино сердце на части, смотрит он на Валю, губы его дрожат — хочет что-то сказать ей, не решается…
И вдруг медленно, как в кинозале перед сеансом, стали меркнуть лампочки. Померкли, посветили тускло немного и погасли… Будто по заказу влюбленных…
— Валя, я люблю вас… — воспользовавшись темнотой, прошептал Гурин.
— Не надо… — сказала она.
— Люблю… — И он потянулся к ней, чтобы поцеловать.
Она поняла его намерение, отвернула голову и он ткнулся неловко горячими губами ей в щеку у самого уха.
— Не надо… — Валя сердито вывернулась из его объятий и убежала.
Немного качаясь от долгого танца, Гурин поплелся вслед за ней. Но в темноте он быстро потерял ее и остановился в растерянности среди зала.
То в одном, то в другом углу курящие стали зажигать спички. При свете этих жиденьких огоньков Гурин пошарил глазами вокруг и, не найдя Вали, прислонился к стене.
Отключение света в поселке было явлением не таким уж редким, поэтому на него никто особо и внимания не обратил. Вскоре появились свечи и даже керосиновые лампы, хранившиеся про запас именно для таких случаев, и вечер продолжался.
Постояв немного, Гурин вышел в коридор, пошел бродить по классам — искал Валю. Но ее нигде не было, и тогда он понял: она ушла домой.
«Обидел… — упрекал себя Гурин. — Все испортил, дурак… Теперь все пропало…»
Он стоял одиноко у стены, на душе сделалось тоскливо, грустно. Он досадовал, грустил, раздумывал, не смыться ли и ему домой; настроение было безнадежно испорчено…
Но в этот момент объявили «дамский» вальс, и Катя Сбежнева потащила Гурина на круг. Тяжелая толстуха, она подхватила его легко и весело, порываясь в то же время что-то сказать ему. Гурин догадывался, что она будет говорить о Вале, и, чтобы помешать ей, поменялся с ней ролями — повел сам, завихрил, как только мог, закружил ее в вальсе, пока она не взмолилась:
— Ой, не могу!.. Ой, упаду!..
Это развеселило Гурина, он перестал думать о доме и до утра перетанцевал почти со всеми своими одноклассницами.
На рассвете все вышли
