Григорий Медынский - Повесть о юности
— Ну и глупо! — резко повернулся к ней Игорь.
— Ну вот! Теперь — глупо! — обиделась Инна.
— Что мы — нарочно вам возражаем?.. Что ж тут умного? — спросил Игорь. — А соглашаться с вами и превращать газету в лист прений и впечатлений…
— А почему не превратить газету в лист прений? — тут же подхватила его слова Лена Ершова. — Почему не поспорить, хотя бы и об искусстве?
— Об искусстве можно в книгах прочесть, — ответил Игорь. — Это будет надежнее.
— В книгах вы прочитаете вообще. А где вы прочитаете, что думают ваши друзья? Нам интересно знать о вас, а вам, я думаю, — о нас.
Потом эта дискуссия перекинулась на столбцы газеты. Лена Ершова не хотела уступать ни в чем и написала большую и обстоятельную статью по всем спорным вопросам. Ей ответил Валя Баталин, однако его статья, по общему мнению, оказалась слабее. Он упрекал Лену в недостатке логики, а сам ничего по-серьезному не сумел ни показать, ни опровергнуть и закончил статью не очень-то удачной фразой:
«Вот это мы и просим девочек принять во внимание».
Тогда в дискуссию вмешалась Нина Хохлова. Она прислала Борису записку, в которой писала, что
«девочки ультиматумов не признают, это не дружба, и если вы хотите так с нами разговаривать, мы можем и распрощаться».
Пришлось собрать объединенное заседание комсомольских бюро, разбирать там этот вопрос, убеждать, доказывать и успокаивать.
— И что вы так обострили дело? — упрекал потом Борис Валю и Игоря.
— Это все Ершиха! — ответил Валя.
— Умничает! — добавил Игорь. — Прочитала Руссо и кричит на весь свет, точно курица, когда яйцо снесет. Им дай только волю — расплывется все!
— А зачем волю давать? Расплываться не нужно. Вот не пустили заметку о Руссо — и хорошо! А о «Журбиных» почему не написать? Или еще о какой-нибудь новой книге. Может, о ней кто-нибудь и не знает. Нет! Нужно было договориться, так нельзя. Видите, эта фырка-фуфырка того и ждет. Как кошка — ей бы только поцарапаться!
Как Валя не любил Лену, так Борис не терпел Нину Хохлову. И красивый, с горбинкой, нос ее, и слегка вскинутая голова, и длинные ресницы, и не то томное, не то горделивое выражение лица создавали впечатление надменности. Это и насторожило Бориса с самого начала. И потом, сколько ему ни приходилось говорить с нею по разным делам, он не мог избавиться от ощущения тонкой ледяной корки, которая невидимо лежала между ними.
Особенно Борис почувствовал это после истории с пирушкой. Получив замечание от Елизаветы Васильевны за то, что она слышала о пирушке и не приняла никаких мер, Нина обиделась и на Елизавету Васильевну, и на мальчиков, и на дружбу, и, кажется, на все на свете.
В письме Нины, в ее угрозе «распрощаться» Борис увидел, к чему может привести ее обидчивость. Но Валя продолжал спорить:
— А что, мы из-за нее должны от своих убеждений отказываться?
— От каких убеждений? — не понял Борис.
— Мы за направление боремся! А они говорят — шаблон.
— А направление может перейти в шаблон, — сказал Борис, но потом добавил: — Ну, давайте у Полины Антоновны спросим. Направление хорошо, если оно отвечает жизни. Тогда это направление. А если жизнь направилась в одну сторону, а направление в другую — это уже шаблон. И девочки, может, правильно говорят. Об однобокости газеты нам еще в прошлом году говорили в школьном комитете, а ты, Валя, до сих пор сидишь и высматриваешь, кто что сделал, кто в чем провинился.
— Значит, это плохо? — обиделся Валя.
— Почему плохо? Но этого мало. В прошлом году было хорошо, а теперь мало. Мы в десятом классе! И нарушений у нас теперь не так уж много, и новое появилось — новые запросы и вопросы. Куда идти — в вуз или на производство? Кем быть в жизни? Каким быть? А как вы в газете это отражаете? И что это действительно за фраза: «Просим девочек принять во внимание…» Может быть, и нам кое-что во внимание не мешает принять? А то уперлись на своем. А зачем нам с девочками ссориться?..
* * *Нет, тут Борис был не прав — ссориться с девочками Валя не хотел! Наоборот, только теперь дружба с ними приобретала в его глазах настоящий смысл. В прошлом году для него все закрывала Юля Жохова. Теперь это было прошлое. Он помнил, как в лесу, во время «разведки», о ней очень хорошо сказал Борис: «Такие Юли с первого взгляда выигрывают, а со второго проигрывают». Шло время, накапливались наблюдения, и Юля Жохова проигрывала во мнении Вали все больше и больше. После летних каникул Валя встретил Юлю довольно равнодушно — он окончательно понял обманчивость ее привлекательности. Последней каплей была заметка в стенгазете «Шляпы».
«Самое излюбленное дело в нашем классе — примерка шляп. Шляпы наши девочки носят разные — большие и маленькие, с полями, загнутыми кверху, с полями, загнутыми книзу, с лентами и без оных. Примерять их можно без конца, благо дверное стекло, при известном его положении, служит отличным зеркалом.
Появление новой шляпы вызывает бурную радость. Ее тотчас же надевают на всевозможные лады и на всевозможные головы, фасон ее серьезно обсуждается, принимается или отвергается.
Но фурор, произведенный малиновой велюровой шляпой Юли Жоховой, превзошел все известное до сих пор. Этой шляпой не переставали восторгаться с прибытия Юли в класс и до ее отбытия. Сколько гордости и в то же время сколько тревог и волнений пришлось пережить из-за нее несчастной Юле! Сколько раз приходилось ей бросаться на выручку своей шляпы от какой-нибудь слишком ретивой модницы. Бедная Юлина шляпа!..»
Написала заметку Люда Горова, иллюстрировал Игорь Воронов, но на долю Вали Баталина выпал такой уничтожающий взгляд голубых Юлиных глаз, что он понял: точка! Он не испугался и не опечалился — дружба с девочками для него теперь становилась подлинной дружбой, а начатая в этом году совместная работа в газете открывала для этого большие практические возможности. Он жалел только о том, что ему приходилось работать вместе с Леной Ершовой. Правда, кроме Лены, была теперь в редколлегии и Майя Емшанова, но Майи Валя почему-то боялся. Она была высокая, статная, физически развитая, с пышными русыми волосами, заплетенными в тугие, толстые косы, — настоящая девушка. А по тому, как она однажды одернула Васю Трошкина и как при этом посмотрела на него, было видно, что она — девушка строгая. Валя же был настолько низкого мнения о себе, что у него не хватало смелости даже думать о ней.
«Есть девочки, на которых можно смотреть только издали», —
записал он у себя в дневнике.
Попробовал Валя присмотреться к Инне Вейс, но она была слишком бойка и развязна. Это ему не нравилось. Вообще ошибка с Юлей Жоховой насторожила Валю, к недоверию к самому себе прибавилось недоверие к девочкам, и Валя стал еще более осторожным и нерешительным.
После истории с рассказом «Летний день» его заинтересовала Таня Демина. Когда он слушал ее рассказ, ему представлялся и лес, и жаркий день, и грибы, и сама Таня — невысокого роста, плотная, крепкая, что называется в народе — «коротышка». Нижние веки ее чуть-чуть припухли, отчего глаза кажутся чуть-чуть прищуренными в скрытой, хорошей улыбке, а когда она улыбается, лицо ее становится удивительно привлекательным — светлым и простым.
Такой вот — простой и светлой — она показалась Вале, когда пришла на диспут, организованный для обоих классов.
…Полина Антоновна очень любила свою математику и всегда старалась быть в курсе всего нового, что появлялось в ней. В то же время, чтобы не отстать от общего течения жизни, она старалась следить и за театром, общественной жизнью, литературой, — старалась и, конечно, отставала — просто не хватало времени. В эти, такие тесные, сутки нужно было уложить все: и работу, и домашние дела, и сон, и отдых. Есть, очевидно, такие счастливые люди, у которых все это хорошо укладывается, а у нее не укладывалось — вечно не хватало времени, вечно оказывалось, что она что-то упустила, что-то не успела сделать. Ей было порой неловко, когда в учительской завязывался разговор о какой-нибудь книге, которую она не читала, или когда гардеробщица, сочувственно улыбаясь, сообщала:
— А я вам вешалочку к пальто пришила, Полина Антоновна!
Раньше — то ли моложе она была и сильней, то ли работа была проще, — но как-то все было легче: и работала и сына растила. А теперь Полина Антоновна удивлялась, как справляются со своими семейными обязанностями товарищи, — уж очень много требует педагогическая работа, и если отдаться ей серьезно, она требует всего человека без остатка. И потому обидно бывает иной раз за тех, кто не щадит ни времени, ни сил педагога, обременяя его или лишним собранием, или сложной, сомнительной в своей необходимости отчетностью.
Но как бы ни сложна была работа, ее требования были для Полины Антоновны законом. Она не терпела тех, кто относится к работе кое-как, и старалась делать все точно и аккуратно. Правда, приходилось перекраивать сутки, отрывать время и от сна, и от чтения, приходилось кое в чем и отставать от жизни.
