Звезды не гаснут - Нариман Джумаев
Айдогды в этот вечер лег спать рано, чтобы чуть свет отправиться на жатву.
И ему приснился сон. Будто стоит он с серпом в руке посреди безграничного поля пшеницы. Налитые колосья пригибают к земле стебли. И вдруг, неведомо откуда, раздается голос: «Эй ты! А чьи это посевы?» — и на стенах крепости начинает подпрыгивать отвратительное мохнатое чудовище. «Того, кто сеял», — кричит в ответ Айдогды и еще крепче сжимает серп. Морда чудовища меняется, и становится оно чем-то похоже на лавочника Мурзебая. «Посевы ваши, а урожай мой», — хохочет он. Айдогды протягивает руку к ружью, лежащему на земле. Но чудовище надувает щеки, извергает огонь, и пшеница мгновенно вспыхивает.
— Проснись. Вставай. Горит наша пшеница…
Айдогды выбежал во двор. Вдали, возле крепости в небо вздымались языки пламени.
* * *
— Так ты говоришь, что ничего не знаешь?
Не отрывая взгляда от нагана, лежащего на столе, Гулджан затараторил:
— Не знаю, товарищ Поладов, клянусь, не знаю ничего. Мы ведь ночью не выходим из дома. Проклятые басмачи не дают покоя.
— Басмачи останавливаются у кого-то из местных. У кого? Или ты и этого не знаешь?
— Не знаю, товарищ Поладов.
Подойдя к съежившемуся Гулджану вплотную, Поладов заглянул ему в глаза:
— Врешь, Гулджан. Знаешь ты байских прихвостней.
Гулджан затрясся, как в лихорадке:
— Клянусь алла… жизнью клянусь. Знал бы — давно бы сообщил вам. Зачем мне их покрывать?
При виде трясущегося от страха бородатого мужчины, Поладов почувствовал брезгливость. Трус. И такого мы сами выдвинули в арчины. Бывший бедняк, батрак, а продался богачам. Запуган, забит. Что делать? Все бедняки, подавляющее пока что большинство их — вот так же забиты, неграмотны, запуганы.
И он снова посмотрел на арчина.
— Если не справишься со страхом, умрешь от него раньше, чем от басмаческой пули. Подумай об этом, батрак Гулджан.
* * *
В районном центре открылась новая чайхана. Хозяином ее был Таракан, который даже выступил в газете с восхвалением нэпа — новой экономической политики. «Следуя мудрым законам Советской власти, которая поощряет частную инициативу, я, как чайханщик, буду изо всех сил помогать ей в обслуживании населения».
Однажды поздним вечером, возвращаясь с собрания, Айдогды встретил чайханщика на улице.
— Айдогды! — Голос Гарахана звучал вполне дружелюбно. — Я рад встретить односельчанина. Приглашаю тебя к себе в чайхану. Заходи и будь моим гостем.
— Я спешу, — сказал Айдогды устало. — Извини, Гарахан, в другой раз как-нибудь.
— Э, я вижу, ты теперь не такой уж смелый. Боишься, наверное, что кто-нибудь скажет тебе правду. Ты, похоже, привык нападать, только если тебе не сопротивляются, а когда приходится защищать свои убеждения, ты спешишь…
Из чайханы доносились соблазнительные запахи плова и шашлыков. Не хотелось туда идти, тем более что в кармане у Айдогды не было ни копейки, но и убегать с поля боя было не в его правилах. Гарахан бросил ему вызов — и он не имеет права уклониться.
Чайхана занимала большую комнату, уставленную столами. В глубине ее, на возвышении сидели музыканты: толстяк, игравший на гиджаке, и его товарищ, маленький и худой, который бил в барабан, депрек.
В чайхане было людно, дымно, шумно, на всех столах стояли бутылки. Не успел Айдогды сесть, как перед ним уже дымилась тарелка с пловом.
— Угощайся, — сказал добродушно Гарахан, откупоривая бутылку с лимонадом. Он с гордостью оглядывал свое процветающее заведение — уж он-то не был голодранцем.
Тахиров незаметно пошарил в своих карманах. Бесполезно. А сидеть здесь, среди запахов, наполняющих чайхану, он был не в силах.
— Ладно, — сказал он с вызовом. — Так и быть. Попробую твой плов. Но с одним условием — в кредит.
— Ты меня обижаешь, земляк. Ты мой гость.
— Я твой противник. Был и остаюсь. Ты это крепко запомни.
— Ты меня ненавидишь, а вот у меня к тебе уже давно никакой злобы нет. И объясни мне, ради аллаха, почему мы с тобой, родившиеся и выросшие в одном ауле, вечно должны враждовать. Я ведь не мешаю тебе жить. Не мешай и ты мне.
— Ты, Гарахан, нэпман, а это значит, что ты — мелкий буржуй. А с буржуями я поклялся драться до последнего вздоха.
— Ты неправ, дорогой. Что я делаю? Я кормлю людей. Ко мне в чайхану приходят все, в том числе и партийные товарищи, и ответственные работники. Разве у меня плохой плов? Скажи честно — плохой? И вот ко мне приходят голодные люди, голодные и злые. А уходят довольные, в хорошем настроении. Так что же я делаю плохого? Может быть, я приношу народу не меньше пользы, чем ты, а?
Под заунывные звуки гиджака и буханье депрека появилась полуодетая женщина и стала танцевать, двигая бедрами и тряся пышной грудью.
Тахиров отвел от нее взгляд и посмотрел на Гарахана.
— Что плохого? А тебе не совестно каждый день смаковать свой плов, когда тысячи и тысячи людей целыми месяцами не видят и кусочка мяса?
— Но при чем тут я? — удивился Гарахан. — Если многие ходят полуголодными, то, по-твоему, и я должен отказаться от нормальной жизни? И разве они голодают из-за меня? Или окажись они на моем месте, они отказались бы от плова и шашлыка только потому, что где-то есть бедняки? Ведь все, в том числе и те, у кого сейчас нечего есть, стремятся к лучшей жизни, разве не так?
— Но они работают, они живут своим трудом, а ты блаженствуешь за их счет, и выходит, что ты просто тунеядец.
— Э, уважаемый односельчанин, не бросай необдуманных слов. Если я, работающий здесь, тунеядец, то кто же тогда, по-твоему, все те люди, которые ко мне приходят? Разве я питаюсь лучше или пользуюсь большими благами жизни, чем член партии Сарыбеков, который заходит сюда чуть ли не каждый день? А ведь он понимает и в жизни, и в политике, наверное, не меньше тебя.
— Сарыбеков для меня не пример.
— А это и не так уж важно — берешь ты его в пример или нет. Главное, что он тоже большевик, влиятельный работник, занимает большой пост и не считает меня тунеядцем. А ведь он не чета тебе…
Танцовщица принимала все более
