Иван Щеголихин - Трое в машине
«Когда это случилось?» — спросила Таня у бабушки. «Да вчера днем, в три часа, людей кругом полно. А ты до двенадцати ночи бродишь, как мне спокойно жить?»
Она поднялась, умылась, причесалась. Пообещала бабушке никуда сегодня не ходить. «А если будут звонить, скажи, нет дома».
Она удивилась, если бы в портфеле оказались книги или какие-нибудь вещи. Но там были деньги и облигации. Для этого он с ней и знакомился. Привлечь в шайку. Когда он передавал портфель, лицо было, как гипсовое, неподвижное, глаза стеклянные. «Дружок в больницу попал, бегу, скорая увезла, а туда с вещами не пропускают. Возьми до вечера, я позвоню». Он исчез, а она спокойно пошла домой. Экая важность — портфель до вечера. Спала спокойно, проснулась спокойно — и вот...
Куда нести? В сберкассу? Но туда все равно вызовут милицию, соберутся люди. Нет, лучше сразу в отделение, в то, где она три года назад получала паспорт.
Она знала, ей отомстят, но теперь она презирала их всех, была оскорблена — кого он из нее хотел сделать! — угнетена и ошеломлена настолько, что уже ничего не боялась. Убийца, кровь на нем. А на ней?..
«Убийцу не знала, не знаю и не хочу знать!» — так решила она. Только в этом она видела хоть какую-то возможность стать непричастной. «Не знала убийцу, не знаю!.. Никто не передавал!..» Будто впала в длительную истерику. И твердила одно и то же следователю.
Ее упрямство будто придавало энергии Демину. Он встретился с Адаевым, пригласил его посидеть в кафе.
— А не могли бы вы поразмышлять в газете? — спрашивал он Адаева. — Именно поразмышлять. О судьбе современной девушки, которая случайно оказалась в такой ситуации. Не утверждать ничего, а просто поговорить на тему. Привлечь внимание общественности.
Адаев тянул пиво, щурился.
— Не могу, старик, до суда — ни слова. Пресса не имеет права оказывать давление. А насчет общественности — и так хватает внимания, сверх меры. Дело не пустяк.
— Понимаете, ей совесть не позволяет выдавать друга, — пытался подсказать Демин.
— «Совесть», «друга» — это абстракция. А истина всегда конкретна. Друг убил человека, а у нее, видите ли, честь и совесть. — Посмотрев на унылое лицо Демина, Адаев смягчился:—Я понимаю, она тебе нравится, в нее и влюбиться можно. По молодости, прости меня, по глупости. А у тебя должность. Значит, ты действуй, как должно, а не с бухты-барахты. Ляжешь за нее костьми, а потом? Есть много способов промахнуться, а попасть в цель — только один.
Сначала она и ему понравилась, очерк-то он не из пальца высосал. Но хорошо, что редакцию предупредили вовремя, иначе ему бы пришлось туго.
Казалось бы, ничего общего по роду занятий у журналиста Адаева со следователем Шуптой, но для Демина они были одинаковы. Слишком легко оба чертили свою прямую линию. Один сказал — не пойдет в дело, другой — не пойдет в газету, и все, и точка.
Демин побывал и возле тех самых качелей. Постоял, посмотрел. Почему они именно здесь встретились? Площадка огорожена железными прутьями, крашенными то синим, то красным, покрашены и стойки железные, и растяжки, и лодки. А вокруг высокий газон, метра два... Будний день, и здесь пусто, уныло. Стоят качели, как будто прикрыли их в связи с этим самым делом. В тот день, наверное, здесь тоже никого не было. А может, и наоборот, людно было, он подошел к ней передал портфель, закурил, нырнул через газон и исчез в парке. А она понесла домой свою новую судьбу. «Деньги — сила, — как сказал Толик. — Не имей сто рублей...» А Демину они казались чем-то вроде чешуи звероящера. Атавизмом. Собранным и переданным по наследству.
Демин снова говорил с Шуптой и снова слышал:
— Ты мне подавай факты.
— Она сдала деньги, предмет хищения — вот факт,
— А укрывательство разбойника, убийцы — это не факт? —спокойно вопрошал Анатолий Андреевич. Сложное дело он закончил быстро, был удовлетворен и мог позволить себе небольшую дискуссию с молодым коллегой.
— Все зависит от того, на чем сделать акцент в конце концов — на первом факте или на втором.
— Отлично, это и сделает суд, а не мы с тобой. Расставит акценты.
— Следователь должен смотреть дальше фактов, Анатолий Андреевич, — упрямился Демин.
— Куда — дальше? — играл в наив Шупта.
— В психологию, например. Есть понятия чести, совести, девичьей гордости.
— Блатная честь и блатная совесть — не выдавай! — антиобщественны. А мы обязаны с этим бороться.
— Следователь должен быть не только обвинителем, но и защитником, Анатолий Андреевич.
— Верно, правильно, не зря тебя учили. Но ты-то — сплошной защитник. Обвинителя-то в тебе нет. А значит, нет в тебе и следователя. Иди к прокурору, заявляй о своем особом мнении.
Дулатов уже знал о неладах у Демина с Шуптой, но пока еще ни в чем не упрекал молодого следователя и даже, как думалось Демину, смотрел с определенной симпатией на его дотошность, искренность, стремление дойти до сути. Во всяком случае, Демина он встречал хорошо, говорил с ним по-отечески.
О Дулатове ходили легенды. Когда-то и он был лихим оперативником, работал в угрозыске. Рассказывали, что он попадает из пистолета в подброшенный пятак. Что трое суток просидел в шкафу, не пил, не ел, но накрыл с поличным перевозчиков опия. Что однажды не могли проникнуть в запертую воровскую хавиру, где была сходка, и Дулатов приказал взять его, Дулатова, на руки, раскачать и бросить в окно. Его раскачали и бросили. Он вышиб раму, комом влетел в комнату и выпрямился у стены. От пола до потолка. С двумя пистолетами.
Демину не очень верилось, что спокойный, мудрый, рассудительный Дулатов, городской прокурор, способен на такие фортели. Но Демин охотно и сам рассказывал эти легенды, понимая, что в них — правда профессии.
— И еще рассказывали, что давно, в тридцатые годы, Дулатов раскрыл шайку расхитителей в горторге и влюбился в молоденькую продавщицу. Дождался, когда она отбыла наказание, и женился на ней. Теперь уже дети, внуки.
За день до суда Демин зашел к Дулатову и сказал, что таким следователем, как Шупта, он никогда не сможет стать.
— Напрасно, — пожурил прокурор, — Анатолий Андреевич — хороший следователь. Смотрите, как он быстро закончил дело.
— Он видит человека, какой он есть сейчас, на следствии, — угрюмо сказал Демин. — И не желает знать, каким этот человек может стать.
— Суд разберется. Будем надеяться, что он посмотрит шире нас с вами.
Судила всех троих выездная сессия городского суда. В клубе авторемонтного завода. Народу — битком. Раньше такой суд назывался показательным. Таким он в сущности и остался.
Бойко вела себя вызывающе. Зал гудел от негодования. Тут же дети погибшей. «Расстрелять ее, сучку!» — кричали женщины. Так она и пошла по статье за разбойное нападение, со ссылкой на статью 195 — за укрывательство.
Мрачный, подавленный Демин зашел после суда к Дулатову. Нет, он был расстроен не только из-за Тани Бойко.
— Не могу, — признался Демин прокурору. — Не смогу работать... Я не тот, за кого сам себя принимал... Расползается все, плывет. Нет фокуса, ясности. Как будто я в чужих очках.
Дулатов слушал молча. И неожиданно спросил Демина о его родителях, кто они? Будто не знал.
Учителя они. В школе. Мать русскую литературу преподает в старших классах, отец — математику, физику. Сельские учителя. Демин родился в деревне, там и школу окончил. Когда в университет поступил, родители за ним потянулись, в город. И все лето пропадают на даче, от земли, от сельских забот не могут отвыкнуть.
— Преподавание — особый дар, — неопределенно сказал Дулатов. — Говорят, он передается по наследству. Не случайны династии преподавателей, следователей, чабанов, рабочих. Поступает человек в медицинский, врачом хочет стать, а становится все равно преподавателем, медицине учит. Поступает на журфак или на юрфак, хочет быть журналистом, хочет быть юристом, а становится преподавателем, натура, склонность берет свое.
Демин не стал скрывать, что намек понял. Признался, что его оставляли преподавать на факультете. Но ему захотелось практики, живого дела, активности, риска, острых, одним словом, ощущений.
— Многим следователям, — продолжал Дулатов, — и молодым, и уже опытным не хватает порой чуткости, не достает знания психологии, а иногда и нет желания ее знать. Вам же трудно работать оттого, что у вас этих свойств в избытке. Мой вам совет: возвращайтесь на факультет. И не теряйте с нами связи.
О Тане Бойко он сказал так:
— Два года ей пойдут на пользу. И суд прав, и вы правы в своем стремлении выручить человека из беды.
3
«Два года ей пойдут на пользу». И вот они прошли, эти два года. Двадцать четыре месяца, за которые Демин и квартиру получил, и специализацию прошел, и машину купил на паях с отцом, и... много, одним словом, воды утекло.
Но как будто и не было долгих двух лет. Таня Бойко сидит рядом с Деминым. Время будто сжалось, и опять продолжаются те же дни. Опять она, ее судьба и хлопоты Демина. И снова факты, мерзкие факты — новый преступный сговор. Только последний глупец и слепец может его, этот сговор, отрицать? Подтвердились самые худшие слова Шупты — такая она и сякая.
