Михаил Жестев - Открытие
Леса сменялись полями, холмами, низинами. То мелькала близ дороги речушка, то сверкало серебряным блюдцем далёкое озеро, то возникала впереди какая-нибудь деревня… Как хорошо путешествовать по родным местам! Так бы и ехал и ехал без конца…
А машина продолжала свой путь. Она мчалась всё дальше и дальше и вместе с ней открывалась перед Никитой новая земля. И он совсем не думал о том, что эта земля была неведома лишь ему одному. Он открывал её заново, колхозную землю, землю Никиты Костенкова…
Операция
Наконец Павлику разрешили встать с постели. Но когда он надел халат, непомерно широкий для его мальчишеских плеч, и хотел уже направиться в больничный сад, в палату внесли нового больного. Исхудалый, обросший рыжей щетиной, он некоторое время лежал в постели с закрытыми глазами, а потом, слегка приоткрыв их, неожиданно для Павлика проговорил очень знакомым и шутливым голосом:
— Выздоравливаешь, наездник?
Только тут Павлик узнал в новом больном золотковского садовода Андрея Егоровича. Правда, узнать его было не так легко, и всё же это был, без сомнения, он, Андрей Егорович! От неожиданности Павлик растерялся, а потом обрадованно бросился к Андрею Егоровичу. В эту минуту ему показалось, что он не в больнице, а в золотковском колхозном саду. Если бы вы знали, какой это сад! Там есть яблоки и груши, растёт вишня, слива и черешня и столько смородины, крыжовника, малины, что ягодой нагружают целые машины. Но главное — там Андрей Егорович. Он никогда не гонит из сада ребят. Наоборот, зовёт к себе, не боится, что сорвут яблоко, попробуют ягоду. И всегда ребята в саду у Андрея Егоровича сорняки выпалывают, падалицу собирают, помогают подпорки ставить. И у каждого свой участок: одни яблоневики, другие грушевики, третьи ягодники. А по вечерам все собираются у шалаша, зажигают костёр и слушают какую-нибудь историю о чудесном саде, которую рассказывает Андрей Егорович. И яблони в нём есть, на которых растут двадцать сортов яблок, и крыжовник без колючек и слива не на дереве, а куст кустом! Ещё рассказывал, как воевал в партизанском отряде, как гнал фашистов с русской земли.
Павлик слишком был рад Андрею Егоровичу, чтобы подумать о том, что только серьёзная болезнь могла привести садовода в больницу, и весело воскликнул, садясь на его койку:
— Вот хорошо, Андрей Егорович, что вы здесь!
— Хорошего, конечно, в этом мало, — улыбнулся садовод, — но если ты обрадовался мне, то и я рад видеть тебя.
— Простите, — смутился Павлик.
— Ничего, ничего, — подбодрил Андрей Егорович. — А ты, я вижу, поправляешься! Теперь на необъезженную лошадь садиться не будешь?
— Нет.
— Вот и хорошо! А то, если каждый будет таким наездником, не хватит докторов вас чинить…
Павлик весело засмеялся шутке и уже готов был начать расспрашивать садовода о Золоткове, как вдруг увидел, что Андрей Егорович побледнел и как-то весь скрючился. Павлик испуганно спросил:
— Доктора позвать? Я тут всех знаю!
— Не надо, пройдёт. — Андрей Егорович полежал ещё немного, потом облегчённо вздохнул. — Здорово меня схватило…
— А что у вас? — Павлик только в эту минуту подумал: «Вот ведь и голова и ноги целы, а в хирургическую палату положили Андрея Егоровича. Значит, у него такая болезнь, которую резать надо».
— Паршивая, брат, болезнь — язва!
— Тут лежал один, так у него переворот кишок был.
— Не переворот, а заворот. Только это совсем другое дело.
Андрей Егорович после приступа чувствовал сильную слабость, и Павлик, чтобы не беспокоить его, отошёл к окну.
Больница находилась на окраине маленького города, и сюда с улицы доносились гудки автомашин и скороговорка телег, проезжающих по булыжной мостовой. А по вечерам здесь было слышно, как в городском саду играет духовой оркестр, без которого в маленьком городке лето не лето.
Больница была обнесена живой изгородью сирени и жёлтой акации; над ней поднимались серебристые ивы, и из окна палаты Павлику казалось, что зелёная чаща заслонила собой не только всю улицу и город, но и весь большой и необъятный мир. Этот мир был по ту сторону серебристых ив и не имел ничего общего, как думалось Павлику, с жизнью больницы. Тут, в больнице, над всем властвовал неумолимый доктор Георгий Антонович, а сама жизнь сводилась к тому, чтобы три раза в день принимать лекарства, мерять температуру и есть то, что тебе совсем не нравится. Правда, в больничном дворе был гараж и там стояла новенькая легковая машина «скорая помощь»; неподалёку от гаража дымила котельная, а за ней находился сарай, куда в полдень загоняли чёрно-пёструю корову Диану, но во двор больным было запрещено ходить, и он был недоступен для Павлика. Теперь, с приходом Андрея Егоровича, этот скучный больничный мир как бы сразу раздвинулся, и в то же время у Павлика пропало радостное чувство собственного выздоровления. Неужели очень опасная эта болезнь язва? На минуту схватит, потом, видно, долго чувствуется…
Из коридора в палату донеслись тяжёлые, размеренные шаги. Еще не видя никого, Павлик знал, что к ним идёт доктор Георгий Антонович. И действительно, раскрылась стеклянная дверь, и вошёл врач. Как всегда, на нём был белый халат и колпак, похожий на склеенную из бумаги коробочку. Георгий Антонович — человек невысокого роста и грузный, но у него такие быстрые и лёгкие руки, что во время перевязки Павлику всегда кажется, что бинт сам обвивается вокруг его головы.
Георгий Антонович подсел к койке Андрея Егоровича и сказал, взглянув на бледное после приступа лицо садовода:
— Потерпите, дружок, немного потерпите! Денька через два мы вашу язву начисто удалим!
— Значит, мне ещё два дня улыбаться? — спросил грустным голосом Андрей Егорович.
— Что же поделаешь! Может быть, и раньше оперируем. А если будет очень больно, вызовите дежурную сестру, она сделает вам укол.
Георгий Антонович встал, подошёл к Павлику и сказал весело:
— А ты назначаешься старшим больным по палате. Понятно? И, как старший, не допускай, чтобы Андрей Егорович вставал. И ещё следи, чтобы ел только то, что в больнице дают… Одним словом, как больничному старожилу поручаю его твоим заботам! — И уже в дверях спросил садовода: — Ваша жена еще не ушла; может, хотите что-нибудь передать ей?
— Передайте, чтобы ничего не присылала… А то вам же хлопот не обобраться.
Доктор скрылся за дверями, и только тут Андрей Егорович, спохватившись, сказал:
— Совсем забыл…
— А что? — готовый немедленно проявить себя как человек, которому поручена забота о садоводе, спросил Павлик. — Я догоню Георгия Антоновича.
— Догонять не надо. Ступай в приёмный покой и скажи жене: «Так и так, Анна Ивановна, лежит в больнице такой парень, Павлик из Золоткова. Известный наездник и озорник. Так, как приедет она в деревню, пусть зайдёт к его матери и скажет: «Поправляется парень, уж выходить разрешили ему. И зарок дал: больше на необъезженных коней садиться не будет». Понятно, товарищ старший больной? А ну быстро!
Павлик выбежал из палаты и поспешил в приёмный покой. Он спустился в сад и направился вдоль аллеи. Но, едва приблизившись к приёмному покою, он невольно остановился у широко распахнутого окна. Там, в приёмном покое, Георгий Антонович говорил громко и встревоженно:
— Я не хочу скрывать от вас, Анна Ивановна, операция предстоит очень опасная… Одно могу обещать: всё, что в моих силах, я сделаю…
Павлик от неожиданности растерялся. Он даже забыл, зачем шёл в приёмный покой. Так, значит, жизни Андрея Егоровича, жизни человека, которого он хорошо знает и любит, угрожает теперь опасность… Мальчик не мог да и не хотел этого понять. Неужели заранее нельзя было что-нибудь сделать, чтобы болезнь не была такой страшной? Да и как можно допустить, чтобы Андрей Егорович вдруг умер? Доктор что-то ещё говорил жене садовода, и она отвечала ему, но Павлик, поглощённый своими мыслями, уже ничего не слышал. Он стоял у окна, опустив голову, подавленный тем, что ему невольно пришлось узнать. Его привёл в себя Георгий Антонович.
— Ты что тут делаешь, Павлик?
— Я… я… — он покраснел при мысли, что его могут заподозрить в подслушивании. — Я про Андрея Егоровича нечаянно всё узнал… — И только потом добавил: — Я к Анне Ивановне, чтобы сказала дома, что видела меня.
— Вот оно что, — протянул доктор. — Ну ладно, иди покажись, а потом мы с тобой поговорим. Я тебя здесь подожду.
Когда Павлик, передав привет матери, вышел снова в сад, Георгий Антонович поджидал его в аллее. Он обнял мальчика за плечи и спросил:
— Теперь говори: что слыхал про Антона Егоровича?
— Насчёт операции… Очень опасная она…
Георгий Антонович нахмурился и сказал:
— Не полагалось бы тебе знать, ну да ничего не поделаешь. Так вот что, Павлик, смотри, Андрею Егоровичу ни слова. Понятно?
