Михаил Жестев - Открытие
— Тебе что про мою болезнь говорили?
— Ничего, — опустив глаза, ответил Павлик.
— А так ли? Посмотри на меня.
Павлик поднял голову, посмотрел прямо в глаза Андрею Егоровичу и почувствовал, что на этот раз он бессилен удержать слёзы. И, увидев садовода, как в тумане, он припал к столику и горько заплакал.
Андрей Егорович приподнялся и погладил слабой рукой русые волосы Павлика.
— Не надо, Павлик… Экой ты, право… Ну разве можно плакать? А еще героем хочешь быть. Ну брось, Павлик! Ты не думай, брат, о моей операции. Такие ли еще бывают болезни! Перед ними язва — так, чепуха! И то ничего! А ты испугался… Да мы её, эту язву, раз — и нет её!
Совсем близко под окном палаты раздался шум машины.
Андрей Егорович, чтобы успокоить Павлика, сказал:
— Пойди посмотри, что за машина пришла.
Павлик нехотя вышел из палаты. Его совсем не интересовали какие-то там автомашины. Разве может какая-нибудь машина помочь Андрею Егоровичу? Но через пять минут Павлик вернулся неузнаваемым. Он не вошёл, а ворвался в палату. Весёлый, улыбающийся, он подскочил к койке садовода и, чуть не прыгая от радости, громко объявил:
— Приехал! Сам видел! Приехал! И доктор сказал!
— А в чём дело? — спросил Андрей Егорович. — Кто приехал?
— Профессор! Вы, Андрей Егорович, наверное, сами написали Сталину…
— Нет. Видно, Иосиф Виссарионович заранее сказал, чтобы всем с такой, как у меня, операцией посылали профессоров. А ты, Павлик, боялся, плакал даже… А наше дело лучше не надо!
Нет, теперь Павлик уже не плакал. Чего тут плакать, когда так здорово получилось. Теперь, пожалуй, ему можно оставить Андрея Егоровича одного и выйти в сад, где у больничного подъезда стоит машина профессора. Такая большая, с красным крестом и фарой над кузовом. Ну как не посмотреть, какая она внутри, как не попросить шофёра пустить его в кабинку. И Павлик исчез из палаты.
Андрей Егорович остался в палате один. Весть о приезде профессора его взволновала, он не ожидал, что всё произойдёт так быстро, и был доволен, что его волнения не видит Павлик. Очень хорошо, что теперь парень забыл все свои опасения. Но может ли забыть о них он, кому предстоит перенести операцию и операцию тяжёлую!..
И в то же время мысли об операции переносили Андрея Егоровича в колхозный сад… Как хорошо сейчас в саду! Куда ни глянь — плоды, плоды, плоды. Яблоки еще зелёные, но уже краснеет вишня и созрела земляника. И ветерок развевает по всему саду медовый запах, и слышно, как жужжат в кустах малины пчёлы. Но в саду хорошо не только сейчас. Там даже зимой хорошо! Узкая извилистая тропа тянется среди снежных сугробов, и всё вокруг бело и молчаливо. В глубоком сне деревья, ни листочка на ветвях. Увидит ли он всё это снова? Вот странно, почему в партизанском отряде, а потом на фронте, он не ощущал смерть так близко, как теперь? Может быть, потому, что там она угрожала всем, и каждый готов был отдать жизнь за Родину. Нет, он и теперь не ощущал ни сомнения ни, тем более, страха. Но было странно представить себе, что вот его не будет, а всё останется так, как было. Вот эти ивы серебристые в окне, приглушённый шум машин, доносящийся с улицы, даже вот эта койка, на которой он лежит, будет стоять, где стоит сейчас. Изменится лишь одно. Не будет здесь его, Андрея Егоровича, золотковского садовода. Однако чего там нагонять на себя всякие чёрные мысли? Вот когда его будут оперировать? Сегодня? Завтра?
Через раскрытую дверь Андрей Егорович увидел, как доктор провёл через коридор в операционную приехавшего профессора. А через некоторое время откуда-то появилась коляска, на которой обычно больных доставляют к операционному столу. Так, значит, не сегодня, не завтра, а сейчас! Ну что же, чем скорее, тем лучше!
Когда Павлик вернулся в палату, Андрея Егоровича там уже не было. Мальчик бросился к дежурной сестре: «Где Андрей Егорович? На операции, да?» Павлик не находил себе места. Он то присаживался у дверей палаты, то выходил в коридор. И не спускал глаз с операционной. По теням, двигающимся на матовом стекле, мальчик старался узнать, скоро ли вынесут Андрея Егоровича. Нет, не может быть, чтобы операция кончилась плохо. Ведь операцию делает профессор.
И вот, наконец в дверях появилась высокая белая коляска.
Андрея Егоровича ввезли в палату и осторожно опустили на кровать. Он лежал, вытянув руки поверх одеяла, совсем не похожий на себя, какой-то очень молодой и совсем белый. И Павлик не знал, что подумать: хорошо прошла операция или плохо. Но спросить об этом дежурную сестру не решался.
Павлик долго стоял у окна притихший и большими испуганными глазами смотрел на садовода. Сколько прошло времени, он не знал. Но вот он услышал шаги в больничном коридоре и тут же увидел входящих в палату Георгия Антоновича и приезжего профессора. Профессор подошёл к кровати садовода и, подержав с минуту его руку, сказал весело:
— Скоро наш герой проснётся. Молодец! Посмотрите, Георгий Антонович, какой хороший пульс. А как отлично вёл себя на операции!
— Улыбался…
— Ну, это, может быть, нам показалось… Но, повторяю, — молодец! Знаете, есть две группы больных — те, которые содействуют операции, и те, которые ее осложняют. Так вот, ваш садовод из тех, которые помогают хирургу… Таких я много встречал на фронте. Всем смертям назло живут! Откуда он?
— Мы из Золоткова! — радостно отозвался Павлик.
Профессор только сейчас заметил мальчика и смеясь спросил:
— А ты кто такой?
— Старший больной, — отрапортовал, как на линейке, Павлик.
Он хотел объяснить удивлённому профессору, что это за должность, но увидел, что Андрей Егорович открыл глаза, и бросился к садоводу.
Как много он хотел ему сказать и сказать всё сразу! И об успешной операции, и о себе, и о профессоре. Но ничего не сказал, а только молча смотрел на своего друга и улыбался. Улыбался глазами, ртом, даже носом, который так морщился, словно Павлику хотелось чихнуть.
Андрей Егорович уже совсем пришёл в себя и посмотрел на сияющего Павлика. Он кивнул ему головой как бы говоря, что чувствует себя совсем неплохо, и, поманив мальчика слабым движением руки, проговорил тихо, заговорщицки, словно боясь, что услышит профессор:
— А я, Павлик, в нашем саду, в Золоткове был. И у шалаша всех ребят видел…
Метель
Метель началась с утра. Она застала колхозного электромонтёра Илюшу Дронова на пути к скотному двору. В ватнике и меховой ушанке, с монтёрской сумкой через плечо, он шёл по дороге и привычно поглядывал на столбы электролинии. Столбы уходили далеко вперёд, скрывались за лесом, и Илюше казалось, что они шагают вместе с ним и гудят, словно стараясь заглушить метельный ветер.
На скотном дворе Илюша проверил сначала моторы и насосы, подающие к автопоилкам воду, потом включил корнерезку и зернодробилку и стал осматривать электродоильные аппараты. Всё было в порядке, и Илюша мог итти обратно в деревню. Но на скотном дворе было тепло, приятно пахло сеном и парным молоком, и он не спешил на улицу, где выл ветер и мела холодная позёмка. Впрочем, не спешил Илюша и по другой причине. Завтра в Славянку приедут со всего района бригадиры и председатели колхозов, приедут учиться, как лучше использовать электричество в хозяйстве. Тут проверишь не только все моторы, машины и аппараты, но и каждый проводок, каждый выключатель. Да как уйти, даже после самой тщательной проверки, когда навстречу идёт сам председатель Василий Карпович! Ну что он скажет? Неужели нашёл какую-нибудь неисправность? Нет, идёт улыбается, в руках билет держит — несёт ему приглашение на торжественное заседание по случаю съезда гостей. Видный человек электромонтёр в колхозе!
Начавшаяся с утра метель становилась всё сильнее и сильнее. Она подвалила в прогоны снег, оголила чуть ли не до земли высокий береговой обрыв, гоняла уже свои дымные вихри из края в край Славянки. Когда в полдень Илюша возвращался в деревню, то поперёк дороги уже громоздились сугробы, и в снежной мгле позади сразу исчез скотный двор. А впереди сквозь метель то прорывалась пожарная каланча, то показывалась высокая черепичная крыша колхозного Дома культуры, то мелькала изгородь палисадника, и Илюше чудилось, что он видит деревню из окна мчащегося поезда.
Неожиданно у самой околицы Славянки Илюша услыхал, что его кто-то догоняет. Он оглянулся и увидел на лыжах колхозного радиомонтёра Настеньку. И без того маленькая, она казалась ещё меньше оттого, что, пробиваясь сквозь метель, шла сильно наклонившись вперёд и, вся осыпанная снегом, чуть ли не сливалась с придорожными сугробами. Илюша подождал Настеньку, и, когда она поровнялась с ним, он крикнул, не скрывая усмешки:
— Слабые токи, как дела?
— Хороши дела! — так же весело прокричала в ответ Настенька. — Не то, что у некоторых электромонтёров. Токи сильные, а работа слабая!
