Всеволод Нестайко - Волшебные очки
Я сообразил, что у меня в руках волшебная книжка, что она меня защищает. Я вызвал летучий корабль и попросил лететь туда, где мой друг Ромка. За мной погнались на вертолетах какие-то мавпиози, стреляя из автоматов. Но я был неуязвим. Вскоре летучий корабль опустился возле дома с зарешеченными окнами. В одном из этих окон я увидел Ромку. Ромка тоже увидел меня и закричал:
— Ежонок? Ежонок! Это ты?! Как ты сюда попал?!
— Благодаря волшебным очкам и своему воображению! Не зря я книжку читаю и прочитанное представляю.
— Ой, Ежонок! Берегись!
Но было уже поздно. Разговаривая с Ромкою, я утратил осторожность и не заметил, как ко мне подлетела на метле Телебаба Яга и выхватила из моих рук книжку. И торжествуя запела:
— Вот она, вот она, твоя книжка волшебная! Я её забрала, потому что ловкая была. Ха-ха-ха!
— Ну так и что? — сказал я. — А со мной моё воображение, моя фантазия. И я могу вообразить все, что захочу. И я воображаю-воображаю, Ромку отсюда забираю. И бегу отсюда сам — верю-верю чудесам!
— Не смей! Не смей! Мой Ромка! Мой! — завопила Телебаба Яга. Но в тот же миг мы с Ромкой очутились в Ромкиной квартире перед телевизором.
— Фу-у! Ну и приключенище! — перевел дух Ромка.
— А как ты оказался за экраном? — спросил я.
— Да, понимаешь, смотрел я, смотрел боевик, и вдруг выходит из телевизора эта Телебаба Яга. Хочешь, говорит, ко мне в Телевидию-Заэкранию? Обещаю тебя потрясающие приключения! Ну, я и согласился. А потом такое началось.
— Я видел! — говорю.
— Как?
— Да благодаря волшебным очкам. Звоню-звоню, стучу-стучу, а ты ни звука. Заволновался я. И решил, что имею право воспользоваться волшебными очками.
— Спасибо тебе, Ежонок! Даже не знаю, чтобы я делал, если бы не ты.
— Видишь, до чего довели тебя твои боевики!
— Но выходит, что те, кто читает книжки, совсем не слабаки, а совсем наоборот… — засмеялся Ромка.
И вдруг засветился экран «Панасоника», хотя его никто не включал. И на экране появилась женщина, очень похожая на Телебабу Ягу.
— Дорогие дети! — сказала она. — Передайте бабушке и маме о замене в нашей программе! Они будут очень довольны. Вместо американского боевика будет передача «Тот, кто книжки читает, воображение свое развивает!». Наша телекамера установлена в читальном зале Государственной детской библиотеки!
И заиграла веселая, бодрая музыка.
— Ой! Да это же снова она! Она! — воскликнул я. — Книжку мою прочитала и разумной, видишь, стала! Перешла на познавательные передачи!
Вот такое фантастическое приключение было у нас с Ромкой. С той поры Ромка тоже начал понемногу читать книжки.
Приключение девятое:
Первая любовь дедушки Гриши
Я всегда радостью ожидал летние каникулы, чтобы поехать к дедушке и бабушке в село. Зимой они жили у нас, а весной переезжали в село. Но в этом году мне не очень хотелось ехать. Каникулы разлучали меня с моим другом Ромкой, с которым мы пережили уже столько приключений, связанных с волшебными очками. Но ничего не поделаешь. Ромка с родителями ехал на какой-то заграничный курорт, а я, как всегда, в село. Вообще-то я любил и деда Гришу, и бабу Оксану. Дед у меня веселый, изобретательный. Мы с ним и рыбу ловим, и за грибами ходим. Но партнером по волшебным очкам дед быть ну ни как не мог. И я боялся, что когда мы с Ромкой разлучимся, приключения наши с волшебными очками прекратятся. Ведь все приключения у нас были совместные.
Дед Гриша заметил мое невеселое настроение уже в первый день.
— Что ты нос повесил? Ходишь как неприкаянный. Может, влюбился?
— Тьфу! Скажешь тоже! — хмыкнул я.
— А что — нет в вашем классе ни одной девочки, которая пришлась бы тебе по душе? Все кривобокие, прыщавые и гнусавые?
— Почему это кривобокие и прыщавые?!
— А что есть и красавицы? — поинтересовался дед.
— А как же! Ритка Скрипаль, например! Её даже в кино хотели снимать, но она заболела.
— И что — она тебе не нравится, эта Ритка?
— Почему не нравится? Нравится.
— И ты в неё не влюблен.
— Вот вы, дедушка, какой-то странный! «Влюблен», «влюблен»! Мы же еще школьники!
— Ну так что? Я в твоем возрасте был очень влюблен.
— В киноактрису? Джину Лолобриджиду? Вы когда-то говорили.
— Нет! В девочку моего возраста, ровесницу мою.
— А она?
— По-моему, тоже мне симпатизировала.
— И звали её Оксана!
— Нет, голубчик, не Оксана!
— Ну, дедушка, вы и Дон Жуан! Кто же это был?
— Это была моя первая любовь. А с бабушкой Оксаной я познакомился, когда уже из армии пришел.
— И куда делась, эта ваша первая любовь?
— Куда деваются все первые любви… Остаются в воспоминаниях, в снах!
— Она жила в вашем селе?
— Нет! Она жила в Киеве, на Куреневке, на Захарьевской улице. В маленьком домике, которой уже снесли. Там теперь многоэтажка.
— А как вы туда попали?
— Там жил фронтовой друг моего отца, твоего прадеда Федора Максимовича. И этот друг пригласил моего отца со всей семьей на свою серебряную свадьбу. И мы гостили там несколько дней. Это было в конце октября, когда сельхозработы были почти закончены. Захарьевская улица была тогда зеленая=зеленая, вся поросшая спорышем, будто сельская. Дом отцовского друга стоял напротив дома, где жила она… С матерью. Звали её Кира. Таких имен в нашем селе не было. У нас девочек называли Галями, Марусями, Настями…
Она сразу пришлась мне по душе. Кареглазая, губы розовые-розовые, в ушах простенькие сережки. И на лоб падает вьющийся локон. Из открытого окна лились волшебные звуки. Как она мне потом сказала, что это был «Полонез» Огинского. Эта мелодия волнует меня до сих пор. У нас в селе никто из девочек не играл на пианино. И то, что оно так чудесно играла, и то, что у неё было такое необычное имя, и тот локон, и глаза, делало её прекрасной и недосягаемой.
Дочки друга отца, немного старше чем мы, сразу заметили, как я, сидя на лавочке, восторженно смотрю через улицу на Кирино окно, начали подзуживать меня, чтобы я пошел и познакомился с Кирою. Я, краснея, только отмахивался. Тогда они о чем-то пошептались с Кирой и принесли мне от неё записку: «Если я тебе нужна, то подойди к окну». Деваться было некуда. Я подошел к окну, Кирин дом стоял около старого маленького кладбища, на котором уже давно ничего не хоронили. Там было лишь несколько поросших травой и бурьяном могил, да стояла старая замшелая часовня. Среди могил густо росли кусты сирени и бузины. На том кладбище и состоялось наше первое свидание. Мы сидели в траве на краю глубокого оврага, которой отделял Захарьевскую улицу от Кирилловской церкви, и, свесивши ноги в овраг, говорили и смеялись. Говорил больше я, смеялась больше она. Я рассказывал ей разные побасенки, анекдоты, веселые истории. Я их знал немало. Она звонко смеялась, кротко смотря на меня своими лучисто-карими глазами. Так на меня не смотрел еще никто из девчонок. Я был рыженький, конопатый, весь в веснушках.
— Такой, как я! — сказал я.
— Ты в сравнении со мной, Сильвестр Сталлоне.
— Ага! Арнольд Шварцнеггер!
— Я привык, что наши сельские девочки глядели на меня иронично, а Кира… Одним словом влюбился я. Да и на неё произвели впечатление мои весёлые истории. Я же тебе уже говорил, что девочкам нравятся веселые мальчишки. Два дня мы с ней встречались на кладбище, а потом она пригласила меня к себе домой. И два часа играла на пианино. И «Полонез» Огинского, и вальсы, и танго… Я млел от восхищения. А затем было расставание. Кира сказала, что, наверно, через месяц она уедет из Киева. Папа её несколько лет назад умер, и мама выходит замуж за военного, майора, а его переводят куда-то в другой город. Прощаясь она дала мне маленький заклеенный синий конвертик. И сказала, чтобы я не смотрел, что там написано полгода, только весной открыл и посмотрел. Я обещал, что так и сделаю.
— И вы поцеловались!
— Нет, голубчик, не поцеловались. Тогда люди, особенно девочки, были целомудренными. Их еще не развратило это многоканальное телевидение.
— Не нужно, дедушка, не нужно. Меня, например, ничего не развратило.
— Вот и хорошо!… Тот Кирин синий конвертик и ту её записку: «Если я тебе нужна, то подойди к окну», — берег свято, как зеницу ока. Моя мама была медсестрой. Я незаметно взял у неё резиновую перчатку, положил в эту перчатку конверт и записку, закрутил, замотал хорошенько веревочкой (конверт должен был дождаться весны) и сначала спрятал на чердаке. А потом, боясь, что мама, прибираясь на чердаке, может выкинуть, перепрятал в сарай. А позже решил закопать на огороде. Выкопал глубокую ямку на самом конце огорода, перед оврагом (это казалось мне таким символичным — ведь напоминало тот овраг, над которым сидели мы с Кирою)… И случилось ужасное и непоправимое. В ноябре была страшная непогода, несколько дней неистововали проливные дожди, ураган. И тот конец огорода, над яром, обвалился, и бурливый поток начисто смыл мою ямку с моими реликвиями. Боже! Как я страдал! Даже плакал. Хотя никогда не был плаксою, у меня был весёлый характер. Я чувствовал себя пред Кирой предателем. Потому что так и не прочитал, что она мне написала. А когда подрос, начал влюбляться в других девочек. А потом встретил бабу Оксану, женился, пошли дети, внуки… Так вот!.. Но своей первой любви не забыл. И когда слышу «Полонез» Огинского, вспоминаю её солнечно-карие глаза, звонкий смех и тот вьющийся локон, что спадал на лоб…
