Виктор Голявкин - Полосы на окнах
— Прекрати улыбаться, — сказал я.
— Буду улыбаться, — сказал Боба.
— Но при чём здесь бабушка? — спросил я. — Где ты её выкопал?
— Тебе можно, а мне нельзя? — сказал Боба.
Я не понял, и он объяснил:
— Ты выдумал дядю, а я бабушку.
Проносилась Бильгя.
— К тёте Сона мы никогда уже не поедем, — сказала мама, — потому что скверно ты у меня воспитан, Боба.
10. Ноты
Отец написал, чтобы взяли его ноты, которые он оставил в музыкальной школе до войны.
Почему-то он о них вспомнил, и мы пошли с мамой за нотами.
Отец вернётся и снова будет преподавать музыкальную грамоту, теорию и сольфеджио.
— Люди стали сейчас другие, — говорила мама по дороге, — им не до нот. Нужно быть энергичной. Во время войны особенно нужно быть энергичной. С двумя детьми необходимо проявлять энергию.
С трудом пробрались к завучу, в, коридоре такое творилось — тащили стулья, парты, музыкальные инструменты!
Завуч сидел за столом, очень важный, положив кулаки на стол.
Мы сначала спросили, куда мебель тащат, чтоб разговор начать, а он молчит. Очень важно на нас посмотрел и даже не шелохнулся.
Мама ему про ноты сказала, а он опять молчит.
Тогда моя мама как хлопнет по столу, а он вскочил и — в дверь.
— Эге, так дело не пойдёт, — говорит мама, — я энергичная женщина. Придётся вам отдать наши ноты! Пойдём за ним.
Очевидно, не хотел нам отдавать.
Он юркнул в дверь, но как раз в это время виолончель несли, он схватился за струны и здорово их дёрнул с испугу. Если бы не виолончель, он бы наверняка сбежал от нас. А что мы ему сделали? Ничего. Пришли за своими нотами. Потрудитесь отдать. В общем, мы к нему подскочили, а мама обратилась со своим вопросом.
Только сейчас я заметил, какой он маленький. Мамаша против него великанша, Гулливер среди лилипутов, пусть попробует нам ноты не отдать!
Приходилось беспрерывно отходить в сторону, всё время чего-то тащили.
Его прижимали к стене, и он хотел выбраться, а главное, сбежать от нас. Но по бокам мы стояли. С одной стороны я, с другой — мама.
Опять он не ответил, и мама очень энергично в третий раз об этом сказала.
Тогда он закричал:
— Какие ноты? Какие ноты?!
Он выскочил и убежал, а мы за ним, лавируя между мебелью.
— Что с ним? — спросила мама.
Я пожал плечами.
— Ничего, мы ему покажем!
— Не хочет отдавать, — сказал я.
— Там Моцарт, Мусоргский, Скарлатти, — сказала мама, и мы настойчиво стали пробиваться через мебельную и музыкальную преграду. Три великих композитора толкали нас вперёд.
Он было скрылся, но мы его снова нашли. Хотел пролезть за роялем, но мама властно спросила его про ноты, он вздрогнул и замер.
Пытался побежать в обратную сторону, но мы ему загородили дорогу.
— Нам нужны ноты, — сказала мама, — их теперь трудно достать.
Мама вела себя потрясающе энергично.
— Никуда мы не уйдём, — сказала она и села на стул, загородив ему путь.
Он испуганно схватился за голову:
— Вы что… вы что… гражданка… неужели вы не понимаете? — Ни с того ни с сего вдруг стал гладить меня по голове, повторяя: — Бедный мальчик… война…
Ну и завуч! Если бы у нас в школе такой завуч появился, вот потеха была бы!
Мама сказала:
— Редко встретишь такой экземпляр в нашей жизни…
Он даже не обиделся. Стал умолять, чтоб его пропустили. Редкий завуч, клянусь!
Мама встаёт со стула и угрожающе говорит:
— Можете вы мне что-нибудь вразумительное ответить, а не бегать? Я вам в сотый раз повторяю: мой муж здесь у вас оставил ноты, уезжая на фронт: Бетховена, Моцарта и других авторов! Где они? Где эти ноты, я вас спрашиваю? А что сейчас идёт война, мы и без вас знаем! Некрасиво пользоваться войной!
Но он каким-то образом изловчился и выбежал.
— Оставь его, мама, — сказал я, — не можем же мы всё время за ним бегать.
— Нет, нет, я это дело так не оставлю!
— Вай, вай… — раздался откуда-то его голос.
— Пойдём за ним, — сказала мама.
— Не буду я за ним бегать, — запротестовал я.
— Надо довести дело до конца, — сказала мама. — Что мы напишем отцу?
Мы не заметили, как он вбежал в свой кабинет.
Мамаша отчаянно дёрнула дверь кабинета, и мы вошли.
За столом сидел другой человек. Из-за стола поднимался трясущийся завуч, показывал на нас пальцем и говорил:
— Они…
— Что у вас тут происходит? — спросил сидящий за столом.
— С кем имею честь разговаривать? — говорит ему мама.
— Я завуч школы.
— А с кем я имела честь разговаривать ранее?
— Одну минуточку… — попросил завуч. Он взял под руку дрожащего маленького человека и вышел вместе с ним из кабинета.
— Опять эти фокусы, — сказала мама. — Увиливают на глазах! В государственном учреждении и такое творится!
— Здорово смылись, — говорю, — ничего не скажешь!
Но завуч вернулся.
— Видите ли, — сказал завуч, садясь на свою место, — это был сторож…
— Сторож? — переспросила мама.
Завуч кивнул головой и продолжал:
— Со своей работой он справляется отлично. Никогда ещё не было, чтобы в школе что-нибудь пропало. Обожает, правда, сидеть за канцелярским столом, безобидная в общем прихоть, но мы ему не запрещаем. Прошу извинить, я думаю, вас не очень огорчило это недоразумение. Наш сторож глуховат. Он следит за порядком, убирает классы, очень исполнительный работник. Чем могу быть полезен?
Мама назвала свою фамилию, и завуч встал. Как видно, он знал и уважал моего отца.
Он назвал свою фамилию и опять спросил, чем может быть полезен.
— Ноты… — сказала мама.
— О да! — Он открыл ключом стол и вынул ноты. — Собирался вам отослать, а потом заботы, сына проводил…
Мама взяла ноты.
Мне было не по себе. Гонялись за бедным сторожем из-за каких-то нот. Подумаешь, ноты. Никто их присваивать не собирался, кому они нужны!
— Переезжаем в новое здание, — сказал завуч, — а здесь разместится госпиталь.
Мы попрощались и вышли.
— А я думала, и здесь будут преграды, — сказала мама. — Как просто нам отдали…
— Завуч и не думал ставить нам преграды, — сказал я, — и сын у него на войне. Напрасно только бегали за сторожем.
— Зачем же в таком случае он от нас бегал? — сказала мама.
— Ведь он же ничего не понял, — сказал я.
— Ах, верно, он глухой, — вспомнила мама, — и я забыла.
— Но мы ведь сначала не знали, что он глухой. Правда, мама? Если бы заранее об этом знали, ничего бы такого не случилось…
— Ах, я устала, — сказала мама, — я от всего устала. Конечно, получилось некрасиво.
Мы шли расстроенные, завернули на базар и забыли там ноты.
Сейчас же вернулись, но их уже на прилавке не оказалось.
Мы долго искали.
Мама плакала, если бы мама так сильно не плакала, я бы плакал сам.
Ведь это папины ноты.
11. Газеты
Наша курица снесла яйцо.
Мы ходили по комнате и взбивали гоголь-моголь. Взбивали по очереди и пробовали по очереди. Взбивали и смотрели, не стало ли больше, но больше не становилось.
— Не хватит? — спрашивали.
Мама заглядывала в стакан и говорила:
— Мало.
— А сейчас?
— Крутите ещё.
У меня уже рука отваливалась, но я крутил. Стёрлись на ладонях номера хлебной очереди. Гоголь-моголь стал белый, но больше его не стало.
— Ешь, Боба. — Я дал ему стакан, подошёл к газетной горе, которая немного не доставала до потолка, потрогал листы и сказал: — Они должны нас выручить. Бумага сейчас дорогая. На некоторое время они нас здорово выручат.
— Дай-то бог, — сказала мама, — никогда не думала, что нас эта груда выручит.
Я сказал:
— Кем только не мечтал я быть, но разве собирался продавать на базаре газеты?
— Не жалей, — поспешно сказала мама, словно боясь, что я раздумаю нести их на базар.
— Купи мне на базаре пирожок, — сказал Боба.
— Какой? — спросил я.
— Большой.
— Ну, это понятно, а с какой начинкой?
— С любой, — сказал Боба.
— С какой бы ты хотел? Я продам газеты и куплю тебе пирожок с любой начинкой.
— Купи хоть без начинки, — сказал Боба.
Я сидел на полу, перевязывал пачку газет бечёвкой, а мама и Боба смотрели на меня. Любимые мои газеты. Долго они пролежали…
— Ну, вот и всё, — сказал я. — Зачем только я собирал их…
— Чтоб продать, — сказал Боба.
— А дальше что?
— Снова собрать, — сказал Боба. Просто у него всё выходило.
— Кое-что ведь ты отобрал, — утешала мама, — особенно важные сообщения остались…
Что она понимала в важных сообщениях? В каждом номере важные сообщения. Кто сочувствовал мне? Никто. Взвалил пачку на плечо, и мама с Бобой пожелали мне счастливого пути.
Знакомые на улице заинтересовались:
