Валерий Воскобойников - Хороший наш лагерь

Валерий Михайлович Воскобойников

Хороший наш лагерь

Еду в лагерь

— Не наш ты сын, — сказала мама.

— Да-да, не наш, — сказал папа.

— Разве я валяюсь под грязными машинами с незнакомыми людьми? — спросила мама. — Нет, — ответила она сама. — Разве я брожу весь день неизвестно где, разве я приношу домой ржавое железо? Нет, — ответила она снова.

— Это не железо. Это мы гоночную машину собираем с Евсей Александровичем, — сказал я.

— А я? Разве я прерываю старших, когда они говорят? — сказал папа.

— Ты поедешь в пионерский лагерь, — сказали они вместе.

— Там тебя научат, — сказал папа. — Будешь вставать и ложиться по горну. Там ты будешь жить по режиму.

— И тебя уж не угостят ирисками после обеда, — сказала мама.

— Там ты исправишься быстро, — сказал папа. — А если не исправишься, — сказал он дальше, — если не исправишься, то мы не возьмем тебя в Крым!

Вот какие мои родители. Ни за что человека в лагерь. Отдыхал бы я во дворе. Помогал бы собирать гоночную машину Евсей Александровичу.

А через день я уезжал в пионерский лагерь. В тот день утром мама стала печь пирожки.

— Нельзя же в дорогу без пирожков, — сказала она.

— Мне ехать всего полтора часа, — сказал я.

— Напеки ему побольше и пусть все съест, раз он препирается, — сказал папа из ванны.

И мама пекла. И на кухне был дым, который не уходил в форточку. И я стал ненавидеть пирожки, хотя любил их еще вчера.

И мы чуть не опоздали, даже прыгали на ходу в трамвай.

А когда прибежали на вокзал, все сидели в вагонах, пели про четырнадцать минут до старта. Из окон торчали девчонки, прощались с родителями. У двери стояла старая женщина и говорила:

— Никонов Саша, где же он? Где Никонов Саша?

— Это мы, — сказала подбежав мама и поставила мой чемоданчик.

Я пошел в вагон. Там были все незнакомые ребята. Они пели, плотно сжавшись на скамейках, и сидеть было негде.

— Сашу! Позовите Сашу! — закричала вдруг мама на платформе. Она стояла у окна и махала сеткой с пирожками.

Толстая девочка передала сетку мне.

— Теплые, — сказала она.

Электричка тронулась. Родители побежали рядом с окнами.

— Мама, мама, поцелуй Бобика! — кричала девочка позади меня.

Я стоял посреди вагона, а все сидели. Я стоял один с чемоданчиком и с пирожками в сетке. И никто меня не замечал.

— Ну-ка вы там, трое, сядьте теснее, — закричала вдруг толстая девчонка, которая передавала мне пирожки, — видите, негде сидеть человеку.

— Мы что, мы — пожалуйста, — сказал кто-то в тюбетейке и потеснился.

— Тебя как зовут? — спросил он меня.

— Саша.

— А меня — Витька. А его — Наум, — сказал он про своего соседа.

— Давайте в одну палату, — сказал потом Наум.

— Точно, — сказал Витька и пощупал тюбетейку.

— Хотите пирожков? — спросил я.

— Давай, — сказали они вместе.

— Эх пирожки, пирожки-дружки, — запели сбоку от нас.

— Ешьте с нами, — предложил Наум, — кому пирожков, у меня еще конфеты есть!

— А у меня — яйца! — закричали с другого конца. — И еще у меня сгущенное молоко в банке. Кому молока?

— А на самолете дают завтраки бесплатно, — сказала девочка сзади. У нее были красные ленты на голове.

Скоро мы все съели и стали петь. Нами дирижировала вожатая Алла Андреевна.

Двое одинаковых людей у окна играли в морской бой и не пели.

— А почему не поете вместе со всем коллективом, — подошла к ним Алла Андреевна. — Кто вы такие?

— Мы — Сушковы, — сказали они, и Алла Андреевна сразу от них отошла.

— Их чуть не исключили из лагеря в прошлом году, — сказал Наум, — они ночью всех гуталином вымазали.

— Подъезжаем! Подъезжаем! — зашумели в вагоне.

— Отряд, стоп! — скомандовала пожилая женщина, Евгения Львовна, и поезд встал.

Рядом с платформой стоял грузовик. Мы сложили на него вещи и пошли пешком. Мы шли по шоссе. Асфальт был теплый, и от нас оставалось много следов. По бокам рос лес. Я стал смотреть, какие в лесу ягоды.

— Вот за поворотом сейчас засинеет, — сказал Наум, — ух и засинеет! А над озером наш лагерь.

— У меня маска с трубкой и плавки в чемодане, — сказал Витька.

— Поплаваем, — пообещал Наум.

Мы прошли поворот, а озера не было.

— Или дорога другая? — забеспокоился он.

Мимо нас на красном мотоцикле, пригнувшись, как гонщик, промчался человек. Он был с длинными волосами, с черной бородой и в рясе.

— Поп, поп на мотоцикле! — закричали ребята.

И никто не заметил сначала, как показалось озеро. Оно было длинным. На берегах росли сосны и отражались в зеленой воде.

— Лагерь! — закричал Наум, и я увидел на горе несколько домиков.

— А там купальня, — показывали братья Сушковы. Но купальни я не увидел.

У лагеря нас встретила женщина в белом халате с фотоаппаратом у глаз.

— И Сушковы здесь, — сказала она, глядя сквозь аппарат.

— Это шеф-повар, — сказал Наум.

Из столовой пахло гороховым супом.

— Вот наша дача, — сказала воспитательница Евгения Львовна.

Она остановила нас около синего домика с красной крышей. Над дверью висел флажок. «Второй отряд» — было написано на нем.

Домик стоял выше всех на горе. И под нами вокруг качались сосны, ели, а совсем внизу было озеро. По озеру бегал ветер, гонял волны, и на волнах выступала пена.

Меня тоже выбрали

После полдника нас посадили на поляне около дачи.

— Будет сбор отряда, — сказала Алла Андреевна.

Мы сидели вместе всей палатой: Витька, Наум, Толик, я и Сомов.

— Сначала выберем барабанщика и горниста, — сказала Алла Андреевна.

— Я! Я в барабанщики! — закричали ребята.

— Но кто же горнист? — спросила Алла Андреевна. Горнить никто не умел.

— А я буду горнистом, — сказала толстая девочка.

— Ха-ха-ха! Девчонка — горнист, вот смехота! — закричали Сушковы, и все ребята начали махать руками и смеяться.

— Наверное, Сушковы хотят быть горнистами? — сказала Алла Андреевна.

— Мы? Мы не умеем, — сказали братья Сушковы.

— А Катя умеет. Покажи им, Катя.

Толстая девочка взяла горн, сделала злое лицо и громко затрубила.

— Во, это сигнал! — зашумели Сушковы. — «Бери ложку, бери хлеб».

Катя протрубила еще.

— Это тоже ничего, — сказали Сушковы. — «Спать, спать по палатам». Можно и поспать.

— А это нам ни к чему, — сказали Сушковы потом. — «Вставай, вставай, дружок». И кто его выдумал!

Тут Катя заиграла песню, и я сразу понял, что она трубит «Пусть всегда будет солнце».

— Хороший горнист Катя? — спросила Алла Андреевна. Все закричали, что хороший.

— А вы смеялись сначала. Катя, между прочим, кончила кружок во Дворце пионеров. Нехорошо так — смеяться не разобравшись.

— И в самом деле — нехорошо, — сказал мне Толик, который сидел рядом.

Потом мы выбирали совет отряда.

— Кто нас выдвинет, худо тому будет, — предупредили Сушковы.

И мы выбрали девочку с красными лентами, которая рассказывала, как кормят в самолете.

Ее звали Нина Баскакова. Нину не знал никто, но она сказала, что всегда была или председателем или старостой в школе, и мы ее выбрали.

А потом вдруг выбрали меня. Я и не ожидал совсем. И не знал никого. Всех отличал только по штанам да по рубашкам. А меня уже знали. И по фамилии и по имени.

— Сашку, Сашку нам в звеньевые! — кричали братья Сушковы.

И я стал звеньевым второго звена. В звене вся наша палата и братья Сушковы.

— Будешь доставлять нам добавку в столовой, это мы любим, — сказали они потом.

На второй день мы пошли играть в футбол. Нас вела Алла Андреевна. Она была в синих брюках. Мяч она не держала в руках, а подкидывала, ловко ловя его в воздухе и красиво перегибаясь.

— Это разве игра, — говорил Сомов дорогой, — бутсы не дали, пионервожатая за судью. Я только нападающим буду.

На поле мы разделились, девчонки сели за нас болеть и петь песни. Мы начали играть. Я был запасным команды без маек. У другой команды запасного не было. Другая команда была в майках.

Сомов схватил мяч и повел его к воротам одетых. Рядом бежал Толик и кричал:

— Сомов, пас! Сомов, пас!

А Сомов ни на кого не глядел. Потом на него налетели братья Сушковы.

Сомов упал, вскочил и стал дрыгать левой ногой, будто его ударили.

А Сушковы быстро приблизились к нашим воротам, и если б вратарь Наум не кинулся им под ноги, был бы нам гол.

Алла Андреевна перевела Сомова в запасные за эгоизм.

— Тоже, судья, — проворчал он, и я вышел на поле.

Сначала мяч мне никак не попадался. Я бегал и не ударял. Потом я остановился, и вдруг все поле показалось мне страшно маленьким, будто я смотрел на него издалека, и все игроки понятными заводными человечками.