Елена Айзенштейн - Образы и мифы Цветаевой. Издание второе, исправленное
Гермес не только покровитель души в потустороннем мире, он еще и своеобразный патриарх поэтов, создатель первой семиструнной лиры, и путешествие на тот свет – «Танец / Ввысь! Таков от клиник / Путь» – строки о смерти Рильке навеяны сном о встрече на том свете, рассказанном в письме к Б. Пастернаку 9 февраля 1927 года69. Душа в поэме изображается через отрицательные сравнения, продолжающие мотив Востока («Наяда? Пэри?»), и лирическая героиня видится бабой, окунающейся в реку после трудной физической работы на огороде. Огород – труженичество Души на пути к ограде райского сада. Последний несколько иронический образ напоминает мотив стихотворения «Так, заживо раздав…», а уход из жизни, потеря тела через воду, знакома по купанию в детстве в Оке. Возможно, поэтому «песчаный спуск» третьего воздуха воспринимается в тетради через отождествление с песчаным берегом Оки в Тарусе.
Глава шестая. Воздух редок
Четвертый воздух прямо не назван автором четвертым. В тетради поэта – трехступенчатый план, где выделены земное, водное и горное начала. Подмастерьем назван, вероятно, поэт, а небесные горы зрительно Цветаева представляла Альпами:
«ПОДМАСТЕРЬЕ NB! Последователь <сущий>1) Гуща (<земля>) 2) вода 3) горыIII ГОРЫ (Альпы)»70
От описания третьего воздуха поэт переход к описанию редкого воздуха, где душа цедится, как сквозь невод цедится рыба71. Гребень для песьих курч упоминается потому, что среда того света словно семиструнная расческа поэтической лиры. Один из образов «редкости», разреженности четвертого воздуха – «бредопереездов / Редь, связать-неможность», невозможность соединить обрывки бредовых речей в момент болезни или сна. В тетради А. К. Тарасенкова с текстом поэмы Цветаева к строке «Как сквозь просып / Первый (нам-то засып!)» сделала помету: «Мы, поэты, просыпаясь – засыпаем!», повторив определение творчества состоянием сновидения72.
Ощущения в четвертом воздухе мучительны и подобны укусу пчелы или шмеля. Вариант в черновике: «Ледяные жальца / укус без зуда…73» – напоминает читателю эпизод поэмы «Молодец», где шмелем вьется Молодец, а Маруся расстается с жизнью. В окончательном тексте «Поэмы Воздуха»: «Как жальцем – / В боль – уже на убыль». Можно предположить, Цветаева вспоминала больного умирающего Г. Гейне и его последние стихи к Мушке:
Тебя мой дух заворожил,И, чем горел я, чем я жил,Тем жить и тем гореть должна ты,Его дыханием объята.
…………….В могилу лег я – плотью тлеть,Но дух мой будет жить и впредь;Он бдит, как нечисть домовая,В твоем сердечке, дорогая.
…………….Везде, куда ты полетишь,Ты дух мой в сердце повлачишь,И жить должна ты, чем я жил,Тебя мой дух заворожил74, —
У Гейне мысль о том, что он останется «домовым» в сердце своей подруги и будет летать с ней повсюду – у Цветаевой в поэме сначала образ «жальца» подобие жала (змеи? шмеля? мушки?), а затем обыгрыванье фразеологизма «сквозь пальцы» в метафоре: «Редью, как сквозь пальцы / Сердца». Болевое ощущение в этом воздухе связано с отбором душ, похожем на отсеиванье неподходящих слов. Душа пропускается через цедкое творческое сито. Отсюда – воспоминание о гениях – Гейне, Гёте и Рильке. В тетради – первоначальный вариант, построенный на игре слов: Рай – Райнер. Полет в новый пласт неба похож на отбор поэтом необходимых слов во время работы над стихом: «Цедок, цедче глаза / Райнерова / Вольфгангова>, слуха / Райнерова»75. В окончательном тексте:
Цедок, цедче сита76Творческого (влажен —Ил, бессмертье – сухо).Цедок, цедче глазаГётевского, слухаРильковского… (ШепчетБог, своей – страшасяМощи…)
Цедкость воздуха сравнивается со Страшным Судом. Горный пейзаж – торжество Высоты, свободы дыхания, красоты, особых звуковых эффектов:
По расщелинамСим – ни вол, ни плуг.– Землеотлучение.Пятый воздух – звук.
Так через полное отрицание рождающей почвы, через образ звучащего пространства Цветаева сразу переходит к описанию пятого гудкого воздуха.
Глава седьмая. Пятый воздух – звук
В рабочих записях к поэме читаем: «Даны: гуща ливкость/ <нрзбр.> редь. Теперь: гудкость. Затем (или вместе нарастание: пустоты <)>, наводнения музыкой (паузу как Музыку (пульс))»77. Таким образом, в пятом воздухе душа слышит гудение, а в шестом – музыку. «Гудкость» воздуха изображается через незвуковые метафоры: гудкость того света гудче «года нового» – вспоминание страшного известия о кончине Рильке, полученного в канун нового года, названного в следующем стихе «горем новым». Далее гудкость воздуха сопоставлена со звучанием народной песни. Гудение нового воздуха гудче соловьиного пения, голоса Иоанна Богослова, певчего поэтического слова:
Соловьиных глотокГром – отсюда родом!Рыдью, медью, гудью,Вьюго-Богослова —Гудью – точно грудьюПевчей – небосводаНёбом, или лономЛиро-черепахи?
Гудкость воздуха отождествляется со строительством дома. Стройка – глыба в деле – строительство новой жизни на том свете подобно возведению Фив близнецами Зетом и Амфионом. В комментарии в черновике следующие строки о финале поэмы, делающие акцент на сходстве Духа с Гермесом, чьей главной «тяжестью» является голова: «NB! Куда тягу ввысь (тяготение высь тверди) М. б. конец? Пропад ввысь. Притянутость за вес Гермеса голову. Полет ввысь. (<Гостиничный> винт, Обгоняют его верхушку. <…> одна голова с крыльями, <как> у ангелов, Что не плечи, а лоб крылат»78. Образ винта как аналога движения по воздуху Цветаева использовала и в поэме «Лестница». Мотив гостиничного винта в комментарии к «Поэме Воздуха» сближается бегом вещей по мраморным лестницам во сне о Наполеоне.
Гермес изготовил семиструнную лиру из панциря черепахи и пел под собственный аккомпанемент. Цветаева уподобляет мироздание поэтическому горлу; у небосвода тоже есть свое нёбо, и небосвод (Бог) поет. Зрительно небо нёба превращается в свод черепахи – остов лиры. Согласно мифу, Фивы строились под музыку: Зет носил и складывал камни, а Амфион строил из них город игрой на лире, подаренной ему Гермесом. В тетради – двустишие, говорящее об устройстве небесного «града»: «Как слагались Фивы / Так слагалось небо!»79. Небесные Фивы в поэме названы нерукотворными:
∞∞∞∞По загибам,Погрознее горных,Звука – как по глыбамФив нерукотворных!
Семеро против Фив – одно из важнейших событий, предшествовавших Троянской войне, отсюда переход к цифре семь в поэме80. В мифе о Фивах неоднократно упоминается цифра семь: семеро полководцев, семь отрядов, семь фиванских ворот. Вероятно, Цветаевой было известно, что главным источником для афинских драматургов, рассказавших о семерых против Фив, была эпическая поэма «Фиваида», датированная 7 в. до н. э. Образ семиструнной лиры становится в поэме символом Лирики и мироустройства. Мир держится на священной цифре «семь», которая, как «число творенья»81, число струн лиры, дней недели, лежит в основе всего на небе и на земле:
Семь – пласты и зыби!Семь – heilige Sieben!82Семь в основе лиры,Семь в основе мира.Раз основа лиры —Семь, основа мира —Лирика.
В рабочих материалах к поэме Цветаева сопоставляет строение лиры и Библии:
Семь в основе Книги……………….Раз основа мираСемь – вторая / немая – лираБиблия……….Что Библия в словеТо лира в звуке83
Душа на том свете летит «чистым слухом», поэтому поэт отказывается от упоминания Библии: «Книга» – буквы, зрительное. Полет в новый воздух похож на блаженное состояние перед засыпанием («Преднота сна»). Движение по воздухам смерти – «Разве что потеря / Тела через Лету»84. В черновике Цветаева пишет о реке забвения. Впоследствии она отдаст предпочтение другому варианту, где главный акцент сделан на слуховом восприятии мироздания: смерть – «старая потеря / Тела через ухо», знакомая с детства по двум звуковым искусствам: Поэзии и Музыке.
