Льюис Кэрролл - Логическая игра

Ч. Л. Доджсон

Крайст Черч, Оксфорд

5 июня 1882 г.

Дорогая Кэти!

Не могла бы ты выбрать минутку и послать мне открытку — всего лишь несколько слов о том, как чувствует себя твоя мама? Доктор Жиро в своём последнем письме сообщил мне не очень утешительные вести, но я надеюсь, что теперь надобность в его услугах отпала. Я буду очень рад услышать, что твоей маме стало лучше. Надеюсь, что в следующий раз, когда я заеду к вам, ты будешь дома. В прошлый мой визит ты отправилась к зубному врачу. О, как я тебе завидовал, когда узнал об этом! Замечательно, конечно, сходить в театр на хороший спектакль или побывать в картинной галерее, но побывать у зубного врача! Нет слов (ведь в самом деле нет?), чтобы выразить восторг по этому поводу! Доктор Жиро очень встревожился, когда увидел, какое действие оказала на меня услышанная новость.

— У вас острый приступ желтухи? — спросил он с беспокойством.

— Нет, — ответил я. — А почему вы думаете, что у меня желтуха?

— Потому что глаза у вас вдруг стали зелёными!

— Пустяки! — успокоил его я. — Это всего лишь приступ зеленоглазой зависти, который охватил меня, когда я услышал, какое счастье выпало милой Кэти!

Ну разве это не забавный случай?

Наилучшие пожелания твоим родителям и привет твоим сёстрам.

Очень любящий тебя Ч. Л. Доджсон

Крайст Черч, Оксфорд

7 ноября 1882 г.

Дорогая Эдит!

Как часто, должно быть, тебе бывает нужна булавка! Например, ты заходишь в лавку к булочнику и говоришь:

— Дайте мне, пожалуйста, самую большую плюшку, какая у вас только есть за полпенни.

Булочник тупо смотрит на тебя и не вполне понимает, что тебе нужно. Как удобно иметь под рукой в таких случаях булавку! Ею можно уколоть булочника в руку и сказать:

— А теперь пошевеливайтесь и не смотрите на меня так тупо, болван!

Или другой случай. Ты идёшь по улице, и вдруг на твоём пути огромная собака. Ну как ты продолжишь свой путь, если у тебя не окажется под рукой булавки, чтобы уколоть пса? Разумеется, после того, как ты его уколешь, он с воем убежит, а ты с довольной улыбкой пойдёшь себе дальше.

Даже если случится, что тебе не нужна булавка, то как часто, должно быть, ты думаешь про себя:

— Говорят, Интерлакен очень красивое место. Хотела бы я знать, как оно выглядит! (Интерлакен — это то самое место, которое изображено на этой подушечке для булавок.)

Ну, а когда тебе не нужны ни булавки, ни картинки, может быть, ты вспомнишь о старшем друге, который иногда думает о своём маленьком друге Эдит и сейчас вспоминает тот день, когда встретил тебя на набережной, когда тебе впервые разрешили пойти одной поискать его.

Надеюсь, что твоему папе лучше. Передай ему и твоей маме самые лучшие пожелания.

Всегда любящий тебя Ч. Л. Доджсон

P. S. Подушечку для булавок разрисовала одна молодая художница, моя хорошая знакомая.

Лашингтон Роуд, 7, Истберн

16 августа 1883 г.

Дорогая Эдит!

Он влетел в комнату и никак не мог найти дорогу назад, потому что, глупый, пытался вылететь не через то окно, через которое он влетел, а через другое, а оно было закрыто. Прости, я забыл сказать тебе, кто, собственно, влетел. Это был молодой желторотый воробей, а за окном на дереве его с нетерпением ждали множество воробьёв постарше и все не могли взять в толк, куда девался их товарищ. Так вот, когда я протянул руку и схватил воробья, он даже не пытался улететь, а просто сжался в комочек и позволил мне взять себя. Должно быть, он рассуждал так: «Вот большое мудрое существо, которое знает все про эти ужасные окна и про то, как летать через них. Не буду-ка я ему мешать. Пусть он мне поможет». Пока я нёс его к другому окну, мне захотелось взглянуть на него — как он себя чувствует в моем кулаке? Воробушек сидел тихо и только норовил всё отвернуться от меня. Должно быть, ему не так уж часто приходилось бывать в обществе. Когда я поднёс его к открытому окну и разжал кулак, он улетел не сразу. Крепко держась за мой большой палец, он, наверное, думал: «Уж не хотите ли вы сказать, что я действительно могу вас покинуть? И где, собственно, я нахожусь?» А затем он вдруг почувствовал, что свободен, и прямиком полетел на дерево, как стрела. Но интереснее всего, пожалуй, был разговор между птицами после всего случившегося. Они окружили его со всех сторон и заговорили все сразу. Я думал, что они расспрашивают его о пережитом им приключении, но не мог расслышать его слабый голосок среди шума. Каждый из воробьёв, не умолкая ни на миг, только и делал, что спрашивал. Не думаю, чтобы они расслышали хотя бы слово в ответ: решительно ничего не было слышно. А когда он кончил, они принялись объяснять ему, что они сделали бы, если бы оказались на его месте. Но поскольку они по-прежнему говорили все вместе, не думаю, чтобы от их объяснения было много проку. Наконец (я догадался об этом по их голосам), они дали воробушку добрый совет. По-видимому, совет давали старые воробьи, так как они чирикали низкими голосами. Но они опять все испортили, так как по своему обыкновению говорили все вместе. Больше я ничего не слыхал. Молодой воробушек так и не заговорил. Должно быть, он отправился спать, пока старые птицы оживлённо продолжали наставлять его.

Постой-ка, постой-ка. Разве об этом я собирался написать тебе? Нет, не об этом: пожалуйста, прочитай все, что ты прочитала, обратно. В действительности я хотел поговорить с тобой о подарках ко дню рождения, которые ты так любишь делать мне. Поскольку я никак не могу уговорить тебя не делать мне больше подарков, мне придётся назвать тебе несколько вещей, которые действительно были бы мне полезны, с тем, чтобы в следующий раз ты могла их мне подарить. Прежде всего должен сказать, что любую вещь, изготовленную для меня ребёнком, я предпочитаю любым купленным подаркам. У меня таких подарков не так уж много, но когда я их получал, мне было очень приятно. Небольшие мешочки из неотбелённого холста — очень полезная вещь, 4 дюйма на 4 или 6 дюймов на 6 — очень удобные размеры (с двойным шнурком, чтобы их можно было затягивать в обе стороны; затянутый мешочек закрыт очень надёжно). Если ты предпочитаешь работать не с холстом, а с тканью, то я бы весьма приветствовал прихватку для чайника. У меня их две, но они уже порядком износились. Боюсь, что ты можешь подумать, будто я жадина. Нет, я говорю с тобой обо всем этом только потому, что ты так любишь посылать мне подарки! Того, что я уже назвал, тебе хватит на 3–4 моих дня рождения. Но если ты захочешь сделать мне какой-нибудь подарок своими руками, то, пожалуйста, не забудь пометить где-нибудь в уголке «Э. Б.» или «Эдит», чтобы я всегда знал, от кого этот подарок.

Как бы мне хотелось хотя бы иногда видеть тебя на берегу! Почти все дети, которых я знал, уехали, и у меня осталось здесь очень мало друзей: заводить новых друзей нелегко, кроме того, новые друзья могут оказаться ужасными, а вовсе не приятными! С детьми иногда это бывает.

Надеюсь, что твой папа чувствует себя хорошо. Передай мои наилучшие пожелания ему, твоей маме и сестре.

Надеюсь, я уже поблагодарил тебя за чудесную рождественскую открытку с твоим собственным рисунком и конвертом и письмо, которое ты написала мне в январе. Боюсь, что я поблагодарил тебя только в короткой записке, поэтому сейчас хочу поблагодарить ещё раз по-настоящему.

Прости за это короткое письмецо: когда у тебя в распоряжении есть только две минуты на то, чтобы написать письмо, запечатать его в конверт, да ещё написать адрес, поневоле приходится быть кратким. Ты не находишь?

Твой любящий друг Ч. Л. Доджсон

Честнатс, Голдфорд

28 декабря 1883 г.

Моя дорогая Мэй!

Я и не думал, что это твоя работа! Я принял её за работу профессионала, причём прекрасную: она удостоилась также особых похвал со стороны моих сестёр, что само по себе немало, так как они пресытились рождественскими открытками. Можешь не сомневаться: я буду беречь твою открытку, как…, как…, как…, как я не знаю что и всегда! Спасибо тебе большое за неё!

Надеюсь, мистер Сэмпсон чувствует себя превосходно и говорит «пожалуйста», когда хочет чего-нибудь ещё.

Неизменно (какое длинное слово!)

любящий тебя Ч. Л. Доджсон

Честнатс, Гильдфорд

9 января 1884 г.

Дорогая Ада!

Позволь мне заверить тебя, если ты думаешь, будто я огорчён новым «отчуждением» в наших дружеских отношениях, то я ничуть не огорчён: такие изменения в отношениях с моими юными друзьями случаются сплошь и рядом. По правде говоря (а именно это нам советует и именно это имеет определённые преимущества), большинство (скажем, процентов 60) моих юных друзей перестают быть друзьями совсем, как только вырастут; примерно 30 процентов меняют «любящий вас» на «искренне ваш», и только процентов 10 сохраняют со мной прежние дружеские отношения. Мне доставляет большое удовлетворение сознавать, что ты принадлежишь к этим 10 процентам.