Станислав Рассадин - Новые приключения в Стране Литературных Героев
Гена (очень по-деловому). Ну? Куда сегодня, Архип Архипыч?
Профессор (лаконично). На дно.
Гена. На какое дно? В каком смысле?
Профессор. В прямом... То есть нет, прости, пожалуйста. Наоборот, в метафорическом.
И не успел Гена понять, что это значит, как слышит – и мы вместе с ним – очень знакомые слова.
Сатин. Человек свободен... он за все платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за все платит сам, и потому он – свободен!.. Человек – вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они... нет! Это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет... в одном! Понимаешь? Это – огромно!.. Это звучит... гордо!
Короче говоря, слышим монолог Сатина из пьесы Горького «На дне». Настолько знаменитый, что Гене уже просто нельзя не догадаться, куда именно завлек его Архип Архипович, а мы в самом деле можем быть короче, не приводя здесь того, что слишком известно.
Барон. Ты – рассуждаешь... Это хорошо... это, должно быть, греет сердце... У меня – нет этого... я – не умею! Я, брат, боюсь... иногда. Понимаешь? Трушу... Потому – что же дальше?
Сатин. Пустяки! Кого бояться человеку?
Барон. Иногда я вспоминаю наше семейство... Старая фамилия... времен Екатерины... дворяне... вояки!.. выходцы из Франции... Служили, поднимались все выше. При Николае Первом дед мой, Густав Дебиль... занимал высокий пост... богатство... сотни крепостных... лошади... повара... Дом в Москве! Дом в Петербурге! Кареты... кареты с гербами...
Сатин. Забудь о каретах дедушки... в карете прошлого – далеко не уедешь...
Барон. Черт тебя возьми... ты... умеешь рассуждать спокойно... А у меня... кажется, нет характера...
Сатин. Заведи. Вещь – полезная.
Барон. Знаешь... с той поры, как я помню себя... у меня в башке стоит какой-то туман. Никогда и ничего не понимал я. Мне... как-то неловко... мне кажется, что я всю жизнь только переодевался... а зачем? Не понимаю! Учился – носил мундир дворянского института... а чему учился? Не помню... Женился – одел фрак, потом – халат... а жену взял скверную – и зачем? Не понимаю... Прожил все, что было, – носил какой-то серый пиджак и рыжие брюки... а как разорился? Не заметил... Служил в казенной палате... мундир, фуражка с кокардой... растратил казенные деньги, – надели на меня арестантский халат... потом – одел вот это... И все... как во сне... а? Это... смешно?
Сатин. Не очень... скорее – глупо...
Барон. Да... и я думаю, что глупо... А... ведь зачем-нибудь я родился... а?
Сатин. Вероятно... Человек рождается для лучшего!
Их голоса умолкают, и ненадолго воцаряется молчание.
Профессор. Ты, я вижу, задумался, Геночка?
Гена. Да... Знаете, что мне в голову пришло? Нам ведь всегда интересно, когда мы какую-нибудь книгу дочитаем или пьесу досмотрим: а что с героем дальше будет?
Профессор (его голос полон какого-то предчувствия и словно бы страха, что предчувствие не сбудется). Ну-ну? И что же?
Гена. А ведь интересно-то не только, что после было, но и то, что до!
Профессор. Ай да я!.. (Сам себе объясняя свою непонятную радость.) Впрочем, что ж? Слава богу, пора мне уже угадывать твои реакции – не первый год тебя знаю!
Гена (с искренним недоумением). Это вы о чем?
Профессор. Не обращай внимания. Пустяки... Насколько я понял, эту мысль у тебя вызвал рассказ барона?
Гена. Ну да! Вот он рассказал, и сразу ясно стало, откуда он такой взялся. Вернее, почему таким стал. А Сатин? Все-таки жалко, что он ничего такого про себя не рассказывает... Или, может, я забыл? Может, в другом месте пьесы есть что-нибудь такое?
Профессор (с нажимом). В пьесе об этом почти ничего нет.
Гена. Ах, все-таки почти? Значит, есть что-то такое?
Профессор. Есть. Допустим, Сатин упоминает вскользь, что в молодости был телеграфистом. Много читал. Говорит, что был веселым, прекрасно плясал, даже играл на сцене, разумеется, на любительской...
Гена. В самодеятельности, что ли?
Профессор (смеется). В этом роде. Сообщает он о себе и более серьезные вещи: оказывается, пришлось ему сидеть в тюрьме. Как он выражается, «за подлеца... убил подлеца в запальчивости и раздражении». А за что убил, только намекает. Дает понять, что тот каким-то образом обидел его сестру. Вот и всё.
Гена. Да... Немного. Нет, если бы он подробно рассказал, как попал на это самое дно – вот вроде барона, – лучше было бы.
Профессор. Что делать, чего нет, того нет. Правда, на этот счет существуют свидетельства в других произведениях. Например, вот что рассказывает в своей книге «Моя жизнь в искусстве» Константин Сергеевич Станиславский. «Оказывается, – пишет он, – что босяк, с которого Горький писал роль Сатина, пострадал из-за самоотверженной любви к сестре. Она была замужем за почтовым чиновником. Последний растратил казенные деньги. Ему грозила Сибирь. Сатин достал деньги...».
Гена. Сатин? У него что, и фамилия такая была?
Профессор. Да нет. Станиславский называет его так условно, для ясности, имея в виду, что этот человек был прототипом героя пьесы «На дне». Но дальше. «Сатин достал деньги и тем спас мужа сестры, а тот нагло предал его, уверив, что Сатин нечист на руку. Случайно подслушав клевету, в порыве бешенства Сатин ударил предателя бутылкой по голове, убил его и был присужден к ссылке. Сестра умерла. Потом каторжанин вернулся из ссылки и занимался тем, что ходил с распахнутой грудью по Нижнему Новгороду с протянутой рукой и на французском языке просил милостыню у дам, которые ему охотно подавали за его живописный романтический вид».
Гена. Интересно... Но вы же сами говорите: это не о том Сатине, который в пьесе. Это о его прототипе. Вот если бы про настоящего Сатина узнать...
Профессор (неожиданно). Знаешь, Гена, что замечательно? То, как ты сейчас выразился: про настоящего!.. Какое это чудо, что о литературном герое, который вроде бы с головы до ног придуман писателем, мы можем сказать «настоящий», будто он еще более живой, чем тот реальный человек, который взят за его основу. Вот она, сила искусства!.. (Немного сбавляет тон.) Но это я так, в сторону. Прости... Значит, тебе хотелось бы знать, как горьковский Сатин шел по пути на дно? (Последние слова он опять произносит с заметным, но пока еще непонятным для Гены нажимом.)
Гена. Конечно! А вам не хотелось бы?
Профессор. Мне? Видишь ли, я это знаю.
Гена. То есть догадываетесь?
Профессор. Не то что догадываюсь, а... В общем, если хочешь, послушай. Итак, в молодости Сатин служил телеграфистом. И однажды, когда он вечером сидел в своей комнате и читал книгу, вызывавшую у него самые радужные, самые восторженные мысли, к нему постучалась квартирная хозяйка. Вошла и сказала буквально следующее – я тебе передаю дословно...
Гена. Дословно! Ничего себе, как это вы уверенно говорите. Как будто вам сам Сатин рассказал!
Профессор. Ну если не Сатин, то человек, осведомленный не меньше его. Так или иначе – не перебивай... «Должна снова предупредить вас, – это ему хозяйка говорит, – завтра дом и все имущество мое продадут с аукциона и я с дочерью буду выброшена на улицу». А ко всему прочему, надо тебе знать, что дочь хозяйки, совсем юная девушка, была, к несчастью, калекой. Не могла ходить без костыля...
Гена. Представляю, как Сатину их жалко стало!
Профессор. Естественно. Но чем он мог им помочь? Правда, ему пришла в голову одна мысль, увы, не слишком удачная. Он пересчитал все свои деньги, убедился, что их ничтожно мало и отправился в игорный дом. Причем сначала-то ему повезло. Деньги к нему повалили. Но потом...
Гена (горестно). Проиграл!
Профессор. Да. Некий богатый толстяк ободрал его как липку – даже без часов оставил. Ободрал да поднял на смех.
Гена. Вот гад!
Профессор. Сильно сказано, но справедливо. А дальше события развивались так. Сатин, хмельной, бредет восвояси. Его догоняет один из партнеров по карточному столу и говорит: «Я тоже проиграл. Но выигрыш можно вернуть». «Как?» – спрашивает Сатин, и в это время мимо них на извозчике проезжает тот самый толстяк. Оба проигравших бегут, чтобы опередить его, подстерегают и...
Гена (то ли с ужасом, то ли в предвкушении страшной мести, – не поймешь). Убивают?!
