С августа по ноябрь - Иоланта Ариковна Сержантова
— Опять баловался с выключателем. — Укоряет она меня, и идёт в кухню, разбирать сумки.
Надо признаться, мне ни разу не стыдно, но …откуда она может знать?! Впрочем, разве может быть иначе, она же бабушка, а не кто-то там ещё…
Фёкла-свекольница и Андрей-тепляк
Я вышел из дому, и прямо с порога ощутил на щеке прикосновение прозрачной нити. То лето переступило финальную черту, — шёлковую ленту паутины паука-бокохода, — и ворвалось в чертоги бабьего, индийского лета.
И как-то так сразу вышло, что стеклянный шар солнца уже не старается попасться в глаза, как прежде. Более того, его приходится доискиваться, заискивать перед ним, дабы показало оно свой ясный, хрупкий лик, да после долго рыться в стружках и пуху облаков. Окутанному ими для сохранности, солнцу делается боязно себя самого.
Наверное, закрывая за летом двери, осень долго глядела ему вослед, вот и выстудила лесные дорожки. Прежде тёплые до истомы, они леденят босые ступни, принуждая идти скорее «туда, откель пришёл».
Воздух, да и сама округа утеряли свой жар не в меру скоро — всего за одну ночь. Тени дерев кажутся не сенью, но сырыми пятнами на земле, так что мнится — не было вовсе никакого лета, всё это сказки, всегдашние рассказы стариков о том раньшем, лучше нынешнего, времени. Хотя, кажется, есть что вспомнить и о чём повздыхать не только у «пожившим», но и самому.
И о зорях розовощёких, и об утреннем тумане над рекой, когда путаешь дно неба со смятым покровом воды, и о рыбе, что поймал, да отпустил некогда подобру-поздорову, подрасти. Только не для того, дабы нагуляла жирок, не для будущего улова, а во исполнение самых сокровенных желаний тех, у кого окажется на пути та рыба как-нибудь после….
Выйдя из дому, не ступив ещё и шагу, я почувствовал прикосновение к лицу паутинки. То лето, что бежало столь быстро, навалилось жаркой грудью на тонкую ленточку паутины паука-бокохода, и ворвалось в чертоги бабьего, индийского лета.
— А почто индийского-то? Неужто, своего какого нет?
— Да отчего ж нет?! Имеется!
— Ну, ды-к — не томи, сказывай…
— Фёкла-свекольница нынче, а с нею и Андрей-тепляк5!
— Во-от оно как! Это другое дело! С этого и надо было начинать.
Одиночество
Деду моего дорогого друга Баранова Анатолия Александровича -
Николаю Степановичу Родионову,
который после обеда любил читать Гегеля
— Отвесь-ка мне, любезный, пол фунта ветчины, редко беру, но ради праздничка, отчего бы себя и не побаловать.
Привыкший к откровениям посторонних сиделец, и от того давно переставший принимать их к сердцу и примеривать на себя, молча отвесил чуть больше искомого, хотя на вид казалось, что в самом деле как бы даже и меньше.
— Ой… да как-то я не рассчитал… — Забеспокоился покупатель. Он заметил хитрость лавочника, и ему было стыдно от того. — Мне б ещё ситничка, капустки квашеной, да чекушку, а теперь вот, боюсь, не хватит, коли ветчины-то вышло… побольше.
Глянул покупатель на сидельца, не с расчётом, но с робкой надеждой смутить его совесть, не указуя прямо на неправду, а так только, исподволь рассуждая об ней, но лавочник, зевая, отвернулся к окошку и промолчал.
Покупатель вздохнул и принялся искать у себя в карманах, и заслышав, наконец, тихий звон, обрадовался, как дитя:
— Вот они, пятачки-то! А я и запамятовал! Хватит! Теперь уж точно хватит и на ситничек, и на капустку!
Присматривая за тем, как лавочник, вешая капусту, брезгливо морщится, покупатель вспоминал детство, когда перед праздниками они с мамкой и сестрой, бывало, рубили капусту, а отец, что непременно присутствовал при том, подшучивал над ними или вслух читал Псалтирь, либо, всю в жирных пятнах, газету, добытую в трактире. Отец любил похвастать своей учёностью.
— И спасибо ему за то… — Вслух произнёс покупатель, из-за чего сиделец с некоторым испугом поглядел на него, — мало ли, вдруг припадочный.
Нагруженный кульками с провизией, прислушиваясь к мерному бульканью чекушки в кармане, мужичок шёл, и, словно втолковывая кому-то невидимому, оправдывался перед собой:
— Капуста, она женской руки требует, — да где ж её взять… Ну, а чекушка, — то не из потакания слабости, но дабы почувствовать себя взрослым…
При последних словах мужичок остановился, как вкопанный, и едва не выронив поклажу, всплеснул руками:
— Ох, да как же я… восьмой уж десяток, а всё, как пацан.
До дому мужичку было недалеко, да долго. Добравшись до первой скамьи под фонарём, он решил передохнуть. Положив подле себя провизию, не таясь выпростал из кармана бутылёк, откупорил его, и сладко зажмурясь, стал пить. Отпив ровно половину, мужичок отломил немного от ситника и положил в рот, а бОльшую часть принялся крошить себе под ноги, где, мешая друг другу, уже хлопотали голуби.
— Голубые голуби… — Бормотал мужичок. Губы его улыбались, а из глаз текли слёзы.
Немного погодя, когда от хлеба не осталось и крошки, мужичок шумно, по-стариковски, высморкался, и весело разговаривая сам с собой, ушёл.
Ветчина и капуста остались лежать на скамье…
На самом деле
Осень случилась всего в одну ночь. Зудевших надоедливо мух, что лезли в глаза и уши ввечеру, утро застало лежащими на подоконнике, не годными даже на обед пауку. Но ведь ещё вчера…
Овод плутал в трёх стенах сеней, и, не тая обиды, гудел об ней громогласно, требуя выхода, но-таки не торопился покинуть навеса, ибо там, откуда он явился намедни, из примет лета была одна лишь гроза. Ветер срывал мокрые простыни ливня, что свисали с небес, и казалось — несть им конца, покуда не спала разом дерюга туч и сделалось вновь, — куда ни встань, — припёка солнца. И тогда уж округа не спешила укрыться в тени, а вдумчиво, неторопливо, со вкусом нежилась, прислушиваясь ко всеобщему томлению, которое явственнее тем, чем слабее она, та причина неги.
Не иначе, как молитвенное пение чудилось в гудении шершней. Ветер разгонял их, нарушая слаженность строя, но через некоторое время как бы одумывался и возвращал порядок под сень купола неба, которое в этот час казалось особенно притягательным, необычным, чудным и …намоленным, ибо, — кто не воздевал к нему своего взора, в горе ли, в радости, либо просто так, дабы насладиться его недосказанностью и
