Астрид Линдгрен - Мадикен (сборник)
А мама лежит на кровати, бледная и грустная. Когда трое гостей появились на пороге спальни, она и вовсе спряталась, закрыв лицо простынёй. Мама даже смотреть на них не хочет. Мадикен готова броситься к маме, чтобы её обнять, но боится её потревожить.
– Я только хотел сказать:
За что такая немилость?Уж не я ли виноват? –
ласково, нежно поёт папа.
Тут мама отбрасывает с лица простыню и хохочет:
– А как же иначе! Кто же ещё виноват, как не ты, и ты сам хорошо это знаешь. О немилости нет и речи, я действительно чувствую себя неважно. Впрочем, нет ничего удивительного…
– Бедняжечка! – говорит папа. – Давай уж лучше я тебя пожалею, а то куда это годится – закрылась одна и сама себя жалеешь!
– Спасибо за доброе утешение, – говорит мама.
Глаза у неё повеселели. И у Мадикен прошло беспокойство. Но потом она снова вспомнила про сандалии. Вдруг мама раздумала идти с ней в магазин, раз ей нездоровится?
Мадикен правильно угадала. Сегодня мама не хочет идти за покупками.
– Альва сходит вместо меня, – говорит мама. – Ты её проводишь на рынок, заодно и купите.
– Я тоже хочу на рынок, – говорит Лисабет.
Мама устало машет рукой:
– Иди, пожалуйста!
Как видно, мама рада поскорее от всех отделаться.
– Ну а я, – говорит папа, – я отправлюсь к себе в газету – продолжать борьбу за всеобщую свободу, истину и справедливость. А кстати, и за свой кусок хлеба.
Мадикен и Лисабет идут провожать папу до калитки. Он уходит, помахивая тросточкой, а девочки смотрят ему вслед. Прежде чем свернуть за угол, папа обернулся, приподнял шляпу и помахал им на прощание.
Весна в этом году наступила рано. На лужайках Юнибаккена уже цветут нарциссы и тюльпаны, а на берёзах вокруг красного дома появились нежные зелёненькие листочки. Мадикен, глубоко вздохнув, спрашивает у Лисабет:
– А правда ведь, весна – самое лучшее время года?
– Ну конечно, – отвечает Лисабет.
Лисабет замечает на кухонном крыльце Госю, которая нежится на солнышке. Вот хорошо бы потискать кошку! Гося бросилась наутёк, но слишком поздно, Лисабет сгребла её в охапку, сама уселась на крыльце, а кошку посадила к себе на колени. Гося, зная, что сопротивление будет напрасным, смирилась и замурлыкала.
– Я только сбегаю на минутку к Аббе, мне надо у него кое-что спросить, – говорит Мадикен и в один миг перемахивает через забор к Нильсонам.
Дядя Нильсон расположился в саду на качелях под старой яблоней. Он попыхивает сигарой, отдыхая после трудов. Дядю Нильсона частенько можно увидеть за отдыхом. Как он говорит – нельзя же только и делать, что не покладая рук трудиться от зари до зари на жену и детей. Иной раз и отдохнуть надо. Сейчас Мадикен и застаёт его за этим занятием.
– Глянь-ка, кто к нам пожаловал – наша Мадикен из Юнибаккена! – восклицает при виде неё дядя Нильсон. – Чему обязан столь ранним визитом?
Мадикен никак не может привыкнуть к вычурным оборотам, которыми любит изъясняться дядя Нильсон, она теряется, не зная, что отвечать. Ещё дядя Нильсон придумывает для людей разные замысловатые прозвища. Мадикен у него изысканно именуется «юной барышней – гордостью Юнибаккена», для Альвы он придумал прозвище «ангел Юнибаккена», маму называет «благородной дамой», а папу «господином социалистом». Множество разных прозвищ и у тёти Нильсон. Когда он доволен, то зовёт её «мой свет» и «моя лилея», а когда злится и недоволен, она становится «чучелом», а то ещё «котелком с мякиной» – это если она что-нибудь напутает или не сразу поймёт, о чём он ей толкует. Когда дядя Нильсон говорит «бяшка-дурашка» – это означает, что речь идёт об Аббе, хотя чаще всего дядя Нильсон зовёт его «мой сын» и произносит эти слова так, словно это почётное звание.
– Аббе дома? – спрашивает Мадикен.
– Смею заверить, мой сын дома, – говорит дядя Нильсон. – С пяти часов пополуночи он посвятил себя выпеканию сладких крендельков, а его матушка уже отправилась на базар и усердно ими торгует. Я же в одиночестве предаюсь спекулятивным размышлениям, поэтому весьма рад принять у себя гостью.
Мадикен пришла не для того, чтобы повидать дядю Нильсона, она хочет пройти к Аббе на кухню, но не так-то просто прошмыгнуть мимо его папы.
– А видала ли ты, дорогая Мадикен, мои великолепные цветы? – спрашивает дядя Нильсон, тыкая сигарой в сторону чахлых тюльпанчиков, которые почти затерялись в траве. – Боже мой! Что я чувствую с приходом весны! Как играет жизнь во мне!
– И во мне тоже, – говорит Мадикен.
Но теперь-то уж она побежит к Аббе, а дядя Нильсон пускай себе сидит на качелях и наслаждается жизнью.
Своего приятеля Мадикен, как всегда, застаёт склонившимся над противнем. Если Аббе и рад её приходу, то ничем этого не показывает.
– Живём помаленьку? – говорит Аббе при виде Мадикен.
Не будет же он канителиться с маленькими девочками, ведь ему уже пятнадцать лет. Но всё-таки они с Мадикен – добрые друзья. И Мадикен давно про себя решила, что ни за кого, кроме Аббе, не выйдет замуж. А если Аббе не захочет на ней жениться, тогда что поделаешь! – тогда она совсем не выйдет замуж; кроме Аббе, ей никого другого не надо.
– А твой папа сидит в саду и занимается спиккуляцией, – говорит Мадикен.
Аббе смеётся:
– Я так и знал! Вчера он целый день пролежал в кухне на диване, а маманя гоняла туда и обратно в дровяной сарай, чтобы натаскать дров для печки. Уж он так её жалел, бедняжку! Да, ничего не скажешь – доброе сердце у моего папани!
Аббе угощает Мадикен крендельком. Просто объедение, до чего вкусно! Недаром все хозяйки наперебой раскупают крендельки Нильсонов. Каждой хотелось бы разведать секрет, отчего они получаются такие вкусные. Но Аббе говорит, что этот рецепт придумала бабушка его бабушки сто лет тому назад, и ни одна дамочка в городе, сколько бы она о себе ни воображала, никогда не дознается и не додумается до бабушкиного секрета.
– Но тебе, может быть, я поведаю его перед смертью. Конечно, смотря по тому, как ты будешь себя вести.
Ох, зачем он только это сказал! Мадикен сразу представила себе такую картину: Аббе лежит бледный как полотно, он вот-вот умрёт, он уже еле говорит. И, прошептав: «Сбей десяток яиц», испускает дух – он вздохнул, и его не стало!
У Мадикен подкатывает к горлу комок, и дрожащим голосом она просит:
– Никогда не умирай, Аббе, прошу тебя! А сегодня ты пойдёшь смотреть на Майский костёр?
– Точно не знаю, – говорит Аббе. – Меня, может быть, ещё позовут в другое место, на вечеринку, в хорошую компанию. В общем, там видно будет.
Что поделаешь! Остаётся надеяться на лучшее. Мадикен так хочется, чтобы Аббе тоже пришёл на Ярмарочное поле, – она будет там в новых сандалиях, в зелёной шёлковой шапочке и красной жакетке. Вот Аббе, наверное, удивится, какая она красивая! Мадикен надеется удивить не только его, но всех, кто будет на празднике. Всякий, у кого есть глаза, не сможет не заметить, что на ней новые сандалии.
Но сандалии ещё не куплены, поэтому ей теперь надо бежать домой и поторопить Альву. Пора идти за покупкой.
Ходить в город с Альвой очень интересно. Слева Мадикен, справа Лисабет – торопятся вприпрыжку, а посередине с большой корзиной на руке плавно выступает Альва. Предстоит сделать много покупок, и Мадикен убеждает Альву, что первым делом нужно сходить за сандалиями. Остальное не так уж важно.
В городе царит оживление. Сегодня базарный день, да ещё тридцатое апреля, одним словом – причин достаточно. Все школьники свободны от уроков, завтра, первого мая, – тоже. Мадикен замечает в толпе своих одноклассников.
– Как здорово, что у нас целых два дня не будет уроков! – радуется она.
– Наверное, учителя испугались, как бы вы совсем не заучились! – высказывает Альва своё предположение.
Но вдруг лицо у неё заливается румянцем. Им навстречу идёт трубочист. Он подмигивает Альве и улыбается белозубой улыбкой. «Вот уж и напрасно», – думает Мадикен, потому что трубочист женат и у него есть пятеро детей. Но трубочист Берг – первый парень в городе и, по словам Альвы, перемигивается со всеми девушками.
Мадикен хорошо понимает, почему он заглядывается на Альву. На неё многие заглядываются. Ведь Альва такая милашка! По крайней мере, так объяснил дядя Нильсон. Отчего, дескать, на Альву так приятно посмотреть? Да оттого, что у неё всё на месте: где надо – тонко, где надо – округло, а кроме того, она всегда весёлая – разумеется, если только не сердится.
– А уж коли ангел Юнибаккена рассердился, тогда лучше не попадайся ей под горячую руку! – говорит дядя Нильсон.
Мадикен и Лисабет никак не могут решить, кто милее – мама или Альва. Иной раз вечерком, когда Лисабет, примостившись у Альвы на коленях и прижавшись к её груди, блаженствует в её мягких объятиях, она от души восклицает:
