Инна Шустова - Теперь я знаю...

У кошки очень чувствительная сетчатка глаза. Щелевидный зрачок расширяется или сужается — и пропускает столько света, сколько кошке нужно в данный момент. Глаз кошки устроен так, что даже очень слабый свет как бы отражается от него, и кошка хорошо видит в темноте. По принципу кошачьего глаза устроены фары у автомобилей, кружки (фотофары) у велосипедов и на дорожных знаках загородных шоссе.

Кошки могут защищать от врагов, показывают чудеса сообразительности, если их любить и понимать.

Они сохранили от диких предков вольный дух, независимость, грациозность.

Главный фокус доктора

Болел я восемь дней. Майка посчитала. Она приходила ко мне каждый день.

Иван Федосеевич тоже меня навестил, яблок принес: ему прислали из Крыма.

И доктор приезжал. Веселый оказался! Фокусы знает. Обещал мне главный фокус показать.

А вчера пришел, посмотрел горло и говорит:

— Полный порядок! С завтрашнего дня разрешаю гулять и прощаюсь до следующего инцидента.

Я не знал, кто такой инцидент. Доктор сказал, это не кто, а что и означает «неприятный случай, или происшествие». Я стал нарочно хныкать:

— Да-а-а, а главный фокус? Тоже до инцидента?

Он собрал бороду в кулак, сделал страшное лицо и спрашивает грозным голосом:

— Ты выздоровел?

— Выздоровел! — говорю.

— Это и есть мой главный фокус!

Я хотел обидеться, а папа развеселился:

— Браво! Браво! Согласен! А то, пока он болел, я ничего толком не мог делать. Все из рук валилось. Как бы я без вас и без Маечки справился? Ума не приложу!

Я посмотрел на Майку. Она уткнулась носом в Зосю и молчит.

Зося как увидит Майку, сразу вокруг ее шеи укладывается воротником. И мурлычет. Я даже иногда не знал, к кому Майка приходила — ко мне или к Зосе.

Скоро доктор уехал, а Майка пошла домой.

Когда мы с папой остались одни, он положил на стол календарь.

— Еще две недели, — говорит, — и мы в Москве. Соскучился по маме и бабушке?

Еще бы не соскучился! Я все их письма складывал в папку и перед сном каждый день читал. А по субботам отвечал на письма. Только разве про все напишешь? Я же еще плохо пишу и медленно.

— Хорошо бы, — сказал я, — мама жила с нами! Тогда можно не уезжать от Ивана Федосеевича и Майки... А может, и бабушка согласится приехать?

— Насчет бабушки, — сказал папа, — не уверен. Она старенькая, а здесь не легкий быт... Но в главном ты прав: без них плохо в заповеднике, а в Москве скучно без заповедника.

Он немного помолчал и говорит:

— А неплохо мы с тобой здесь пожили, как ты считаешь?

— Давай маму на будущий год уговорим сюда приехать? — размечтался я. — Мы ей все покажем: и океан, и прибойку, и каменную березу. И в твою рощу с ней сходим!

Папа от моих слов стал добрый-добрый. И я сказал:

— А ты меня стал меньше воспитывать и совсем не насмехаешься. Я теперь на тебя не обижаюсь.

Папа закашлялся, как от дыма.

— Это, — говорит, — все Иван. На многое мне открыл глаза. Да и ты человеком становишься...

— Я хочу быть, как Иван Федосеевич! — говорю. — Только я пока еще как пассивный муравей. И фантазировать люблю, ты же знаешь.

— Но уже не так беспочвенно, — сказал папа. — Теперь твои фантазии больше идут от жизни. — Он посмотрел на часы: — Расфилософствовались мы с тобой... Давай спать! Завтра — я совсем забыл тебе сказать — прилетит вертолет. За нами: будет облет заповедника.

— Урра-а-а! — закричал я. — А Майка? Я без Майки не полечу.

Папа меня немножко хлопнул по спине и говорит:

— Маечка в курсе. Иван Федосеевич предупредил ее родителей, что мы берем ее с собой.

— И он с нами? — Я запрыгал от радости.

— Спокойнее! — сказал папа. — Разгуляешься — не уснешь. Как же мы без Ивана? Он у нас главный!

В году 365 дней. Эти дни входят в 12 месяцев.

В каждом месяце 4 недели.

В неделе 7 дней.

Один раз в 4 года в феврале бывает 29 дней. Такой год называется високосным.

Чтобы запомнить, в каком месяце 30 дней, надо выучить слово: АпЮнСенНо.

В остальных месяцах 31 день, а в феврале 28.

На вертолете над заповедником

Папа разбудил меня рано. Только мы успели позавтракать, как услышали рев мотора. Сначала издалека, а потом все ближе, ближе... Вертолет!

Мы выскочили из дому, а он проревел над нашими головами и приземлился на поляне за сараем.

Я даже присел, когда вертолет пролетал над нами. От него такой ветер — как ураган! С дороги поднялась пыль, а от крыши сарая оторвалась доска и запулила в лес. Хорошо — не в нас!

Винт вертолета покрутился и затих. Трава вокруг пригнулась к земле, а потом снова поднялась. Дверца открылась, вылез трап, и по нему спустился Иван Федосеевич.

Прибежала Майка в джинсах и курточке.

Папа подсадил нас с Майкой в вертолет и забрался по трапу сам. За ним — Иван Федосеевич. Трап убрали. Мы стали усаживаться. Смотрю — и доктор здесь.

— Салют, пациент! — кричит.

Я растерялся и говорю:

— Здравствуйте! Только я не пациент, я здоровый.

Все засмеялись, а Майка отвернулась к иллюминатору. Потом она посмотрела па доктора сбоку и спрашивает:

— Вы летите кого-то лечить?

— Нет, — говорит доктор, — сегодня я работаю по совместительству. Разрешите представиться: внештатный корреспондент газеты.

Летчик спросил:

— Все сели? Пацаны, только чтоб дисциплина была! Мои приказы выполнять неукоснительно!

Доктор сел рядом с Майкой, собрал бороду в кулак и говорит:

— Среди нас пацанка затесалась, чтобы мужской компании не забываться. — И Майке подмигнул.

Я думал, она ему сейчас скажет, как отрежет. А она молчит и улыбается.

Винт завертелся, мотор заревел. Я чуть не оглох и заткнул уши. Разговаривать стало нельзя: ничего не слышно.

Вертолет поднялся, и мы полетели над самыми деревьями. Лететь — это замечательно! Сколько раз мы ходили пешком, а дальше рощи не дошли. И я уставал. А в вертолете сидишь и смотришь в иллюминатор. И все видишь сразу: и океан, и речку, и лес из каменной березы.

Чайки сверху — как белые карандашики с крыльями. Вместо волн видны только гребешки из пены. Речка у океана оказалась шире, будто океан в нее хочет влиться.

А вот и пихта грациозная — папина роща. Над ней вертолет поднялся выше. Сверху роща совсем маленькая, как клякса.

Вертолет повернул от океана. Я увидел середину горы, всю в жилках — то черных, то снежных. А вершину не видно, так она высоко.

Я посмотрел вниз. Под нами бежало темное пятно, будто догоняет нас. Я показал его папе, а он прокричал мне в ухо:

— Тень от вертолета!

Земля — как шкура жирафа. В одних местах солнце, а в других — тень. Я стал папе кричать и показывать рукой, а он не понимает. Потом догадался и кричит:

— Тени от облаков!

Еще мы видели оленей. Целое стадо. Они, как услышали наш вертолет, сорвались с места всем стадом и понеслись. Со страху. То в одну сторону бегут, то в другую.

Мы скорей полетели дальше, чтобы их не пугать.

Лес кончился, и пошло поле. Смотрю — а на опушке леса медведь. Желтый, как солома! И рядом два медвежонка, цветом потемнее.

Я так громко закричал: «Медведи! Медведи!» — что все услышали и стали смотреть, куда я показываю. Доктор начал настраивать фотоаппарат, чтобы их заснять.

Летчик спустил вертолет пониже и наклонил его, чтобы доктору было удобнее фотографировать. Медведь встал на задние лапы и передними машет па вертолет. Пасть широко открывает: ревет, что ли? А медвежата прижались к его ногам.

Вертолет начал кружить вокруг медведя. Медведь за ним поворачивается, машет лапами и пасть открывает. А доктор никак не успевает схватить кадр.

Вдруг медвежата побежали в лес, а медведь — в поле. Доктор то к одному иллюминатору пристроится, то к другому, всех переполошил. Вертолет качает, меня затошнило.

Летчику надоело кружить, и он посадил вертолет прямо на поляну перед лесом. Только открыли дверцу и спустили трап, как доктор выскочил — и за медведем!

— Назад! — закричал Иван Федосеевич. — Тебе что, жизнь надоела? Это же медведица! Костей не соберешь! — И говорит нам: — Она за детей на все готова. Видели, как защищала своих малолеток от страшилища-вертолета? Мужественный зверь!

Доктор не успел далеко отбежать, послушался Ивана Федосеевича и вернулся. Мы спрыгнули на траву.

Все стали разминать косточки, а я упал на землю и лежу — так кружилась голова. Когда все прошло, я спросил, почему медведица убежала от медвежат?

— Умница она, — говорит Иван Федосеевич. — Хотела нас отвлечь. Верно рассчитала. Ее на открытом месте видно хорошо, и мы, по ее логике, должны кинуться за ней. А детишки за это время спрячутся в лесу, затаятся. Они спасутся, а уж с ней что будет, то будет... Великий инстинкт сохранения рода!