Петр Кропоткин - Идеалы и действительность в русской литературе
«Мцыри» — это вопль юной души, стремящейся к свободе. Мальчик, взятый из горной черкесской деревушки, воспитан в маленьком русском монастыре. Монахи думают, что они успели убить в нем все человеческие чувства и стремления; но мечтой мальчика остается — хотя бы раз, хотя бы на один только миг — повидать снова родные горы, где его сестры пели вокруг его колыбели; прижать свою пылающую грудь к сердцу человека, который бы не был для него чужим. Однажды ночью, когда ревет страшная буря и монахи в страхе молятся, собравшись в церкви, ему удается убежать из монастыря, и он в течение трех дней блуждает по лесам. Наконец-то, в первый раз в своей жизни, он наслаждается несколькими моментами свободы и чувствует в себе всю энергию и всю силу юности. Он говорит впоследствии: «О, я как брат обняться с бурей был бы рад! Глазами тучи я следил, руками молнии ловил...» Но, будучи экзотическим цветком, ослабленный воспитанием, он не может найти пути в родную страну. Он заблудился в лесах, простирающихся на сотни верст кругом, и через несколько дней его, полумертвого, находят недалеко от монастыря. Он умирает от ран, нанесенных ему во время борьбы с барсом.
Он говорит старику монаху, ухаживающему за ним:
Меня могила не страшит:Там, говорят, страданье спитВ холодной вечной тишине.Но с жизнью жаль расстаться мне.Я молод, молод... знал ли тыРазгульной юности мечты?Или не знал, или забыл,Как ненавидел и любил?Как сердце билося живейПри виде солнца и полейС высокой башни угловой,Где воздух свеж, и где поройВ глубокой скважине стены,Дитя неведомой страны,Прижавшись, голубь молодойСидит, испуганный грозой?Пускай теперь прекрасный светТебе постыл: ты слаб, ты сед,И от желаний ты отвык.Что за нужда? Ты жил, старик!Тебе есть в мире что забыть.Ты жил — я также мог бы жить!
И он рассказывает о красоте природы, которую он видел во время своего побега, о своем безумном восторге при чувстве свободы, о борьбе с барсом:
Ты хочешь знать, что делал яНа воле? Жил — и жизнь мояБез этих трех блаженных дней —Была б печальней и мрачнейБессильной старости твоей...
Демонизм или пессимизм Лермонтова не был пессимизмом отчаяния. Это был могущественный протест против всего низменного в жизни, и в этом отношении его поэзия оставила глубокие следы на всей последующей русской литературе. Его пессимизм был раздражением сильного человека, видящего вокруг себя лишь слабых и низких людей. Одаренный врожденным чувством красоты, не могущей существовать вне Правды и Добра, и в то же время окруженный — особенно в светском обществе, в котором он вращался и на Кавказе, — людьми, которые не могли или не смели понять его, он легко мог бы прийти к пессимистическому мировоззрению и к человеконенавистничеству; но он всегда сохранял веру в человека. Вполне естественно, что в своей юности — в тридцатых годах прошлого столетия, бывших эпохой всеобщей реакции, — Лермонтов мог выразить свое недовольство миром в такой абстрактной по замыслу поэме, как «Демон». Нечто подобное есть и в истории поэтического развития Шиллера, но постепенно пессимизм Лермонтова принимал более конкретные формы. Он начинал уже ненавидеть не человечество вообще, а тем менее небо и землю, и в своих позднейших произведениях он уже относился с презрением к отрицательным свойствам людей своего поколения. В своем романе «Герой нашего времени», в «Думе» он уже проводит высшие идеалы, и в 1840 году, т. е. за год перед смертью, он, по-видимому, готовился выступить с новыми созданиями, в которых его могущественный творческий и критический ум направился бы к указанию реальных зол действительной жизни и реального, положительного Добра, к которому поэт, очевидно, стремился. Но как раз в это время он, подобно Пушкину, был убит на дуэли.
Лермонтов прежде всего был «гуманистом», — глубоко гуманитарным поэтом. Будучи всего 23-х лет, он написал поэму «Песня о купце Калашникове», действие которой происходит во время Иоанна Грозного и которая по справедливости считается одной из драгоценностей русской литературы по артистической законченности, силе выражения и удивительно выдержанному эпическому стилю. Эта поэма, произведшая большое впечатление в Германии (в превосходном переводе Боденштедта), дышит чувством могучего негодования против зверств грозного царя и его опричников.
Лермонтов глубоко любил Россию, но, конечно, не Россию официальную; он не восхищался военной силой отечества, которая дорога так называемым патриотам, но писал:
Люблю отчизну я, но странною любовью:Не победит ее рассудок мой!Ни слава, купленная кровью,Ни полный гордого доверия покой,Ни темной старины заветные преданьяНе шевелят во мне отрадного мечтанья.
Он любил в России ее природу, ее деревенскую жизнь, ее крестьян. В то же время он горячо любил туземцев Кавказа, которые вели ожесточенную борьбу с русскими, отстаивая свою свободу. Несмотря на то, что он сам был русским и участвовал в двух походах против черкесов, его сердце было полно симпатии к этому храброму, пылкому народу и к его борьбе за независимость. Одна из его поэм, «Измаил-бей», является апофеозом этой борьбы; в другой, одной из лучших, изображен черкес, бегущий с поля битвы в родную деревню, где его мать отталкивает его, как трусливого предателя. Другая жемчужина его поэзии, небольшая поэма «Валерик», людьми, побывавшими в сражениях, считается лучшим и наиболее точным описанием битвы, какое существует в поэзии. А между тем Лермонтов не любил войны; он заканчивает одно из превосходных описаний битвы следующими стихами:
Я думал: жалкий человек!Чего он хочет?.. Небо ясно;Под небом места много всем;Но беспрестанно и напрасноОдин враждует он... Зачем?..
Лермонтов умер на двадцать седьмом году. Высланный вторично на Кавказ (за дуэль, которую он имел в Петербурге с Варрантом, сыном французского посла), он приехал в Пятигорск, бывший в то время сборным пунктом пустого светского общества, обыкновенно посещающего курорты. Его насмешки и эпиграммы по адресу офицера Мартынова, любившего драпироваться в байроновский плащ для облегчения побед над дамскими сердцами, повели к дуэли. Лермонтов, как и во время первой дуэли, нарочно выстрелил в сторону, но Мартынов — целившийся так долго, что вызвал протесты секундантов, — убил Лермонтова наповал.
Пушкин и Лермонтов — как прозаикиВ последние годы своей жизни Пушкин предпочтительно писал прозой. Он начал обширную историю пугачевского бунта и сделал путешествие по восточной России, с целью собирания материалов для задуманной им работы, — причем, не довольствуясь архивными документами, он записывал воспоминания и народные предания о великой смуте. В то же время он написал повесть «Капитанская дочка», действие которой происходит во время пугачевщины. Эта повесть не принадлежит к лучшим произведениям Пушкина. Правда, что и Пугачев, и старый слуга, и равным образом жизнь в маленькой крепости на восточной окраине России — изображены с большим реализмом в ряде художественных картин; но в общем построении повести Пушкин отдал дань господствовавшему тогда сентиментализму. Несмотря на указанный недостаток, «Капитанская дочка» и в особенности некоторые другие повести Пушкина в прозе сыграли свою роль в истории русской литературы. Путем этих повестей Пушкин создал в России реалистическую школу, задолго до Бальзака во Франции, и с тех пор эта школа сделалась господствующей в России. При этом я, конечно, не имею в виду реализма в смысле изображения главным образом самых низменных инстинктов человека (так, по крайней мере, понимался он группой французских писателей недавнего времени); я разумею его в смысле правдивого изображения как высших, так и низших проявлений человеческой натуры, в их действительном соотношении, и к такому реализму стремился Пушкин. Кроме того, простота его повестей, как в их фабуле, так и способе изложения, поистине удивительна, и в этом отношении они указали путь, по которому совершалось с тех пор развитие русской повести. Повести и романы Лермонтова, Герцена («Кто виноват?»), Тургенева и Толстого являются, по моему мнению, скорее принадлежащими к школе Пушкина, чем Гоголя.
Лермонтов также написал одну повесть в прозе, «Герой нашего времени», действующее лицо которой, Печорин, является, до известной степени, действительным представителем части образованного общества в ту пору романтизма. Некоторые критики видели в нем портрет самого автора и его знакомых; но, как сам Лермонтов говорит в предисловии ко второму изданию своей повести, «Герой нашего времени» точно портрет, но не одного человека; это портрет, составленный из пороков нашего поколения, в полном их развитии.
