Станислав Рассадин - Новые приключения в Стране Литературных Героев

Гена. Улыбку? Нет.

Кот. Ну, вот! Значит, улыбка может существовать отдельно. Как у мяу... как у меня: она появляется прежде, чем возникну я сам, и остается после того, как я исчезну. Сейчас я начну исче­зать, и ты это увидишь.

Гена. Постойте, постойте! Не исчезайте! Скажите, пожа­луйста, что, у вас тут всюду так пустынно? И тихо?

Кот. Тихо? Пустынно? У нас? Мяу, какая чушь! Протри глаза! Ты возле самого домика Герцогини. Вон ее кухарка варит суп с перцем... (Гена отчаянно чихает. Кот – удовлетворенно.) Я же сказал: с перцем. А сама Герцогиня в это время...

Но, кажется, незачем и продолжать. Что-то со стуком и зво­ном – «бац!» – разбивается о стену.

Гена. Эй! Это что такое? Чуть мне в голову не попали! А поосторожнее нельзя?

Кот (безмятежно). Не обращай внимяуания. Просто кухарка у Герцогини очень злая, а перец еще злее...

Гена. Апчхи!

Кот. Вот видишь?.. И поэтому она все время чем-то швы­ряется от злости: то тарелкой, то чашкой, то блюдом... («Бац! Бац! Бац!») А сама герцогиня в это время нянчит ребенка.

И тут начинается... То есть, что именно начинается, трудно даже сказать. Ревет-заливается младенец. Стараясь его перекричать, поет (если это можно назвать пением) колы­бельную (если ее можно назвать колыбельной) Герцогиня (если только бывают такие герцогини). «Бац! Бац! Бац!» – это бесится кухарка. Да еще нашим Геной овладело непрерыв­ное чихание.

Герцогиня.

Малютку-сына – баю-бай! –Прижми покрепче к сердцуИ никогда не забывайЗадать ребенку перцу!Баюкай сына своегоХорошею дубиной –Увидишь, будет у негоХарактер голубиный!

Гена (выкрикивает между приступами чихания). Да пере­станьте вы... чхи!.. швыряться! Я вам, вам... чхи!.. говорю! («Уа-а!Уа-а!Уа-а!» – это младенец. «Бац! Бац! Бац» – кухарка.) Ну вот, вы же своей тарелкой сейчас чуть-чуть ребенку нос не расквасили! Чхи!..

Герцогиня (очень многозначительно). Если бы никто не совал своего носа в чужие дела, мир завертелся бы куда быстрей, чем сейчас.

Гена (справившись наконец с чихом). Во-первых, никуда я его не сую. А во-вторых, чего ж было бы хорошего, если бы Земля быстрее вращаться стала? Ночь бы с днем перемешалась, вот и все! Если хотите знать, то от вращения...

Герцогиня. Кстати, об отвращении. Таких отвратитель­ных мальчишек, как ты, надо казнить.

Гена. Самих вас надо... (Младенец, кажется, лопнет от вопля). Да что же это вы с ребенком-то творите? Разве же так баюкают? Вы из него всю душу вытрясете!

Герцогиня. Как обращаться с моим малюткой, я знаю лучше всех на свете! (Опять запевает.)

Уж я-то деточку моюЛелею, словно розу!Уж я его – баю-баю,Как сидорову козу!

Гена (пытаясь перекричать и песню, и «бац! бац!», и «уа! уа!»). Говорю вам, перестаньте его трясти!

Герцогиня. Ах, вот как? Ну, если ты это умеешь лучше меня, тогда и нянчись с ним. На! А я приглашена на крокет к ко­ролеве. Но берегись, если он начнет у тебя вести себя по-свин­ски!

Гена. Ну и идите! И пожалуйста! У меня-то ему все-таки спокойнее будет... (Младенец кричит безостановочно.) Эй, слу­шай, не ори! Ну, чего хочешь? Песенку, что ли, тебе спеть? Баю-баюшки-баю, не ложися на краю... Как там дальше-то? Ну, и влип же я! Что мне с ним теперь делать? Хоть бы конфетка с собой была... (Просительно.) Слышишь? Ну, не ори же!..

В голосе его столько самой настоящей мольбы, что неудиви­тельно: младенец вдруг послушался. Но как? Орать-то он перестал, зато захрюкал. Самым что ни на есть натурально-свинским образом: «хрю-хрю-хрю!»

Ты чего? Я тебя спрашиваю: ты чего это захрюкал? Что ты, по­росенок, что ли? Тогда уж лучше ори! С ума сойти! Ну и ну! Ребе­нок в поросенка превратился! И пятачок, и копытца, и хвостик даже! Эй, эй, стой! Куда? (Слышно, как поросенок, визжа, бьет­ся в его руках. Потом – еще один, последний взвизг и удаляю­щийся мелкий топот копытец.) Сто-ой!.. Нет, хватит с меня! Ноги моей здесь больше не будет! Где моя коробочка?

И, как было ему обещано, Гена в один миг телепортирует-ся – так выражаются в научно-фантастических книгах. У нас тут никакой фантастики нет, все чудеса самые что ни на есть обыкновенные, и мы можем выразиться проще: раз – и там! То есть опять рядом с профессором.

Ну, Архип Архипыч, это не Страна Чудес, а сумасшедший дом какой-то! Знаете, что со мной было? Иду я – и вдруг...

Профессор. Да успокойся, Гена! Я ведь все слышал.

Гена. Как? Откуда?

Профессор. Вот тебе раз! По радио, конечно.

Гена. А-а, ну да! Я уже из-за этой Герцогини с ее поро­сенком совсем соображать перестал. Это ж надо такую бессмы­слицу придумать!

Профессор. Ах, значит, и ты видишь одну бессмыслицу?

Гена. «И ты...». Смеетесь, да? Хотел бы я повидать чудака, который бы здесь хоть какой-нибудь смысл нашел!

Профессор. Тогда можешь смело разглядывать меня: я как раз из таких чудаков! Да, да! А есть чудаки и гораздо боль­шие. Те, которые решительно в каждой из этих бессмыслиц го­товы видеть смысл. Например, один английский исследователь творчества Льюиса Кэрролла считал, что сцена на кухне у Герцо­гини весьма сатирически изображает дом и семью викторианской Англии, то есть Англии прошлого века, времен правления короле­вы Виктории. Он даже уверял, что в этой сцене чуть ли не все вполне правдоподобно. Что должно быть на кухне? – спрашивал он. И отвечал: кухарка, очаг и котел с супом. Точь-в-точь как у Кэрролла. Может быть, странно, что Герцогиня сама баюкает своего ребенка? Но мы, говорит, живем в демократический век. Или то, что кухарка то и дело швыряется посудой? Что ж, в наши дни, объясняет ученый, есть немало дам, которые готовы вытерпеть еще и не то, чтобы только найти кухарку.

Гена. А то, что Герцогиня так ребенка трясет? Он от крика аж посинел!

Профессор. Ученый и на это отвечает: правила воспита­ния детей в Англии были весьма и весьма суровы. Их и впрямь драли как сидорову козу.

Гена (не сдается). А то, что младенец в поросенка пре­вратился, в этом, по-вашему, тоже есть смысл?

Профессор. Ах, Геночка! Разве тебе самому неизвестны случаи, когда из детей выходят порядочные поросята?

Гена (он сражен обилием аргументов). Правда... А я и не подумал... Значит, вся «Алиса в Стране Чудес» – это просто сатира, да?

Профессор. Ну, зачем так категорически? Просто не все в ней так уж бессмысленно, как тебе показалось. И больше того! Считается, что в самом пристрастии Кэрролла к странно­сти, алогичности, абсурду, к тому, во что трудно и даже невоз­можно поверить, – в этом таится как бы прообраз научного мышления, которое еще не было свойственно его эпохе. И даже как бы предсказываются некоторые серьезные научные открытия.

Гена. Да? Это какие же?

Профессор. А что ты все меня допрашиваешь? Я же тебе сказал: используй преимущества своего возраста. Отправ­ляйся опять в Страну Чудес и все разузнай сам. Помнится, там есть один персонаж, который очень гордится своей ученостью, – глядишь, он тебе и поможет...

Хорошему совету отчего не последовать? И в результате мы слышим чьи-то душераздирающие стенания и вздохи. Слава богу, что это пьеса для радио, иначе пришлось бы описывать внешность незнакомца, а это совершенно невоз­можно: он ни на кого и ни на что не похож. Ни зверь, ни птица, ни рыба, ни мясо. Не случайно все иллюстраторы Льюиса Кэрролла рисуют его по-разному.

Гена. Извините, вы, кажется, плачете? У вас горе?

Незнакомец (он любит выражаться высокопарно и да­же время от времени начинает говорить белым стихом. Как сейчас). Да. Горе. И ужасное, увы.

Гена. А я вам не могу помочь?

Незнакомец. Увы, уже никто мне не поможет. А плачу я о том, что далеко уплыли годы моего ученья.

Гена. Ученья? А, наверное, вы-то мне и нужны! Как вас зовут?

Незнакомец. Ты спрашиваешь, как меня зовут? Это смотря по тому, кто зовет. Тот человек, что написал обо мне книгу, звал меня по-английски: Мок-Тартль. Иль иначе сказать: Лже-Черепаха!

Гена. Странно!