Отсебятина - Иоланта Ариковна Сержантова
— И чем же сия монотонность вам не угодила, скажите на милость?
— Так скука, знаете ли, однообразие… Мало красок, интонаций, чувств-с…
— Чего ж вам надобно?! Трясущихся синих губ или белых от гнева глаз, либо, быть может, разгорячённых смущением щёк?
— Ну, так — всего понемногу!
— Зачем оно вам, милейший? Неужто пробуждение поутру от естественных причин так нехорошо? Сон покидает вас и остаётся в прошлом, вы открываете дверцу в окне, дышите морозным воздухом, потом делаете гимнастику по Мюллеру, обтираетесь полотенцем и идёте завтракать…
— Слов нет, насчёт этого согласен, конечно, к этому я привык!
— Ну, таки вот, а коли посреди ночи постучат вам в окошко, да попросят…
— Чего?!
— Да что угодно! Воды, хлеба, переночевать, — мало ли. Испугаетесь, поди.
— Не знаю. Может быть. Не уверен.
— А я вот полагаю, что жаждут чужого беспокойства, не собственного. Дабы со стороны поглядеть, что выйдет из того. Лишённый перемен день более, чем хорош! Он предсказуем в каждом своём проявлении и уютен, как тёплый домашний халат.
Слышите, как точит дерево дятел? Мы не видим его, но верно знаем, что стружки от дупла непременно летят в сугроб. А луна, что расплывается по небу жирным пятном облака… разве она нехороша?
— …
— То то же. Довольно разговоров. Пойдёмте-ка пить скучный чёрный чай с колотым сахаром и булкою. Не слишком эдакое заурядно для вас?
— Отнюдь…
— Вот и славно.
Пятак луны плавит закатное небо, брызжет каплями звёзд, ровно кипящим жиром.
Только этим одним…
Бежит метель впереди паровоза, временами останавливается, дабы обождать. В спину ей — отставшие слегка снежинки. Оседают они на землю, запыхавшись, а метель им, — айда, за мной! Некогда, мол, прохлаждаться…
Смешно. Им, снежинкам, иначе-то и нельзя. Только прохлаждаясь не проводят они время в безделье. Их трудами нарядна округа зимой, худоба и ущербность сведены их же усилиями на нет. Всё ровно и гладко, а любой изъян — где его не отыскать, — глядится достоинством.
Тщится чёрный паровоз обогнать белое облако метели, отдувается горячо и важно. Снежинки, срываясь с подола ослеплённого собственным устремлением паровоза, впиваются в кожу щёк мелкими колючками, но те жарки чересчур, чтобы понять это, принять побуждение, как рану. И тогда летят те снежинки дальше, липнут к хрупким худым рукам трав, что выглядывают из засученных рукавов сугробов. Укрывая их, они делают одолжение, но больше себе, — кто станет разбирать красу снежинок в толпе? А так — каждая на самом виду.
То на суше, а подле воды… Качается незаметно у берега, с заметной укоризной крошево льда, торопится вслед за ветром вода, переливается через край, а с нею выплёскивается на сушу и лёд. Лежит на мокром песочке, млеет, нежится на сквозняке, будто холит его морозцем. Обветренный, словно засахаривается… и пускай слижет его первым же лучом солнца, но покуда лёд здесь, он и жив, и счастлив. Только этим одним.
Вопросы и ответы
Округа растворяется в ночи. Дома в сугробах, как в овечьей шубе. Крыши все на пробор, и с восточной стороны стрижены на лысо, а с западной — просто очень коротко, щетина изморози, заодно и седы безвозвратно. Никаких тебе дамских шпилек сосулек и прочих приличных дамам убранств. Зеркала луж кои вдребезги, какие вдрабадан и в труху, в лихорадке тонкой наледи, но все до единого в рыхлой снежной пыли. Ибо — ни к чему любование собой, лишнее.
Ветру, что попытался было прибрать немного, указали на дверь. Тот скрипнул поломанной им же веткой, ровно калиткой, и ушёл, куда глаза глядят.
Голые, трогательные от того ветви вишен, зацвели вдруг зеленоватыми почками, сделались похожи на вербу. Моргнёшь и исчезнет видение, только как бы ни с чего раскачиваются озябшие прутики, растерявшие по осени всю листву. Стоишь, трясёшь головою, отгоняя наваждение, а из-за ворота меховой шубы сосны, что неподалёку, слышно сдержанный приличием хохот синичек. Звонкий, стеклянный, сам по себе смешной. Ах, проказницы… Удивили, старика.
— Когой-то, не расслышал я? Не то тебя?!
— Так сад! Старый он у нас, не всякий год цветёт, и плодоносит через раз, а рубить-то и жаль.
— Ты деревья пугал? Топором грозился?
— А то как же! И стращал, и топором по стволам стучал понарошку, всё зазря, не вняли. Да, ладно, пущай растут, и у людей не у всех детки, и у деревьев. Знать, судьба такая.
Округа растворяется в ночи, люди — во времени. Не от того ли всё временно, не в том ли постоянство всего сущего? И есть ли схожий с этими вопрос, на который отыщется один, на все времена, ответ…
Жаль
У всякого — своя жаль…
Автор
Совсем недавно был полдень, до вечера ещё далеко, а на улице уже темно и мрачно. Новогодние гирлянды, блеснув стеклянными глазками, потягиваются сонно в расписных коробках, зевают, вспоминая яркую прошлогоднюю жизнь. Так что веселье перепоручено электричке. Нарядной змейкой вьётся она по округе, будто по празднично украшенному дереву. И под барабанную дробь колёс о рельсы, убаюканные движением пассажиры улыбаются безотчётно и беседуют. Кто о чём.
Над дальними соседями топорщатся хохолки смешков, от них же сквозняк с платформы разносит по вагону выдохшийся наполовину дух одеколона. От ближних доносится запах обеда и тающей мойвы в бесстыдно, напоказ распахнутой сумке у ног.
Сдвинув ближе жаркие бока, те соседи, что ехали вместе на службу поутру, обмениваются новостями или дремлют, обменявшись улыбками. Прочие же, которые отчего-то не видались давно, рассказывают друг другу с того самого места, когда их ненадолго развела жизнь. Сперва, скороговоркой, о главном: что сын из армии вернулся… дочь замуж вышла… внук родился… и подробнее — о насущном:
— Жаль, вишен не случилось в этом году.
— Чего так?
— Вот, вроде, и зацвели весной, и шмели над ними славно так хлопотали, гудели во всю мочь. Завязались ягодки — одна к одной, веточки ровно зелёным бисером осыпало, уже и в погреб слазала, банки счесть — хватит ли на все ягоды, на варенье. А там, откуда ни возьмись — мороз с ветром. Выхожу однажды утром, — земля каменная, покрыта несбывшимся моим компотом с вареньем, целый ковёр завязи, как из тонкой, ржавой проволоки. Стою и плачу, хотя банки бей.
— Жалко…
— Да вот тож.
— А банки бить не след, сгодятся ещё.
— Наверное… — Вздыхает попутчица, и на глазах её проступают ненарочные слёзы. Конец осени, почти уж зима, но несбывшееся тревожит её по сию пору.
