Елизавета Салиас-де-Турнемир - Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)
Мать заплакала и прижалась лицомъ къ его груди, держа сына за руку. Николаша, съ блиставшими отъ радости глазами, съ пылавшимъ, какъ зарево, лицомъ, стоялъ тихо, но гордо. Батюшка гладилъ рукой голову матери. Она мало-по-малу стихла и отерла слезы.
Цѣлый день этотъ, весьма мнѣ памятный, мы провели въ заботахъ и хлопотахъ. Мы убирали все въ домѣ и укладывали то, что брали съ собою. Помню, какъ матушка вошла со мною въ образную, гдѣ при свѣтѣ лампады, въ золоченыхъ ризахъ сіяли старинныя иконы нашего семейства. Тутъ, въ двухъ старинныхъ кіотахъ хранились благословенiя отцевъ, дѣдовъ и прадѣдовъ. Матушка положила три земные поклона, перекрестилась, отворила кіотъ и стала снимать образа.
— Держи, Люба, и укладывай. Образовъ я здѣсь не оставлю.
— Но, матушка, сказала я со страхомъ, — неужели вы думаете, что французы придутъ сюда.
— Ничего я не думаю и ничего не знаю, но въ такое смутное время не оставлю я видимое благословеніе моихъ и его родителей. Бери, Люба. Вотъ образъ Покрова Божіей Матери, которымъ благословила меня бабушка-свекровь, твоя бабушка, когда я вошла въ первый разъ невѣстой въ домъ. А вотъ Богородица Милующая, которою моя бабушка благословила меня при рожденіи. A вотъ, возьми бережно, это икона Знаменія Божіей Матери, подъ которою родилась моя матушка, и она благословила ею твоего брата, моего Сереженьку. Милочка, помоги сестрѣ укладывать иконы, чтобы не погнуть вѣнцовъ и не потереть лика, да помните, что я говорю вамъ. Когда я умру, скажите вашимъ дѣтямъ и храните святыню семейства, запомните, кто кого и когда благословилъ. Придерживайтесь обычаевъ, помните семейныя преданія, съ ними соединяются семейная любовь и родственныя связи. Вотъ благословляющій Спаситель и крестъ съ мощами; имъ благословили меня къ вѣнцу, а крестъ съ мощами три поколѣнія надѣвалъ на себя женихъ въ день свадьбы. Этотъ крестъ былъ надѣтъ на вашего отца его матерью, когда онъ шелъ къ вѣнцу. Всѣ его и мои родители, кромѣ маменьки, скончались и остались съ нами ихъ благословенія въ видѣ иконъ. Я дорожу ими больше всего и увезу съ собою.
— Прикажете укладывать серебро и какое? спросила, входя, первая горничная матушки, Катерина.
— На что серебро! Не пиры давать, не то время.
— Бери серебро, жена, бери золотыя и брилліантовыя вещи; не пиры давать, а ополченцевъ одѣвать надо. Денегъ не хватитъ, все пригодится. Благо есть что отдать, сказалъ отецъ.
— Укладывай все серебро, приказала матушка Катеринѣ, — а брилліанты въ шкатулкѣ; возьми ее и поставь мнѣ подъ ноги въ карету.
Въ матушкѣ совершилась большая перемѣна. Никогда до той поры на слыхивала я отъ нея, чтобы она дорожила своими образами въ кіотахъ. Она никогда о нихъ не говаривала. Всегда слыхала я, напротивъ того, что она дорожитъ своимъ стариннымъ серебромъ и брилліантами. Она часто намъ ихъ показывала и говаривала, кому и что отдастъ, когда мы будемъ выѣзжать въ свѣтъ и выйдемъ замужъ. А теперь она, повидимому, охотно соглашалась отдать серебро и бриллiанты и дорожила иконами, называя ихъ видимымъ благословенiемъ предковъ. Отецъ чтилъ иконы, какъ святыню, а мать, конечно, признавая ихъ святынею, дорожила ими по воспоминанiю о важныхъ эпохахъ въ жизни семейства, и какъ благословенiе родныхъ, съ нимъ сопряженное.
Къ крыльцу подвезены были экипажи и нагружались телѣги сундуками, ибо ѣхали мы на долгое, неопредѣленное время. Всѣ мы въ этотъ день утомились до-нельзя хлопотами, укладкою и беготнею и легли спать раньше обыкновеннаго. Я, какъ другія, устала, и лишь только опустила голову на подушку, какъ заснула крѣпкимъ сномъ.
Ночью мнѣ приснился страшный сонъ: я видѣла моего брата Сережу среди большаго воинства; и спереди, и сзади его падали на землю сраженные люди, а онъ стоялъ невредимо посреди ихъ. Вдругъ увидѣла я за нимъ страшную, темную, почти черную фигуру, на которой было накинуто черное, укутывавшее ее съ головы до ногъ покрывало. У этой высокой фигуры была въ рукахъ коса, она ходила около брата и косила, косила, косила. Со всякимъ взмахомъ косы валились воины, но брата она не касалась, и стоялъ онъ бодро и невредимо посреди груды тѣлъ.
— Смерть коситъ! закричала я въ ужасѣ и проснулась отъ звуковъ собственнаго голоса.
Свѣтало. Я еще не опомнилась отъ сна, какъ раздался гулъ, сперва глухой, потомъ громче и громче.
Окна задребезжали. Этот несся издалека и походилъ и на вой, и на грохотъ; земля дрожала, дрожали стѣны дома, и душа моя замерла отъ ужаса. Я вскочила, накинула наскоро платье и выбѣжала на дворъ. Тамъ уже стояли толпы домашнихъ и всѣ они, как испуганное стадо, жались другъ къ другу. Малыя дѣти и дряхлые старики вылѣзли изъ своихъ избенокъ и стояли тутъ, точно окамѣненые. Батюшка стоялъ съ матушкой и держалъ ее за руку.
— Господи! Что это? закричала я, подбѣгая к нимъ.
— Молись Богу, Люба, это сраженіе. Наши бьются, наши бьются!
— Но гдѣ это, Боже милостивый!
— Гдѣ? Должно быть r] Смоленкой дорогѣ, гулъ идетъ оттуда. Верстъ за 60 или 80, туда к Тарутину должно быть, сказалъ намъ бургомистръ, поднимаясь с земли, къ которой онъ приложилъ голову, стараясь разслышать, откуда несся грохотъ и гулъ.
— Господи, спаси люди Твоя, произнесъ отецъ, и упалъ на колѣни въ молитвѣ и скорби.
Как вамъ разсказать этотъ ужасный день. Долго стояли мы въ тоскѣ неописанной и ужасѣ, угнетавшемъ душу. У многихъ изъ стоявшихъ были въ арміи сыновья, братья, мужья, у всѣхъ было сознаніе, что бились свои, наши, противъ многочисленнаго и страшнаго, наступавшаго на насъ врага. Наконецъ, первый изъ всѣхъ, опомнился отецъ.
— Нечего стоять здѣсь, сложа руки. Этимъ не поможешь. Либо драться надо, либо молиться. Пойдемте въ церковь просить Господа помиловать и спасти насъ и нашихъ.
Онъ взялъ матушку за руку и пошелъ по аллеѣ въ церковь; за нимъ двинулись мы и вся толпа слугъ, дворни и крестьянъ, сбѣжавшихся на господскій дворъ. Вызвали стараго священника. Вышелъ онъ въ бѣдномъ подрясникѣ, блѣдный какъ полотно, дрожавшими руками отперъ самъ церковь, возложилъ на себя ризы и началъ молебенъ съ водосвятіемъ. Когда дьячки и хоръ нашихъ домашнихъ, обученныхъ отцомъ церковному пѣнію, запѣлъ:
„Побѣды благовѣрному императору нашему на сопротивныя даруий"… всѣ, кто былъ въ церкви, упали ницъ и ручьи слезъ оросили каменныя плиты храма.
— Какъ молиться, сказала мнѣ матушка шопотомъ, выходя изъ церкви, когда я подошла къ ней и, горько плача, молча поцѣловала ея бѣлую, безжизненную руку, — какъ молиться? За него, живаго, или за него… убитаго? Пролепетала она чуть слышно.
— За живаго, матушка, за живаго. Онъ живъ и невредимъ — я знаю.
И я резсказала ей мой страшный сонъ, въ эту самую ночь, передъ самымъ сраженіемъ приснившійся мнѣ. Она слушала меня, вздрагивая, но мнѣ показалось, что она становилась спокойнѣе, хотя и сказала мнѣ:
— Какъ мнѣ вѣрить сну въ такую ужасную минуту. Сонъ — ночное мечтаніе.
— Или видѣніе, мамочка моя милая. Это душа смущенная видитъ. Это благость Божія. Его милосердіе, Его даръ.
Отецъ вслушался въ разговоръ нашъ.
— Въ св. писаніи, сказалъ онъ. — говорится о снахъ. Ихъ не отвергаютъ преданія нашей церкви. Пророки, праведники видали видѣнія, а мы грѣшные ихъ недостойны, но сны могутъ быть у невинныхъ или у вѣрующихъ, и ниспосланы имъ свыше. Ободрись, жена. Дочь наша дѣвушка, зла не знающая! быть можеть ей посланъ сонъ вѣщій на утѣшеніе.
A гулъ не умолкалъ; напротивъ, онъ стоялъ и земля дрожала. Казалось, онъ росъ и ширился. Итакъ до самаго вечера — и вдругъ все смолкло. Ночная тишина послѣ этого гула и грома казалась грознѣе и ужаснѣе. Ночь стала тихая, но темная, какъ яма. Ни звѣзды на небѣ, ни мѣсяца, однѣ темныя, черныя тучи на свинцовомъ небѣ ползли медленно.
Всѣ мы въ эту злополучную ночь не смыкали глазъ. Каждый изъ насъ забился въ свой уголъ. Я ушла къ себѣ, оставивъ батюшку и матушку вмѣстѣ, сидѣвшихъ рядомъ въ молчаніи. Подлѣ меня рядомъ, жила Марья Семеновна, и всю ночь я слышала, какъ она читала молитвы и клала земные поклоны. Подъ ея монотонный шопот я задремала. Вдругъ услышала я топотъ коня; гулко раздавался онъ въ этой ночной тиши. Я прислушалась, едва переводя духъ. Вотъ онъ ближе и ближе. Да, это скачетъ верховой, и какъ скачетъ! Во тьме ничего не видно, только слышно. Я сбѣжала на крыльцо. Все ближе и ближе, и въ воротахъ двора, сквозь мглу разсвѣта мелькнулъ темный образъ всадника — на дворъ прискакалъ онъ; его тонкая фигурка нагнулась впередъ на шею измученнаго коня. И вотъ он ужъ у крыльца, и съ коня взмыленнаго, испачканнаго грязью, забрызганнаго пѣной, соскочилъ онъ, братъ мой, милый братъ мой. Я бросилась на него и обвила его шею моими, замиравшими отъ радости и испуга, руками. Онъ поспѣшно поцѣловалъ меня, но отстранилъ и ринулся въ домъ. Громко стучали шаги его, когда онъ бежалъ стремглавъ по лѣстницѣ. Раздался крикъ, страшный крикъ матери — и все замерло. Когда я наконецъ могла вбѣжать на лѣстницу, то увидѣла брата посреди нашего семейства, тѣснившагося вокругъ него. Мы вошли въ гостиную; братъ заперъ дверь за мною, не впуская меньшихъ дѣтей. Мы остались въ четверомъ — батюшка, матушка, братъ и я.
