Елизавета Салиас-де-Турнемир - Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)
Какая тяжелая жизнь настала для нашего cемейства, и, скажу, для всѣхъ насъ окружавшихъ, ибо и слуги наши, и вся дворня были погружены въ уныніе. Всѣ бродили, какъ тѣни, не слышно было веселаго шопота въ дѣвичьей и хохота въ буфетѣ, а ужъ больше всѣхъ мучилась матушка. И утромъ, и вечеромъ, днемъ и ночью неотвязная мысль о сынѣ, тоска и тревога грызли ее. Она мало спала, мало кушала, не хлопотала по хозяйству, книги въ руки не брала, а безпомощно сидѣла у окна, опустивъ руки съ вязаньемъ на колѣняхъ и часами глядѣла куда-то вдаль. Мысленныя очи ея глядѣли въ непроглядное будущее, а тѣлесныя были открыты и глядѣли, ничего не видя. Если входилъ батюшка, она торопливо принималась вязать и дѣлала видъ, что занята работою. Онъ вѣроятно все видѣлъ, ибо ничего у нея не спрашивалъ, а цѣловалъ ее и уходилъ къ себѣ. Если мы что у ней спрашивали, приказаній ли по хозяйству или позволенія сдѣлать что-нибудь, она заставляла повторять вопросъ, вслушивалась съ напряженіемъ, иногда отвѣчала невпопадъ, а чаще говорила:
— Дѣлайте, какъ знаете.
Очевидно ей было все — все равно. Она ушла въ себя, въ свою скорбь и свой смертельный страхъ. Она даже перестала говорить съ няней, и когда та подсаживалась къ ней и замѣчала:
— Гдѣ-то теперь Сереженька? Чай ужь прiѣхалъ. Напишетъ намъ, дастъ вѣсточку.
— Съ кѣмъ? не съ кѣмъ, отвѣчала матушка отрывисто. — Да и что радости въ вѣсточкѣ, писалъ, a черезъ минуту…
Она не кончала и мѣнялась въ лицѣ.
— A гдѣ, слышно, войска-то наши? допрашивала няня.
— У Смоленска, отвѣчала черезъ силу матушка. И обѣ умолкали. Батюшка былъ сраженъ вѣстями изъ арміи. Онъ не могъ понять, почему наша армія не идетъ навстрѣчу къ врагу, почему не дерется, а отступила къ Смоленску и стоитъ, и стоитъ недвижима.
— Не измѣна ли? глухо проговорилъ онъ однажды, прочитавъ письма, присланныя изъ Москвы. Одно изъ нихъ было отъ нашего дяди, двоюроднаго брата нашей матери, Димитрія Ѳедоровича Кременева. Онъ любилъ все наше семейство, былъ уже въ большихъ чинахъ и командовалъ гвардейскимъ полкомъ. Вѣроятно вѣсти были нерадостныя, ибо батюшка тотъ же день собрался и поѣхалъ въ Москву, отъ которой наше Воздвиженское было за 60 верстъ. Во время его отсутствія матушка мучилась больше прежняго; малѣйшiй шумъ въ домѣ, отворенная невзначай дверь, громкое слово въ сосѣдней комнатѣ заставляли ее блѣднѣть и дрожать. Всѣ мои усилія клонились, къ тому, чтобы меньшія дѣти не шумѣли и чтобы кто изъ домашнихъ не вошелъ къ ней, не испугалъ ея. Наконецъ на четвертый день батюшка возвратился.
— Что новаго другъ мой? спросила у него матушка, обнимая его.
— Нѣтъ ли вѣсточки отъ Сереженьки?
— Не привелъ ли Богъ одержать побѣду? сыпались вопросы наши.
— Побѣдъ нѣтъ, а отступленіе продолжается. Всѣ войска стянуты къ Смоленску. Всѣ недоумѣваютъ, а я сужу по своему, и многіе со мною согласны, хотя громко говорить это опасно, измѣна. При такой бѣдѣ и при такихъ порядкахъ царю нужны старый и малый. Всѣ годятся.
И я, и матушка, мы глядѣли на него зорко. Я поняла его тотчасъ. Онъ продолжалъ:
— Я подалъ прошеніе вступить въ военную службу — и съ сыномъ.
— Съ сыномъ? Да вѣдь сынъ ужъ въ полку!
— Съ другимъ, съ Николаемъ.
— Съ Николашей! воскликнула мать и быстро встала со стула, будто жизнь возвратилась к ней. — Да вѣдь онъ; ребенокъ?
— Какой онъ ребенокъ? Ему минетъ 15 лѣтъ черезъ два мѣсяца. Я старъ, а онъ малъ, а вдвоемъ мы еще службу сослужимъ. Онъ ѣздитъ верхомъ бойко, его куда ни пошли, все довезетъ и толкомь передастъ; стрѣляетъ хорошо, ястребовъ на-лету убиваетъ, какъ же ему француза не подстрѣлить.
— И отчего же и французу его не застрѣлить, произнесла матушка съ ужасомъ; мальчикъ! ребенокъ!
— На это воля Божiя; пришелъ часъ вставать поголовно и старому, и малому. Врагъ въ землѣ нашей, въ арміи неладно, значитъ, всякій честный и усердный служивый, старъ ли, молодъ ли пригодится.
— Да его не возьмутъ.
— Кого?
— Николашу, ребенка.
— Не намъ судить о томъ, мой другъ, просьба подана, принята и пошла куда слѣдуетъ. Резолюція по ней выйдетъ въ скорости. Надо готовиться, Ты бы собрала насъ; такъ-то, милая.
Отецъ подошелъ къ ней и нѣжно обнялъ ее. Она сидѣла, опустивъ голову, и больше не противорѣчила, поняла ли, что противиться нельзя, а быть можетъ и не должна; она покорилась. Встрѣтивъ Марью Семеновну въ сѣняхъ (а я ходила за матушкой по пятамъ, такъ мнѣ было жаль ее), она на вопросъ няни: „правда-ли, что Николаша тоже уѣзжаетъ, и самъ баринъ идетъ на службу", отвѣчала: „Правда." Перебьютъ дѣтей моихъ и его убьютъ. Воля Божія. Двухъ смертей не бывать, а одной не миновать, а мнѣ ихъ не пережить. Да и то сказать, враги близехонько, къ Смоленску подходятъ, не сидѣть же мужчинамъ, поклавши руки, за спиной женъ и матерей. Надо идти. Пусть идутъ. И да будетъ надъ ними воля Создателя".
Новый толчекъ измѣнилъ нравственное состояніе матушки. Предстоявшая разлука съ мужемъ и меньшимъ сыномъ пробудила въ ней лихорадочную дѣятельность. Изъ апатіи она перешла въ усиленныя занятія. Съ утра до вечера она кроила и шила. Она не только заботилась о снаряженіи отца и брата, но и всѣхъ тѣхъ, которыхъ отецъ намѣревался взять съ собою, обмундировавъ ихъ на свой счетъ. Молодые парни изъ мужиковъ и изъ дворни шли за нимъ, но куда, никто еще не зналъ.
Однажды вечеромъ, когда мы всѣ сидѣли за работой въ залѣ вокругъ длиннаго обѣденнаго стола, заваленнаго холстиной, полотнами и сукномъ, явился изъ Москвы нашъ домашній почтарь и привезъ почту и письма. Мы всѣ поднялись съ мѣстъ въ великомъ смятеніи и обступили его. Онъ разсказывалъ прерывавшимся голосомъ, что подъ Смоленскомъ была битва, что Смоленскъ сгорѣлъ, а наши войска отступаютъ.
Матушка дрожала съ головы до ногъ. Олово „битва" сразило ее. Батюшка распечаталъ письмо и дрожащею рукой подалъ матери записку, писанную рукой брата. Оба они пробѣжали ее глазами, оба перекрестились и крѣпко обнялись. Братъ писалъ нѣсколько словъ. Онъ участвовалъ въ сраженіи, остался невредимъ и отступалъ съ полкомъ своимъ. При запискѣ брата было нѣсколько словъ отъ дяди. Онъ писалъ, что братъ заслужилъ любовь товарищей и бился храбро. Эта вѣсть оживила матушку, но не отца. Казалось, что сердце его закрыто для любви семейной и принадлежитъ нераздѣльно родинѣ и арміи. Вѣсть о продолжавшемся отступленіи приводила его въ негодованіе, смѣшанное съ ужасомъ, а неполученіе отвѣта на просьбу вступить въ службу бѣсило его. Ему страстно хотѣлось ѣхать тотчасъ въ армію, служить хотя простымъ солдатомъ, лишь бы биться съ врагомъ.
— О чинахъ не помышляютъ, говорилъ онъ, — я не командовать хочу, сохрани Боже, а защищать отечество и животъ свой положить за него. Что же они со мной дѣлаютъ! Кончил онъ восклицанiемъ съ такимъ отчаянiемъ въ голосѣ, что я и матушка, мы бросились къ нему и сказали:
— Подождите. Ответъ придетъ, непремѣнно придетъ, Царю нужны теперь вѣрные слуги.
— Въ Царѣ нашемъ я не сомнѣваюсь, не сомнѣваюсь въ доблести и силѣ сыновъ земли нашей, но сомнѣваюсь в начальствѣ. Оно-то плохо мнѣ кажется. Особенно эти бумажники и канцелярскiе писаки.
Отецъ мой всегда питалъ недовѣрiе и нѣкоторое презрѣнiе военнаго ко всякимъ дѣлопроизводителямъ по штатской части.
Глава VI
Прошло еще много времени въ неизвѣстности, въ тоскѣ и тревогахъ. Шумъ на дворѣ, скрипъ проѣзжавшей телѣги, топотъ конскiй въ ночной тиши — все заставляло насъ трепетно прислушиваться и ожидать съ замирающимъ сердцемъ и вѣстей, и приказаній. Наконецъ однажды утромъ пріѣхалъ нарочный изъ нашего московскаго дома и подалъ батюшкѣ большой пакетъ, запечатанный казенною печатью. Отецъ разломилъ большую печать и развернулъ бумагу. Съ первыхъ же строкъ лицо его прояснилось, глаза вспыхнули и загорѣлись. Онъ обернулся къ матушкѣ, стоявшей за его плечами и читавшей черезъ него бумагу и обнялъ ее.
— Радуйся жена! Радуйтесь дѣти. И сынъ твой, и мужъ твой годятся защищать отечество, сказалъ онъ торжественно, съ неподдѣльнымъ энтузiазмомъ. — Государь милостиво принялъ просьбу мою и приказываетъ мнѣ взять начальство надъ формирующимся калужскимъ ополченiемъ, а сына моего приказываетъ, по его малолѣтству, зачислить при мнѣ. Укладывайтесь. Послѣ завтра мы выѣдемъ въ Калугу. Ты можешь жить у матушки въ Щегловѣ, Варенька, пока я сформирую ополченіе. Я буду наѣзжать къ вамъ изрѣдка.
Мать заплакала и прижалась лицомъ къ его груди, держа сына за руку. Николаша, съ блиставшими отъ радости глазами, съ пылавшимъ, какъ зарево, лицомъ, стоялъ тихо, но гордо. Батюшка гладилъ рукой голову матери. Она мало-по-малу стихла и отерла слезы.
