Елена Анненкова - Путеводитель по поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»
Итак, «вокруг основного фабульного вещного ядра, заселенного необычайно тесно, где вещи толпятся и налезают друг на друга, вокруг этого плотного ядра создается другая сфера, предметно более разреженная, но зато и гораздо большая, включающая обширный круг предметов, к фабуле уже отношения не имеющих»; этот круг и создается прежде всего «при помощи знаменитых развернутых гоголевских сравнений» [31], что воплощает «страстное стремление к всеохватности» [32], свойственное автору «Мертвых душ».
В этом мире гоголевских вещей свое важное и, можно сказать, особое место занимает шкатулка Чичикова. Она впервые упоминается уже в начале первой главы, в третьем абзаце. Селифан и Петрушка принесли чемодан Чичикова, а «вслед за чемоданом внесен был небольшой ларчик красного дерева с штучными выкладками из карельской березы, сапожные колодки и завернутая в синюю бумагу жареная курица» (VI, 8). Соседство с сапожными колодками и жареной курицей означает лишь, что для слуг между этими предметами нет существенных различий. Сам же Чичиков своему «ларчику» уделяет внимание гораздо больше. Герой складывает в него все, что привлекает его внимание, что может пригодиться. Знакомясь с городом, Чичиков, скорее всего, сам не зная зачем, «оторвал прибитую к столбу афишу». Авторское замечание — «с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько» — мало что объясняет. Чичиков не театрал, среди господ актеров он явно не мог найти владельцев и продавцов мертвых душ, следовательно, он прихватывает афишу просто так, на всякий случай. Можно сказать, что он ведет себя как писатель, который многое замечает, собирает и приберегает для будущей работы. Ларчик Чичикова в этом контексте уподобляется записной книжке, из которой при случае можно позаимствовать «сюжет для небольшого рассказа», какую-либо идею. Гоголь вел записные книжки на протяжении всего творческого пути, при этом первая называлась «Записная книга всякой всячины, или подручная энциклопедия». Всякая всячина хранится и в ларчике Чичикова. Вернувшись в свой «нумер», он дотошно изучил афишу и, «не нашедши ничего, протер глаза, свернул опрятно и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось» (VI, 12).
Гоголевский текст также может производить впечатление «ларчика», в который автор (правда, гораздо более продуманно, чем герой) складывает все, что ни попадается ему в жизненной и творческой реальности. Этот писательский принцип дает о себе знать в каждой из глав. «Пестрядевые мешочки» (т. е. изготовленные из пестряди — грубой домашней материи из разноцветных ниток), в которых Коробочка хранит «целковики» (серебряная монета в один рубль), «полтиннички» (серебряная монета в 50 копеек), «четвертачки» (серебряная монета в 25 копеек), размещаются в комоде помещицы рядом с «ночными кофточками», «распоротым салопом» (салоп — верхняя женская одежда в виде широкой длинной накидки с прорезями для рук и небольшими рукавами, часто на подкладке, вате или на меху), «нитяными мешочками». Лишь на первый взгляд между этими предметами нет связи. Распоротый салоп может «обратиться в платье», если «старое как-нибудь прогорит во время печения праздничных лепешек». «Но не сгорит платье», — замечает автор, — «бережлива старушка», и, следовательно, будут накапливаться «пестрядевые мешочки». Достанется по духовному завещанию «племяннице внучатой сестры» распоротый салоп «вместе со всяким другим хламом». В этом контексте целковики, полтиннички и четвертаки — тоже не более чем хлам, мнимая опора быстротекущей жизни. А между комодом Коробочки и ларчиком Чичикова просматривается что-то общее: страсть к накопительству, вещизм, тревога о будущем, стремление к стабильности жизни, желание найти точку опоры — пусть в материальном мире, пока недоступен другой.
В день отъезда от Коробочки Чичиков достал свою шкатулку (в данном случае автор именно так называет чичиковский ларчик), и только поставив ее на стол, «он несколько отдохнул». Шкатулка успокаивает утомившегося героя, который после беседы с хозяйкой «был весь в поту, как в реке» (VI, 55). Рядом со шкатулкой, как Коробочка возле своего комода, Чичиков чувствует себя увереннее. Именно в третьей главе, удовлетворяя пробудившееся любопытство читателя, автор описывает чичиковскую шкатулку, ее «внутреннее расположение»: «узенькие перегородки для бритв», «квадратные закоулочки для песочницы и чернильницы» и т. д. Мы уже заметили, что автор изменил наименование вещи, для Чичикова чрезвычайно важной и чуть ли не наделенной для него сакральным смыслом. Слова ларец и шкатулка синонимичны. Ларец — «шкатулка, укладочка, ящичек, баул, сундучок чистой отделки, обычно с замком, для денег и хороших мелких вещей» [33]. У Даля же шкатулка определена как «ларчик, баульчик… подручный ящичек… с письменным прибором и проч». [34].
Просто ли открывается «ларчик» Чичикова, т. е. секрет самого героя? Шкатулку его автор нам открыл и показал, а вот Чичиков на этом этапе развития сюжета еще не в полной мере ясен читателю. Не потому ли слово ларчик автор временно придерживает, не использует в тексте, оставляя более нейтральное — шкатулка. Тоже небольшой ящичек, но, пожалуй, не обязательно изысканно украшенный. Создается впечатление, что со шкатулкой Чичиков ездит по имениям, а ларчик, который, может быть, и просто открывается, но не сразу, хранится в том его «покое», который, как полусерьезно, полуиронично заметил автор, был ниспослан ему Богом.
Вещи спокойно, устойчиво располагаются в доме Коробочки и не удерживаются в доме Ноздрева. Случалось (если на ярмарке обыгрывал какого-нибудь «простака»), «он накупал кучу всего, что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных смолок, ситцев, свечей, платков для няньки, жеребца, изюму, серебряный рукомойник, голландского холста, крупичатой муки, табаку, пистолетов, селедок, картин, точильный инструмент, горшков, сапогов, фаянсовую посуду… Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же день спускалось оно все другому — счастливейшему игроку…» (VI, 72). Зато у Ноздрева великое множество «всяких собак, и густо-псовых, и чисто-псовых, всех возможных цветов и мастей: муругих, черных с подпалинами, полво-пегих, муруго-пегих, красно-пегих, черноухих, сероухих…» (VI, 73). Все эти определения мастей Гоголь заимствует из своей записной книжки: густопсовые — это собаки «с шерстью по всей собаке», чистопсовые — «гладкие, с шерстью длиною на хвосте и на ляшках», муругая — «искрасна-черная, с черным рылом», черная с подпалинами — «с красной мордой», полво-пегие — «по белому желтые пятна», муруго-пегие — «по желтому черные пятна». Вырисовывается яркий, разноцветный, почти живописный собачий мир, и в этом разноголосом и разномастном мире Ноздрев — свой: он «был среди их совершенно как отец среди семейства» (там же). Собаки ли перенимали свойства хозяина, он ли у них чему-то учился, неизвестно, но вели они себя одинаково: открыто, дружески до бесцеремонности: «Штук десять из них положили свои лапы Ноздреву на плеча. Обругай оказал такую же дружбу Чичикову и, поднявшись на задние ноги, лизнул его языком в самые губы, так что Чичиков тут же выплюнул» (там же). Во всяком случае обитатели этого мира вполне искренни, не потому ли Чичиков не может вписаться в этот контекст, почувствовать себя в нем легко? Ноздреву же вполне подошли бы те наименования, которыми наделены его друзья-собаки: Обругай, Порхай, Стреляй, Допекай, Припекай и др.
Вещи в этом доме функциональны, но на ноздревский манер: много трубок, разнообразие которых напоминает неугомонность хозяина, «сабли и два ружья», которыми, вероятно, Ноздреву хотелось воспользоваться, но неведомо, что из этого могло бы выйти, ведь шарманка, например, которая «играла не без приятности», начинала одну мелодию и завершалась совсем иною, на «турецком кинжале» «по ошибке было вырезано „Мастер Савелий Сибиряков“». Если собаки сродни Ноздреву, то вещи живут своей собственной жизнью, подчас выходя из-под власти хозяина, но таким образом по-своему реализуют стихийный потенциал его натуры.
Чичиков покидает Ноздрева прежде всего потому, что ему грозит избиение (приезд капитан-исправника приходится как нельзя кстати), но одновременно и утомленный отсутствием порядка: ведь Павел Иванович привык к тому, чтобы все вещи занимали надлежащее им место и не создавали впечатление хаоса и необъяснимости бытия. Даже встреча с Собакевичем для него не столь тяжела, хотя «кулак» и вынудил его заплатить за мертвые души больше, чем предполагалось. Собакевич ведет себя «по правилам» — торгуется, отстаивает свою выгоду. Мир его целен. Все вещи, похожие на хозяина-медведя, понятны, даже если удивляют своей величиной (зато к ним не нужно долго приглядываться, определять стиль и т. д.). Можно предположить, что с Собакевичем Чичиков мог бы сыграть в шахматы или шашки, предложи ему это хозяин, который вполне предсказуем. Ноздреву же хотелось бы поиграть вместо шашек с самой судьбой, ему больше подошли бы те азартные карточные игры, которыми увлекались в конце XVIII — начале XIX века, однако рисковать всерьез он не способен. Так же как вместо «русаков», которых Ноздрев якобы ловил голыми руками, он на балу хватает танцующих за фалды фраков, так вместо опасных карт он предпочитает брать в руки шашки.
