Семён Узин - Тайны географических названий

Семен Владимирович Узин

Тайны географических названий

«Земля есть книга, где история человеческая записывается в географической номенклатуре»

Меч Мамая

 Несколько лет назад, в нарушение установившейся годами традиции проводить отпускное время на берегу Черного моря, я решил отдохнуть где-нибудь у реки, порыбачить всласть, побродить в лесных закоулках, словом, окунуться в благословенную природу русского лесостепья.

Естественно, первым моим побуждением, как человека по натуре общительного, было найти попутчика, готового разделить со мною все неисчислимые радости, которые сулил отдых на лоне природы.

Увы, задача эта оказалась совсем нелегкой. К моему великому огорчению, друзья и приятели один за другим (словно сговорились) отказывались составить мне компанию. Пока я излагал им план своего отдыха, они бурно радовались и всячески одобряли мое намерение, но стоило мне заикнуться о том, что и им не мешало бы встряхнуться, как в ответ слышались многословные жалобы на радикулит, диабет и прочие болезни, о существовании которых у них я и не подозревал.

Все мои попытки уговорить, переубедить, доказать не имели успеха, и, мысленно чертыхаясь, я перелистывал снова и снова записную книжку и выискивал телефоны, не теряя надежды обрести единомышленника.

Как часто бывает, удача пришла с той стороны, откуда я ее менее всего ожидал.

Случайная встреча, короткий разговор — и долгожданный попутчик найден. Им оказался мой университетский товарищ Павел Лавров.

Признаюсь, в первый момент я испытал некоторое смущение и даже разочарование.

«Как? — подумал я. — Этот сухарь, насквозь пропитавшийся архивной пылью, этот ученый муж, погрузившийся в изучение далекого прошлого с самозабвенностью маньяка, будет моим спутником в задуманном походе?» Я мысленно попытался представить себе тщедушную фигуру Лаврова, согнувшуюся в три погибели под тяжелым рюкзаком. «Да, хлопот, видно, не оберешься с этим представителем кабинетной флоры. Но что поделаешь, иного выбора нет.»

В то время как я предавался столь нерадостным размышлениям, мой новоявленный компаньон деловито расспрашивал меня о маршруте и прочих деталях путешествия.

— Куда мы отправимся? Что ты думаешь брать с собой? Когда оформлять отпуск? — Вопросы сыпались один за другим.

Смущенно улыбаясь, я признался, что еще ничего не решил, потому… тут я пустился было в длинные объяснения, почему так получилось.

— Не трудись оправдываться, — снисходительно прищурившись, прервал меня Павел. — Впрочем, ты еще в университете зарекомендовал себя как на редкость бездарный организатор. Ладно, организационные тяготы беру на себя, я уже пятый год таким образом провожу отпуск, так что опыт у меня кое-какой есть.

— Пятый год? — Вероятно, я имел очень глупый вид, потому что Павел, это воплощение сдержанности и невозмутимости, вдруг громко захохотал.

— Едем в мои родные места, — через мгновение становясь снова серьезным, предложил он, — дед Корней давно уже зовет меня погостить. Обещает все удовольствия: лодку, отменную рыбную ловлю, грибы, пасеку. Все перечисленное будет полностью в нашем распоряжении. Отдохнем на славу и природой насытимся. Места у нас — загляденье. Да и дед мой — прелюбопытнейшее существо. С ним не соскучишься.

Спустя неделю мы уже блаженствовали в сторожке деда Корнея, затерявшейся где-то на стыке Рязанской, Тульской и Липецкой областей.

Павел не преувеличивал: действительно, это был дивный уголок, сохранившийся во всей своей первозданной прелести.

Первые дни мы просто бродили по окрестностям, впитывая в себя неповторимые ароматы лесов и лугов, наслаждаясь таинственным шелестом листвы, ласковым плеском речных струй, красками заката.

Вечерами, после непритязательного ужина, мы усаживались на крыльце и, дымя папиросами, слушали нескончаемые рассказы деда Корнея. У старика, несмотря на преклонный возраст (ему было уже за семьдесят), прекрасно сохранилась память, из тайников которой он извлекал каждый раз что-нибудь новое и непременно захватывающее наше внимание. Надо отдать ему должное: дед был отличным рассказчиком.

С особым удовольствием старик предавался воспоминаниям о далекой старине, образно и живо передавая многочисленные предания, бытующие среди местных жителей.

Павел не оставался, как я, пассивным слушателем. Очень часто он вступал с дедом в спор, обнаруживая при этом великолепное знание предмета, когда речь шла о каких-нибудь исторических событиях столетней и более давности.

С горячностью, которой я никогда в нем не подозревал, доказывал он деду его неправоту, с легкостью фокусника жонглируя при этом именами историков и названиями архивных документов. Он чувствовал себя вполне в своей стихии.

Дед Корней добродушно посмеивался и попыхивал свернутой из газеты цигаркой.

— Ты, внучек, — говорил он, — человек ученый, куда уж мне с тобой тягаться. Однако я так тебе скажу, что и старые люди, от которых слыхивал я эти байки, не сами их придумали. От дедов и прадедов передаются они аккурат так, как я рассказываю, слово в слово.

Обычно, в конечном счете, каждый оставался при своем мнении, и, выкурив последнюю папиросу, мы отправлялись спать: дед в сторожку, а мы на сеновал.

Как-то утром (было это, кажется, на четвертый день нашего пребывания у гостеприимного старика) дед Корней поинтересовался, не надоело ли нам бездельничать. Сделал он это со свойственной ему прямолинейностью.

— Хватит вам бока пролеживать, так весь ваш отпуск пройдет и ничего путного сделать не успеете, — ворчливо заявил он. — Принимайтесь-ка за дело, готовьте снасть, сегодня вечером на Красивую Мечу рыбачить поедем.

Ночь нас застала у весело потрескивающего костра на берегу реки. Темными, едва различимыми силуэтами застыли в ночном безмолвии кусты, обступившие со всех сторон облюбованную нами лужайку. Над водой стлался белесый туман. Торжественная тишина изредка нарушалась лишь всплесками играющей рыбы да лаем собак, доносившимся из расположенной километрах в двух деревни. В бездонном небе неверным светом мерцали немногочисленные звезды. Они то появлялись, то исчезали, словно искры, вылетающие из костра.

Чувство необыкновенного покоя и довольства охватило меня. Пристроившись поближе к огню (с реки тянуло свежестью), я блаженно растянулся на брезентовом плаще. Павел последовал моему примеру. А дед Корней, устроившийся по другую сторону костра, перебирал рыболовные снасти, что-то бормоча себе под нос.

— Красивая Меча, — прерывая молчание, задумчиво произнес я. — А ведь действительно красивая река, лучше не скажешь. Тургеневские места…

— Только называется река так не за красоту свою, — неожиданно отозвался дед Корней, откладывая в сторону крючки и доставая кисет. — На это есть своя история. Коли охота есть послушать, расскажу ее так, как довелось мне еще в молодости слышать от моего деда.

— Расскажите, расскажите, Корней Кондратьич! — оживился я, радуясь возможности услышать что-то интересное.

Павел продолжал хранить молчание и лишь чуть приподнялся на локте.

— Было это, почитай, не меньше как годов шестьсот назад, в точности сказать не могу, — неторопливо начал старик, уминая пальцами махорку в клочке газеты. — Поганые басурманы топтали русскую землю. Тяжко, ох, как тяжко приходилось мужику от набегов татар. Всего лишали его ханские прихвостни: дома сжигали, баб и девок в полон угоняли, забирали скотину, скарб.

Копилась людская обида, из года в год накапливалась, ждала своего часа. В ту пору на Москве сидел великим князем Дмитрий Иванович. Большого ума был человек. Думка у него была, как бы иго татарское сбросить. Великая сила нужна была, чтобы одолеть супостата.

Промежду тем хан ордынский Мамай совет со своими держал, новый набег на земли русские готовил. Слухом земля полнится. Дошли вести о том до ушей князя московского, кликнул он клич, звал на смертный бой с заклятым врагом.

Сошлись силы русская и татарская, не так чтоб далече отсюдова, на Куликовом поле. Жаркая была сеча. Сколько народу там полегло, не счесть. Сказывают только, что Дон после того три дня и три ночи был темен от крови. Поначалу теснил наших Мамай, но к вечеру русская сила пересилила. Засадные полки ударили в спину наседавшим татарам, и покатились они вспять.

Сам Мамай стоял на холме, окруженный телохранителями. Увидел он, что войско его повернуло и в бегство ударилось, смекнул хан, что пропало его дело и надо голову свою спасать. Вскочил на коня и поскакал прочь. Телохранители за ним. Так скакали они не переводя дух, пока не добрались вот до этой самой реки, только пониже, в том самом месте, которое прозывается Гусиный Брод. Переправляясь через нее, Мамай обронил в воду меч. А был тот меч не простой, а изукрашенный драгоценными каменьями. В другой раз не оставил бы хан меча на дне реки, повелел бы его достать своим слугам. Да, видно, не до меча ему было. Так и остался меч на дне быстрой речки. Искали его потом, да так и не нашли. А реку нарекли в память об этом Красивой Мечей. Вот и весь сказ.