Владислав Крапивин - Алые перья стрел

Заместительница услужливо раскрыла перед директором портфель, и тот спрятал туда обломки. Внушительно погрозил Ваське пальцем:

— Хулиган!

Затем торговые работники двинулись дальше, а Васька остался на пустом тротуаре. Он укоризненно смотрел вслед обидчикам, стоя в той позе, в какой когда-то привык стоять в магазинной витрине — слегка согнув ногу и чуть наклонив к плечу голову…

Заместительница директора оглянулась на ходу. Директор нетерпеливо взял ее под локоть. Она оглянулась снова.

— Пойдемте же. Пойдемте, — едва сдержал раздражение ее начальник.

— Подождите. Мне кажется, это наш манекен…

Теперь оглянулись оба.

— Да-да, посмотрите, похож… — настаивала заместительница.

Директор попрочнее утвердил на переносице очки. Присмотрелся. Поманил пальцем.

— Мальчик! Ну-ка, иди сюда!

Васька, он дурак разве — идти в неволю! Подскочил и рванул вдоль улицы, как бегун на дистанции!

Директор — он всегда сохранял достоинство. Поправил галстук и шляпу, отдал заместительнице портфель и лишь тогда бросился в погоню. Верхняя часть его туловища оставалась прямой и солидной, будто директор сидел в президиуме. А ноги работали быстро-быстро. И расстояние между Васькой и директором не увеличивалось, хотя беглый манекен мчался изо всех сил…

Но в конце концов директор отстал…

Васька ушел от погони, но…

оказался в незнакомом месте.

Заросшее высокой травой пространство огораживала узорчатая чугунная решетка. Васька прислонился к ней, огляделся, тяжело дыша. Прошел под кирпичную арку…

Это был двор старого музея…

На каменных стенах были развешаны детали деревянной резьбы со старинных домов, древние плуги и бороны. В траве стояли, покосившись, купеческие весы прошлого века. Под кленом лежал большой якорь.

Васька уже не боялся директора — тот затерялся далеко позади. Васька медленно шел вдоль стен, трогая и разглядывая экспонаты. И вдруг… на широкой плоскости кирпичной стены он увидел гипсовую маску.

Видимо, это была копия головы какой-то античной скульптуры. Лицо — женское, ласковое… Васька долго вглядывался в него. Была в Васькиных глазах печаль и странная надежда. Он даже хотел коснуться пальцем гипсовой щеки, но не посмел, уперся ладонью в кирпичи.

И смотрел, смотрел…

Потом Васька в кармане на шортах нащупал кусок мела. По кирпичам провел от гипсовой шеи линию плеча… Он рисовал, и скоро на стене появилась очерченная мелом фигура, а маска была ее головой.

Васька рисовал медленно, вкладывая в каждое движение особый смысл…

Рядом с женщиной Васька изобразил мальчишку. Тот держал женщину за руку. Васька отступил. Сел перед картиной и долго смотрел на нее, словно спрашивал о чем-то.

Наконец он задрал до подбородка свитер, нащупал на рубашке значок, сдернул, отогнул булавку. Безбоязненно воткнул ее в палец (теперь-то у него, у Васьки, была настоящая человеческая кровь — благодаря другу Сережке!).

Он встал, прижал кровоточащий палец к нарисованному на кирпичах женскому запястью. И долго-долго, с застывшей в глазах мучительной просьбой смотрел в лицо античной женщины. Но лицо оставалось неизменным, неподвижным, взгляд маски был направлен в какие-то нездешние пространства.

Васька оторвал руку. Измученно сел в траву — рядом с лежащим у дерева якорем. Больше надеяться было не на что. Обхватил колени, уткнулся в них лбом.

И сидел он так, пока…

Пока не легла ему на плечо легкая женская ладонь.

Это было как тогда, в мечте-сновидении про космос! И опять Васька не вскрикнул, не вздрогнул. Сперва недоверчиво повернул голову. Потом появилась робкая улыбка… Неужели теперь это не сон? Он решился наконец, положил пальцы на женскую руку.

Рука была мамина…

И пришла откуда-то песня — негромкий мальчишечий голос.

Ты знаешь, мне приснился странный сон —Смешной и страшный, путаный и длинныйКак будто я был вылеплен из глиныИ с жизнью человечьей разлучен.

Снова мелькнули «звездные» кадры — как воспоминание о недавней печали. А песня продолжалась:

Как будто я не здешний, не земнойИ словно крови нет во мне ни грамма,И кто-то страшный гонится за мной,И будто нет тебя на свете, мама…

Но мама была. И держа ее за руку, с улыбкой — уже уверенной и счастливой — Васька шел по улице, понимая, что у его сказки счастливый конец.

Под деревом, у старого якоря, затвердело выпрямившись, лежала неподвижная глиняная кукла в такой же, как у Васьки, одежде. Но это теперь не имело никакого значения — для него, для Васьки.

А для директора магазина имело.

Высунувшись из кустов, Директор довольно улыбался: наконец-то казенное имущество вернется на законное место!

А песня продолжалась…

В этой песне было немало грусти, но она говорила о прошлом. А о настоящем говорила Васькина улыбка. Лишь на две-три секунды улыбка исчезала, когда Васька увидел, как директор магазина несет под мышкой сложенный пополам манекен. Но и это не могло погасить Васькину радость.

— Не бойся! — решительно сказал он маме. — Это неправда! — Он махнул рукой и щелкнул пальцами. Манекен исчез.

Директор обалдело уставился на возникшую под рукой пустоту. Но самообладание покинуло его лишь на миг. В следующую секунду он понял, что следует предпринять. Деловито вынул и натянул на рукав повязку дружинника. Выхватил милицейский свисток и начал дуть в него.

— Хулиганы! Всех посажу! — кричал он в перерывах между переливчатыми руладами и грозил кулаком.

Из кустов появились два первоклассника-разведчика, они опять были заняты игрой в партизан. И было при них деревянное оружие с излучателем-дуршлагом. Стрелок играючи направил на непонятного взрослого крикуна ствол:

— Ды-ды-ды-ды…

Мелькнула в воздухе черная клякса. И не стало директора. Теперь только шляпа лежала на пыльном асфальте.

…Она, эта шляпа, никому не нужная, так и лежала там летом, осенью и тогда, когда начал падать на нее снег новой зимы.

В сумерках, при свете фонарей и окон, друзья играли в саду у школы в снежки. Играли весело, самозабвенно (под ту же озорную и бестолковую музыку, что и в начале фильма). То и дело в разных углах сквера возникали забавные сценки. И на фоне этой игры пошли заключительные титры фильма: кто исполнял роли, кто снимал, кто обеспечивал съемки. Но титры титрами, а за самой игрой тоже интересно было следить. Тем более что она продолжалась, когда последняя надпись исчезла с экрана. Снежки густо реяли в воздухе, и наконец один крепко вляпал разгоряченному Ваське по носу. Васька прижал к носу варежку.

— Ребята, смотрите, у Васьки опять кровь! — раздался чей-то тревожный крик.

Подскочили мальчишки, подбежала Машка, отвела от Васькиного лица варежку:

— Ну-ка покажи…

Васька ничуть не был огорчен. Сказал слегка горделиво:

— Это потому, что я настоящий.

И вдруг лицо его сделалось внимательным, даже строгим. Он требовательно глянул с экрана на зрителей:

— А вы — настоящие?

Смотрел так секунду-две. Потом вытер варежкой под носом, улыбнулся. Видимо, понял, что те, кто смотрит на него, — настоящие…

В НОЧЬ

БОЛЬШОГО ПРИЛИВА

Взрослые:

Сергей, 27–30 лет, спортсмен-фехтовальщик

Звездный Мастер, старик-ученый

Канцлер, правитель Города

Офицер, командир гвардейцев

Первый гвардеец

Второй гвардеец

Гвардейцы (в массовых сценах)

Дети:

Сережа (Сергей в детстве), 12 лет

Валерка, 12–13 лет Братик (Василек), 9—10 лет

Володька, 10–11 лет

Командир факельщиков, 13–14 лет

Шесть барабанщиков в прологе, 10–12 лет

Барабанщики и факельщики, мальчики и девочки в массовых сценах.

Перед занавесом шеренга из шести барабанщиков. Они играют короткий и печальный сигнал. Окончив барабанить, опустили палочки, несколько секунд стоят молча.

Первый барабанщик. Нас было шестеро… Мы были первой шеренгой среди барабанщиков в армии герцога по прозвищу Большой Зверь…

Второй. Мы играли марши, когда наше войско шло в бой. Но оружия у нас не было…