Алека Вольских - Мила Рудик и руины Харакса
Хватило нескольких мгновений, чтобы понять — она не ошиблась, он действительно изменился. Его лицо под капюшоном выглядело слишком прозрачным, как и кисти рук. Рыжие волосы были словно подернуты серовато-белой дымкой. А глаза, в прошлую их встречу мутные и темные, как у паука, теперь казались стеклянными — внутри них, словно живой, шевелился туман.
Его бледные губы улыбнулись.
— Не нужно пугаться того, как я выгляжу, Мила. Я просто уже очень долго нахожусь в этих руинах — в этих осколках чужих миров. Слишком долго. Я позволил им изменить меня.
Туман в его глазах скучился. Почему-то это напомнило Миле сгруппировавшегося в паутине паука, затаившегося, но готового к прыжку. Это выглядело жутко, и Мила невольно сделала шаг назад.
— Тебе известно, что среди этих крохотных обломков иных миров, попавших в плен руин Харакса, есть такие, которые способны изменить живое существо? — Он адресовал этот вопрос ей, Миле, но в ее ответе совсем не нуждался. Выглядело так, словно он ждал ее здесь, чтобы поделиться тем, что на данный момент занимало все его мысли, тем, что отныне приобрело для него первостепенную важность.
— Ты попадаешь в такой мир как в кокон, — продолжал делиться Многолик, — и спустя время из гусеницы превращаешься в бабочку.
На миг он задумчиво прикрыл веки.
— Это дает… новые возможности. — Его голос был полон тихого упоения. — Возможности, которые даруют всемогущество!
Он вдруг пристально посмотрел на Милу, улыбнулся и уточнил:
— Почти всемогущество. Ты можешь все, но защищен не от всего. Для абсолютного всемогущества недостает только одного — неуязвимости. Абсолютной неуязвимости.
В вышине над головой Многолика, словно тень, пролетел Черный пегас и опустился на каменную твердь позади своего хозяина. Его глаза стрельнули в сторону Милы ядовито-зеленой вспышкой. Это словно вывело Милу из транса, в который погружал ее тихий, доверительный голос Многолика.
— Зачем… — сипло произнесла она, — зачем мне все это? Я не хочу это знать. Что вы от меня хотите? Зачем вы мне все это рассказываете?
Бледно-рыжеватые брови удивленно взлетели вверх.
— Тебе неинтересно? — будто бы искренне расстроился Многолик и философским тоном изрек: — Это очень прискорбно. Для тебя, разумеется. Это ведь так важно — понимать, что только знание дает истинную силу.
— Мне не нужна никакая сила, — деревянным голосом произнесла Мила; этот новый Многолик, слишком мягкий, чересчур расположенный к ней, пугал ее еще сильнее, чем прежний.
— Сила нужна всем, — с ироничной улыбкой бледных губ возразил Многолик. — И тем, кто приходит, чтобы подчинить и завладеть, и тем, кто вынужден защищаться. Сила нужна всем, — повторил он.
Его глаза оценивающе посмотрели на Милу. Туман в них без конца шевелился, и Миле казалось, что в этом тумане невидимый паук плетет свою паутину. Из липких нитей уже почти связано кружево, и тот, кто шагнет в туман, угодит прямо в паучьи сети.
— Чего вы хотите? — снова спросила Мила.
Глядя в его бледное, словно прозрачное, лицо, она усиленно пыталась разглядеть черты того Лукоя, которого видела в Мемории Гурия Безродного: темные с прищуром глаза, черные брови с крутым изломом на концах… Она отчаянно искала это и не находила. Лицо Многолика, невзирая на все произошедшие с ним перемены, было слишком хорошо знакомо ей. Казалось невозможным, чтобы черноволосый молодой мужчина из воспоминания профессора Безродного был тем, кто стоял перед ней в эту минуту. Тот, черноволосый, представлялся ей незнакомцем, кем-то, кого она никогда не знала. Она задрожала, когда в голове промелькнула мысль: а вдруг Гурий Безродный ошибся? В чем-то — она не знала в чем — но ошибся! Вдруг тот, черноволосый, который тоже носил имя «Лукой», не имел никакого отношения к Многолику, которого знала она, Мила?! Вдруг это два разных человека?
— Ты задала правильный вопрос, Мила, — прервал панический бег ее мыслей Многолик. — Мне действительно кое-что нужно от тебя.
— Что? — едва слыша собственный голос, прошептала Мила, все еще находясь под действием своих сумбурных и пугающих сомнений.
На бледном с прозрачной кожей лице Многолика появилась снисходительная улыбка.
— Я как раз говорил об этом, когда ты прервала меня, — ответил он. — Я рассказывал о том, что благодаря изменениям, произошедшим со мной здесь, в этих руинах, мои силы сейчас как никогда близки к всемогуществу. Но для полного всемогущества мне недостает только одного — абсолютной неуязвимости.
Мила по-прежнему ощущала, что его голос погружает ее в странное оцепенение — состояние, очень близкое к трансу. Она отнесла это на счет его новых способностей, о которых он говорил. Однако, несмотря на это неприятное ощущение, она по-прежнему отдавала себе отчет в происходящем, словно ее окружал невидимый защитный барьер — тонкий и слабый, но этого хватало, чтобы не позволить новым силам Многолика полностью лишить ее воли.
— Я не понимаю, — пробормотала Мила. — Абсолютная неуязвимость? Но… при чем тут я?!
— Всемогущество и неуязвимость — две половинки одного целого, — мягко сообщил ей Многолик. — Одна половинка — всемогущество — у меня. Другая — неуязвимость — у тебя, Мила.
Его голос приобрел стальные нотки.
— Она нужна мне.
Глаза, в тумане которых паук плел свою паутину, скользнули с ее шеи на грудь.
— Твоя Метка, Мила. Мне нужна твоя Метка.
Многолик, до этого неподвижно замерший в нескольких метрах от нее, вдруг сошел с места и стал приближаться к ней, перебирая гигантскими паучьими лапами. Он двигался медленно, одновременно его наполненные живым туманом глаза внимательно изучали ее.
Мила едва не попятилась — все ее существо, казалось, отчаянно желало быть как можно дальше от того, кто сейчас неторопливо приближался к ней. Но она осталась стоять на месте, словно что-то внутри подсказало ей, что так будет правильно — не двигаться.
Мила удивилась, увидев, что Многолик остановился. У нее возникло необъяснимое чувство, что его остановила ее неподвижность — то, что она не отступила.
Он озадаченно наклонил голову, по-прежнему изучая ее.
— Хм, — протянул он. — Ты ведь даже не понимаешь, что происходит здесь прямо сейчас, правда, Мила?
Она сглотнула и отрицательно покачала головой. Многолик улыбнулся.
— Я объясню, — с почти искренней любезностью сказал он. — Видишь ли, Мила, в эту самую минуту тебе полагалось почти ничего не чувствовать. Твое сознание должно было оцепенеть. По крайней мере, это то, что я пытаюсь сделать на протяжении всего нашего разговора. Но мои усилия тщетны — бьюсь, словно муха о стекло.
Мила тяжело задышала. Она чувствовала то, о чем он говорил! Чувствовала все это время! Так значит, она была права — он пытался воздействовать на нее с помощью своих новых сил.
— Но ты не оцепенела, — продолжал Многолик. — Ты по-прежнему полностью осознаешь себя. А ведь ты даже не пытаешься сопротивляться моему влиянию, не так ли?
И вновь он был прав — она не пыталась противиться ему. Что-то делало это за нее. И, скорее всего, это была ее Черная Метка — наследство Асидоры, не раз спасавшее ей жизнь.
Многолик сощурил глаза, его губы растянулись в тонкой улыбке.
— А ведь мои новые силы еще ни разу не давали осечку, — произнес он, со значением глядя на Милу. — Твой друг тому доказательство… твой лучший друг, который так подвел тебя… который впервые в жизни смалодушничал… проявил слабость, столь не свойственную ему… струсил… — Многолик снисходительно повел бровями: — Да, именно так он сам называет свой поступок — трусость.
Мила нахмурилась, понимая, о ком говорит Многолик.
— Ромка?! Но что значит…
Она чуть не задохнулась от своей догадки.
— Твое лицо, как открытая книга, — ласково произнес Многолик. — Вижу, что догадалась. Верно, этот одаренный и храбрый юноша вовсе не по своей воле праздновал труса. И, в отличие от тебя, нужно отдать ему должное, он сопротивлялся. Он гнал от себя назойливые образы, которые я незаметно вкладывал в его голову: как лучшим при всех выбирают тебя, а он стоит рядом, и все смотрят на него, и у всех в глазах одно-единственное выражение — «Ты не лучший. Ты никогда не был лучшим. Тебя не по праву считали лучшим». Я хотел, чтобы ему в голову пришла мысль отказаться от участия в Соревнованиях Выпускников. Простейший способ обмануть самого себя: выйти из игры до Выбора, и тогда никто не скажет: «Он не лучший», скажут: «Он отказался сам, но если бы не отказался, выбрали бы, конечно, его». Я пожелал, чтобы он подумал об этом, и он подумал. Он думал об этом, потому что я этого хотел, но одновременно запрещал себе задерживаться на этих мыслях, потому что они не нравились ему.
Мила только теперь поняла, в каком кошмаре Ромка жил весь этот год. И ведь она видела, что с ним происходит что-то неладное. Но разве она могла догадаться, в чем дело?! Многолик вкладывал Ромке в голову мысли о трусости, о боязни оказаться не лучшим, и Ромка принимал их за свои. И, конечно же, сам себя не узнавал! Не понимал, что с ним происходит! Мила ощутила, как в ней закипает гнев. По вине Многолика Ромка чувствовал себя трусом и — теперь Мила в этом не сомневалась — предателем по отношению к ней. По его же вине Мила бросила в лицо своему лучшему другу несправедливые обвинения, затаила обиду на него, считая, что он поступил нечестно, даже не потому, что отказался участвовать в Выборе, а из-за того, что скрыл от нее свое намерение. А Ромка просто не мог ничего сказать ей. Он не привык быть трусом. Не привык бояться чего бы то ни было, и меньше всего — соперничества. Он просто сам не понимал, что с ним происходит. Гордость не позволяла Ромке поделиться с Милой не оставлявшими его мыслями, которые, без сомнения, у него самого вызывали отвращение. И наверняка, он был уверен, что справится со своими неожиданными, нелепыми страхами. Но в итоге не смог…
