Дэвид Алмонд - Глина
Священник сомкнул ладони и кивнул нам обоим.
— Вот и отлично, — говорит. — Хочется на это надеяться. В тот недолгий срок, что отведен нам на земле, все мы должны заботиться друг о друге. Нет ничего проще и нет ничего сложнее.
Он поднял в воздух фигурку коленопреклоненного ангела.
— Только посмотрите! — выдохнул восторженно.
Задумался, постучал себя по щеке.
— Может, мне уйти, святой отец? — спрашиваю.
Он рассмеялся, будто вынырнув из забытья.
— Ха! Ну уж нет. В смысле, если Стивен не против обсудить в твоем присутствии кое-какие личные вещи.
Стивен покачал головой: не против, мол.
— Вот и отлично. Он должен представлять, как обстоят дела, если уж вы подружились. Итак. Я только что был у твоей матери, Стивен.
Стивен скис сразу и шепчет:
— Правда?
— Да, — говорит священник. Повернулся ко мне. — Мама твоего друга тяжело больна, Дейви. Ты должен это знать. А еще ты должен знать, что по этому поводу ходят всевозможные слухи. Ты им не верь. Некоторым людям, как вот матери Стивена, выпадают испытания более тяжкие, чем другим.
— Как она? — прошептал Стивен.
Священник вздохнул:
— Мне кажется, получше. Мы помолились вместе. Я ее причастил. Мы поговорили про Уитли-Бей, про здешние пляжи. Ха! Она рассказывала про мороженое, про кулечки с жареной картошкой, про то, как в детстве каталась на карусели. Ей это, похоже, ужасно нравилось.
— Она обо мне упоминала? — спросил Стивен.
— Ну…
— Упоминала?
— Мысли ее блуждают, Стивен. Она много спит. Ей покойно. Лекарство действует.
Он попытался положить руку Стивену на плечо, но тот ее сбросил.
— Она обязательно поправится, сын мой. Возможно, уже очень скоро. Меня в этом заверили.
Опять молчание. Стивен смотрит в пол пустым взглядом. На него оседает пыль. Священник стоит с ним рядом.
— Нельзя забывать, — говорит святой отец, — что и Господу нашему неоднократно выпадали испытания.
Посмотрел в окно, качнул головой. Быстро пробормотал молитву над Стивеном.
— Речь идет об очень личном, Дейви, — сказал священник. — Ты это понимаешь?
— Да, святой отец.
— Вот и отлично. — Он потер руки. — А теперь, — говорит, — насколько я понимаю, твоя тетушка Мэри собиралась поставить чайник.
Открыл дверь, шагнул на выход, потом нагнулся и снова заглянул внутрь.
— Ага! — говорит. Подмигнул Стивену. — Чуть не забыл. Я тут слышал кое-какое хихиканье в адрес твоего нового приятеля, Стивен.
Мы молчим.
— Правда слышал. А хихикала славная девочка, как там ее… выскочило из головы. — Подмигнул снова. — Скоро они все начнут за ним бегать. И за тобой тоже. Вот погоди. — Поднял руку. — Не переживай, Стивен, — говорит. — Тебе тут будет отлично. Обычная жизнь в окружении обычных славных людей… — Повел по воздуху рукой, благословил нас обоих и исчез.
— Идиот безмозглый! — прошипел Стивен. — Вот в таких нас и пытались превратить в Беннете! — И повторил, подражая голосу священника: — «Тебе тут будет отлично. Обычная жизнь. Обычные люди». Кретин.
Взял ангела и шваркнул об пол.
Я попытался его успокоить:
— Ты его не знаешь. Он…
— Будь он проклят! — говорит. — Будь он проклят с этой своей обычностью! Будь оно все проклято!
Вскинул глаза — они так и сверкнули от слез и гнева. Я отвернулся, но он поймал меня за руку.
— И моя мать — будь она тоже проклята, — говорит. — По ней, было бы лучше, если бы я умер!
— Не может такого быть.
— Не может? Тебе-то откуда знать? — Он заплакал. — Никому не говори! Никому, чтоб их всех! Никому!
И снова взял младенца. Уставился на него.
— Оживи! — рявкнул. — Шевелись, ты, безмозглый! Оживи!
Тот вдруг дернулся у него в ладонях. Я закрыл глаза, снова открыл. Лежит неподвижно. Стивен прищипнул ему крылышки на спине. Прищипнул хвост с зазубринами. Поднял к губам, зашептал что-то.
— Будь они все прокляты, — говорит.
Крылышки начали расправляться. Младенец приподнял голову. Казалось, сейчас взлетит. И тут Стивен как шваркнет его об пол, рядом с ангелом.
Я его поднял. Держу и разглядываю, Стивена разглядываю тоже.
— Как ты это делаешь? — спрашиваю.
— Это? Это — ничто. Ком мертвой глины. Но когда-нибудь я сотворю что-нибудь настоящее. Настоящего монстра. Корявую безмозглую свирепую тварь без души. И тогда придут погибель, страх и смертоубийство, Дейви. Ты мне веришь?
Я посмотрел на ангела на полу, на дьяволенка в своих руках. Неужели я действительно видел — или показалось?
— Нет, — говорю.
— Нет? — Он рассмеялся мне в лицо. — После всего, что видел, ты продолжаешь говорить «нет»?
Я кивнул. Пожал плечами. Помотал головой:
— Да. Нет. Мне почем знать?
Посмотрел ему в лицо. Обычный мальчишка, как и мы.
— Нет, — говорю. — Я в это не верю.
Он забрал у меня дьяволенка. Поднял повыше, будто сейчас снова скомандует: «оживи», а потом смял в бесформенный ком глины:
— Ладно. Будем сомневаться, будем говорит «нет», не будем верить.
— Ладно, — соглашаюсь.
Стою разглядываю его. В луче между нами пляшут пылинки. Я знаю: уходить не хочется. Знаю: хочу увидеть это снова. Как глина шевельнулась, как глина ожила.
— Ты чего ждешь? — говорит. — Ничего же не было. Тебя обманули. Или ты обманулся.
Я вышел на дневной свет, потом — к Дурковатой Мэри и отцу О’Махони, которые пили чай, а Джорди сидел с ними и старался вести себя вежливо. Едва увидев меня, он сразу вскочил. Священник поднял руку и все бормочет что-то Мэри. Мы с Джорди вышли на улицы Феллинга. Джорди шумно выдохнул от облегчения.
— Курнуть надо, — говорит.
Мы плюхнулись на скамейку на Уотермил-лейн, выкурили «Сеньор-сервис», потаращились на «Лебедя».
— И чего там было в сарае? — спрашивает Джорди.
Я посмотрел на него:
— Да ничего.
Он на меня тоже смотрит:
— Чего это с тобой?
— Ничего.
Он все смотрит.
— Да правда ничего! — говорю.
Он пожал плечами, затянулся:
— Ну ладно.
А глаз так и не отвел.
18
Всю неделю глиняные младенцы копошились и хныкали в моих снах. Дьяволята с кургузыми крылышками квохтали, кудахтали, вспархивали. Я сказал себе: я не прав. Наверняка. Стивен правду сказал: я обманулся. Все это — иллюзия. Я вспомнил о том, что нас сотворил Господь. Может, художники тоже подобны Богу, в каждом из них — частица Бога. Я подумал: один ли Бог способен вдохнуть жизнь в мир, способен к сотворению? Все вспоминал голос Стивена: «Оживи. Шевельнись». И все вспоминал то странное, что видел своими глазами.
На той неделе Трёп принес на свой урок несколько мешков глины. Я взял кусок и попытался из него что-то слепить. Глина была холодная, шершавая. Она отказывалась принимать красивую форму, которую я хотел ей придать. В руках моих возникали непонятные, безмозглые уродские штуковины. Я посмотрел на полку, где стояли красивые апостолы Стивена. Вижу — Джорди быстренько скручивает руки да ноги, приделывает глаза на стебельках, прорисовывает чешую, когти. Вижу, у него получается отвратительная многоножка. Трёп поднял ее повыше, показал классу. Какая смелая, восхитительная работа, говорит. Создание, всплывшее из самых глубин тьмы, самый-самый настоящий монстр.
И как засмеется:
— Кстати, многие считают, что художник в своих произведениях придает внешнюю форму собственной внутренней сущности, — говорит.
Поднес монстра к лицу Джорди и ахнул от ужаса: ну до чего похожи! Я заметил, что Мария смотрит на меня. Она подняла кусок глины, наполовину ставший лошадью, и изобразила, как та скачет перед ней по воздуху. Улыбнулась мне. Я поднял руку:
— Сэр.
— Да, Дейви?
Я попытался сформулировать вопрос:
— А вы правда думаете, что художник — почти как Бог?
— А!
Трёп откинул назад волосы. Подергал свою бороденку, задумался. А потом вдруг потянулся к полке у себя над головой и достал пыльную Библию.
— «И создал Господь Бог человека из праха земного, — прочитал, — и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою».
Закрыл книгу. Прошелся вправо-влево по кафедре, обхватив рукой подбородок.
— Мы действительно подражаем ему до определенной степени…
Некоторые в это время швырялись глиной. А Трёп даже не заметил — или сделал вид, что не заметил, — когда кусочек едва не попал ему в голову и шмякнулся о доску.
— Но можно ли сравнивать человеческое творчество и божественное сотворение? — спросил он. — Этот вопрос увлек многих на темный и даже губительный путь. Как бы ответили на этот вопрос наши священники? Были времена, когда к их ответам присовокуплялись кипящее масло, тиски для дробления костей и дыбы. — Он улыбнулся монстру, созданному Джорди. — Нет, Дейви, — сказал он, обращаясь ко всем, — мне кажется, что художник — обычный человек, человек, наделенный удивительным мастерством, которое, возможно, и даровано ему Богом, но все же остается… человеческим. — Осторожно поставил монстра обратно на парту Джорди. — Мы в отличие от Бога не в силах создать душу. В отличие от Бога мы не в силах создать жизнь. И тем не менее кто в состоянии ответить, где предел нашей способности к творению?
