Астрид Линдгрен - Собрание сочинений: В 6 т. Том 2. Суперсыщик Калле Блумквист

— А что я должен делать?

— Ты должен взять меня за руку, и мы убежим отсюда как можно быстрее.

— Да, но это не понравится Никке, — огорченно возразил Расмус.

— Теперь нам нет дела до Никке, — прошептала Ева Лотта. — Мы пойдем и отыщем тот шалаш, который построили Калле и Андерс.

— Вы придете когда-нибудь или мне пойти за вами? — крикнул с причала Никке.

— На море штиль! — воскликнула Ева Лотта. — Мы придем когда придем.

И, взяв Расмуса за руку, горячо прошептала:

— Бежим, Расмус, бежим!

И Расмус побежал изо всех сил, какие только есть у пятилетнего ребенка, прямо в ельник. Он вовсю старался не отставать от Евы Лотты, чтобы она увидела, какой он будет хорошей Белой Розой. И уже на бегу он пропыхтел:

— Хорошо все-таки, что Никке увидел, как я могу делать пять заплывов.

14

Солнце начало садиться, и Расмус устал. Он не одобрял их побега, который продолжался уже много часов подряд.

— В этом лесу слишком много деревьев, — говорил он. — И почему мы никак не придем к этому шалашу?

Ева Лотта хотела бы ответить на этот вопрос. Она была согласна с Расмусом, что в этом лесу слишком много деревьев. И слишком много невысоких каменистых бугорков, которые нужно перепрыгивать, слишком много бурелома и валежника, преграждавшего путь, слишком много кустов, хвороста и веток, царапавших ноги. И слишком мало шалашей. Там был всего один-единственный шалаш, о котором она так горячо мечтала, но его было никак не найти. Ева Лотта почувствовала разочарование. Она представляла себе, что шалаш будет легко найти, но теперь она начала сомневаться в том, что ей вообще когда-нибудь удастся его отыскать. А если они даже и найдут его, окажутся ли там Андерс и Калле? И вообще, вернулись ли они на остров после того, как спасли бумаги профессора? Тысяча случайностей могла им помешать. В конце концов они с Расмусом, возможно, одни на острове — и еще киднэпперы. При одной мысли об этом Ева Лотта жалобно застонала.

— Милый, милый, Андерс, милый, дорогой Калле, будьте в шалаше, — в тихом отчаянии молила она. — И помогите как можно скорее найти его.

— Все только черника да черника, — сказал Расмус и сердито посмотрел на черничник, доходивший ему до колен. — Я хотел бы кусочек жареной свинины.

— Еще бы, — согласилась с ним Ева Лотта. — Но, к сожалению, в лесу не растет жареная свинина.

— Бр-р!.. — выразил свое неудовольствие Расмус. — И еще я хотел, чтобы со мной были мои лодочки из коры, — продолжал он, вернувшись тем самым к предмету, занимавшему его весь день. — Почему мне не позволили взять с собой лодочки?

«Чудо-юдо», — подумала Ева Лотта.

Она пустилась в лес на свой страх и риск только для того, чтобы спасти его от ужасной судьбы, а он тут ноет из-за жареной свинины и игрушечных лодочек!

Но, не додумав свою мысль до конца, она уже раскаялась и порывисто обняла мальчика. Он ведь такой маленький, к тому же такой усталый и голодный — ничего удивительного, что он хнычет.

— Понимаешь, Расмус, — сказала она, — я как-то не подумала про твои лодочки…

— Значит, ты дура! — безжалостно заявил Расмус.

И уселся в черничнике. Он не собирался идти дальше. Никакие просьбы и мольбы не помогали. Ева Лотта уговаривала его напрасно.

— Может, шалаш где-то совсем близко, может, надо пройти еще совсем, совсем немножко!

— Не хочу, — ответил Расмус. — Ноги у меня совсем сонные!

Ева Лотта на какое-то мгновение засомневалась, сможет ли она удержать рыдания, подступившие к горлу. Но потом, стиснув зубы, тоже уселась в черничник и, прислонившись спиной к большому валуну, притянула к себе Расмуса.

— Посиди со мной и отдохни немного, — сказала она.

Вздохнув, Расмус растянулся на мягком мху, положив голову на колени к Еве Лотте. Казалось, он принял твердое решение никогда больше не двигаться. Сонно мигая, смотрел он снизу вверх на Еву Лотту, а она думала: «Пусть поспит часок, может, потом будет легче!» Она взяла его руки в свои, и он не сопротивлялся. Тогда она стала тихонько напевать ему. Он заморгал глазами, честно пытаясь не заснуть и следя глазами за бабочкой, порхавшей над черничником.

— На нашей лужайке черника растет… — пела Ева Лотта.

Но тут Расмус запротестовал:

— Лучше бы спела: «На нашей лужайке свинина растет…»

И тут же заснул.

Ева Лотта вздохнула. Ей тоже хотелось бы заснуть. Ей хотелось задремать и проснуться дома, в собственной своей кровати, и с радостью обнаружить, что весь этот ужас ей просто приснился. Грустная и встревоженная, сидела она в черничнике, чувствуя себя ужасно одинокой.

И тут в отдалении она услыхала голоса. Голоса, которые приближались и которые она узнала. А вслед за этим послышался треск веток, ломавшихся под тяжелыми шагами. Неужели можно так испугаться и остаться в живых! Нет, от этого не умирают, тебя просто совершенно парализует страх, так что ты не можешь пальцем шевельнуть, только сердце начинает дико и мучительно биться в груди. Мелькая между деревьями, к ним приближались Никке и Блум… и этот Сванберг тоже, конечно, был вместе с ними.

Она ничего не могла поделать. У нее на коленях спал Расмус. Она не могла разбудить его и убежать. Все равно ничего не помогло бы. Им не успеть убежать. Оставалось лишь сидеть на месте и ждать, пока их поймают.

Теперь Никке и Блум были так близко, что Ева Лотта отчетливо слышала их слова.

— Я никогда не видел Петерса в такой ярости, — говорил Блум. — И меня это совершенно не удивляет. Ты — безмозглая скотина, Никке.

— Во всем виновата эта девчонка. Хотел бы я с ней потолковать. Ну погодите, я ее поймаю, — пробурчал Никке.

— Да, этого, верно, ждать не долго, — заявил Блум. — Во всяком случае, они должны быть здесь, на острове.

— Будь спокоен, — сказал Никке. — Я их поймаю, если даже для этого мне придется обшарить каждый куст.

Ева Лотта закрыла глаза. Они всего в десяти шагах от нее, и она не в состоянии смотреть на них. Она закрывает глаза и ждет. Скорее бы уж они обнаружили ее, чтобы она могла наконец заплакать, о чем так давно мечтала.

Она сидит, закрыв глаза и прислонившись спиной к мшистому валуну, и слышит голоса как раз по другую сторону валуна. Как они близко, как ужасающе близко! Но вот они уже не так близко, уже совсем не так близко. Все глуше звучат их голоса, и шаги затихают; наконец они уходят, и вокруг нее становится удивительно тихо. Маленькая птичка щебечет в кустах — единственное, что она слышит.

Долго-долго сидит она на поросшей мхом земле. Она не смеет шевельнуться. Ей хочется сидеть у валуна и вообще ничем больше в жизни не заниматься.

Но в конце концов Расмус просыпается, и тогда Ева Лотта понимает, что необходимо приободриться.

— Пошли, Расмус, — говорит она. — Нам надо уходить отсюда.

Она беспокойно оглядывается по сторонам. Солнце уже не светит. Большие темные тучи плывут по небу. Видно, ночью пойдет дождь. Уже падают первые капли.

— Хочу к папе, — капризничает Расмус. — Не хочу больше оставаться в лесу, хочу к папе!

— Мы не можем пойти к папе сейчас, — в отчаянии произносит Ева Лотта. — Нам надо попытаться найти Калле и Андерса, иначе я не знаю, что с нами будет.

Она пробивалась сквозь черничник, а Расмус следовал за ней, скуля, точно маленький щенок.

— Хочу есть, — говорил он. — И еще хочу мои лодочки из коры.

Ева Лотта не отвечала, она словно набрала в рот воды. И тут она услыхала за спиной горький плач. Она оглянулась и увидела в черничнике жалкую маленькую фигурку с дрожащими губками и глазками, полными слез.

— О, Расмус, не плачь, — умоляла мальчика Ева Лотта, хотя ей самой больше всего на свете хотелось плакать. — Не плачь! Милый маленький Расмус, из-за чего ты плачешь?

— Я плачу из-за того, что… — икнул Расмус, — я плачу из-за того, что… из-за того, что мама лежит в больнице!

Даже тот, кто собирается стать рыцарем Белой Розы, наверное, имеет право плакать, когда мама лежит в больнице.

— Да, но она ведь скоро выйдет оттуда, — стала утешать Расмуса Ева Лотта, — ты ведь сам говорил.

— И все равно я плачу из-за нее! — упрямо кричал Расмус. — Потому что я забыл поплакать раньше… глупая Ева Лотта!

Дождь припустил. Холодный и немилосердный, он вскоре просочился сквозь их легкую одежду. Вместе с тем вокруг все больше и больше темнело. Глубокие тени залегли меж деревьев. Вскоре они в двух шагах от себя уже ничего не увидят. Спотыкаясь, они шли вперед — мокрые, голодные, утратившие всякую надежду, отчаявшиеся.

— Не хочу быть в лесу, когда темно! — закричал Расмус. — Представь себе, не хочу!..

Ева Лотта отерла дождевые капли с лица. Возможно, там было и несколько слезинок. Остановившись, она прижала Расмуса к себе и дрожащим голосом сказала: