Яник Городецкий - Треугольник
Поздно пить боржоми. Ладно, вы меня поняли. Я эти размышления и воспоминания сводил к одному — к доказательству, что я не принимаю во внимание, толстый человек, или нет. Мне все равно.
— Ну пожалуйста! — ныл мальчишка. — Да я тут скорее с ума сойду, чем на улице, правда!
— Не сойдешь, — непреклонно отвечала милая врачиха. — Велено не отпускать.
— Да кто велел?! — захныкал мальчик. — Мне Карташов сказал, можно!
— Вот к Карташову и иди. Мне он ничего не сказал.
— Он вам записку написал.
— Ну и где она, твоя записка?
Мальчик сунул руку в карман, растерянно вынул, проверил другой карман. Потом снова первый. Я понял, что зря он старается. Единственное спасение — записку от некоего Карташова мальчишка посеял. Теперь его ни за что не выпустит эта мымра.
Я задумался. Мне очень захотелось помочь этому бедному пареньку. В самом деле, даже если он и болеет, почему бы ему не выйти погулять? Что за диктатура? Где это видано, что детям не дают дышать свежим воздухом? Он же не лежачий больной…
Придумал. Я отошел, достал из школьного рюкзака ручку и тетрадку, вырвал оттуда листок, нацарапал:
"Уважаемая прошу отпустить этого малодого человека на пргулку. Он скоро вернеться. Корташев".
и незаметно положил записку мальчишке в карман, когда тот совсем было отчаялся.
— Стойте! Вот она! — обрадовался он и протянул клочок бумаги доброй тетеньке. Она брезгливо взяла в руки бумажку (балда, надо было на двойном листе написать!), перевернула, пробежала глазами…
Надо было видеть ее лицо. Оно резко вытянулось и похудело, а глаза распахнулись, как чайные блюдца.
— Тебе это Карташов дал?! — прокашляла она в изумлении.
— Да, — неуверенно протянул мальчик. — А что?
— Ступай отсюда, паршивец, — разозлилась вдруг тетка. — Иди. Сам написал эти постулаты, еще хватает наглости мне их вручить.
— Да честно, Карташов дал! Ну, клянусь, блин! — ругался мальчишка. Он чуть не плакал. Еще бы. Тут всякий заревет. Помог, называется. Кретин! Ведь сомневался, как написать: вернеться или вернется! Честное слово, если б не умер, выучил бы русский язык! Весь бы выучил, каждое правило, с первого класса!
Ну ладно, толстая Гитлерша в белом халате, держись.
Я взял из рюкзака фломастер и стал выводить буквы прямо на деревянном столе, за которым развалилось ненавидящее маленького пацана создание. Мальчишка ойкнул и стал с интересом наблюдать, как на светлой деревянной поверхности появляются черные кривобокие буквы. Тетка здорово побледнела, но смотрела тоже, взвизгивая от страха.
"Слушай имей совесть отпусти пацана погулять. Тебе Корташев сказал уже, сколько раз повтрять надо? Не издивайся, это не педагогично".
Я закончил свой акт мщения и положил фломастер обратно. Мальчишка восторженно и немного испуганно смотрел на материализовавшуюся из ниоткуда защиту, а тетка в халате перекрестилась и посмотрела на мальчика с неподдельным ужасом в глазах.
— Иди, Вася, погуляй. Иди, иди.
"И чем скорее — тем лучше" — прочитал я ее мысли. И засмеялся. Жаль, что она меня не слышала.
Счастливый Вася убежал гулять со скоростью гоночной машины. Наверное, его скоро выпишут отсюда. Не похож он совсем на больного. Я поднялся на пару этажей выше — проверить, как там мама. Интересно, меня и рюкзак не видно, а тетрадь из рюкзака тетка видела. И фломастер. Странно. Значит, я могу положить в рюкзак все, что угодно. И никто не увидит, что я что-то несу. Бомбу, например.
Я осторожно открыл дверь. В палате у нее было два врача. Я испугался, но, как оказалось, зря. Они просто разговаривали. Я остался послушать. Нехорошо подслушивать чужие разговоры, но это не тот случай. Потому что, во-первых, это — моя мама. А во-вторых, мне вообще никто ничего не скажет против. Да я предпочел бы сейчас сидеть в школе и слушать, как класснуха перемывает мне косточки. Но увы.
— А ты слыхал, от чего она так? — шепотом сказал один, помоложе. — У нее сын умер вчера.
— Да ну? — удивился второй. — Маленький?
— Не знаю. Говорят, подросток.
— Кошмар, — сказал второй, задумавшись. Я шагнул вперед и скрипнул половицей. Первый настороженно оглянулся, но, конечно, ничего не заметил.
— Слышал? — спросил молодой. Как ребенок, ей-богу. Ну и скрипнуло что-то, ну и ладно. Я, когда маленький был, очень боялся привидений. Просто до безумия. Я все время озирался по сторонам, боясь встретиться взглядом с каким-нибудь призраком. Не могу сказать, что не боюсь их сейчас. Меня это перестало волновать, когда я понял, что ни с каким привидением не встречусь, и вообще, пора взять себя в руки и перестать бояться всего подряд.
А теперь я и сам призрак. Теперь мне непонятно, почему бытует такое поверье, что привидениям положено всех пугать. Мне, например, пугать никого не хочется. Ну, за исключением толстой диктаторши. Но ведь это вынужденно пришлось делать. А то несправедливо бы было.
Два доктора замолчали. Я еще раз посмотрел на маму. Она спала, но я видел, что ей лучше.
— Поправляйся, мам, — сказал я шепотом и вышел. Мне почему-то захотелось пойти в школу. Представляете, первый раз мне захотелось пойти туда самому, добровольно.
На то были свои причины. Согласитесь, интересно, как движется жизнь в школе, если у тебя есть особые полномочия — ты находишься там на правах постороннего человека, а не ученика.
Блин, интересно, как к моему отсутствию отнеслись ребята. Объяснила им классная или нет, что случилось на самом деле. Ведь это и по ее вине в какой-то степени я оказался под колесами. Она меня выставила вон, хотя вообще-то не имела на это права. А я, как бы это сказать, скончался.
А ведь она и в самом деле виновата. Нам еще в третьем классе говорили, когда мы с уроков отпрашивались домой — взять забытую тетрадь или альбом — что если с нами что-нибудь случится по дороге, виноваты будут они, учителя. Значит, наша классная здорово влипла.
Я, конечно, не питаю к ней добрых чувств, и, как все мои одноклассники, прочил гореть ей в адовом огне (как в песне!). Но это было как-то в шутку. В злую, жестокую, черную, но все-таки шутку. Мы никогда не желали бы ей такого на самом деле. А теперь вон оно как.
Я побежал на автобусную остановку и тут же, на бегу, задумался, каким образом я поеду до школы. Автобусы ходят очень редко, и я не знаю, какой мне подходит, а спрашивать глупо. На маршрутках всегда написано, куда они едут, но они тесные, рассчитаны только на сидящих пассажиров. А если я сяду, на меня обязательно усядется кто-нибудь другой. Что мне делать?
Я подошел к остановке в раздумьях. Можно дождаться автобуса и уехать черт знает куда. Можно сесть в маршрутку, но неизвестно, больно это или нет — когда на тебя садятся сверху.
Я так ничего и не решил. Я сел на скамейку под навесом и тупо стал смотреть, что подъезжает. Один автобус и две "газели".
Маршрутки эти я знал. На них я точно доехал бы до школы. Я подумал и решил все-таки сесть в одну из них. Авось да не помру. Ну и сядет на меня кто-нибудь, ну и ладно.
Правда, пока я решался, оба шофера надумали ехать. Моего согласия они не спрашивали, и я кричал, чтобы они остановились, но им, конечно, было, как говорится, по фигу. Я покричал, швырнул им вслед камень и успокоился. Иногда стоит только чуть психануть, и становится легче. Тем более, что уже подошли новые такси. Я рванул дверь маршрутки на себя и, прыгнув внутрь, уселся на свободное место. Водила закашлялся, но ничего не сказал. Не мог же он признаться, что у него глюки. Да и кому признаваться-то?
Мне повезло. За весь мой путь к школе в салоне кроме меня сидело еще только три человека. Молодой небритый парень с плеером и мама с сыном, пацаненком лет пяти. Он всю дорогу ныл, что хочет красную машинку, а его мама, рыча, отвечала в сотый раз, что никакую машинку ему не купит. Ни красную, ни зеленую, никакую. Мальчишка надулся и приготовился зареветь. Но сдержался. Он чем-то был на меня похож: черноволосый, нахмуренный, недоверчивый, будто обиженный на кого-то. Впрочем, он и правда был обижен. Но я чувствовал, что мама купит ему эту красную машинку. Просто чувствовал, не знаю почему.
Эти двое вышли вместе со мной, а парень с плеером остался ехать дальше. В маршрутке я здорово посмеялся над ним — он, улыбаясь как дурак, покачивался в такт музыке. А потом, когда песня в плеере подобралась к припеву, он начал нелепо подпевать. "Добро пожаловать в отель Калифорния". Вы когда-нибудь слышали, как поет человек с плеером? Он часто не успевает за певцом, и вместо слов поет какие-то обрывки фраз, а еще чаще не попадает в такт, а от этого любое пение становится ужасным. Жуткое зрелище. Или как сказать — слышище? Так испоганить песню "Иглз"! Я ее даже не узнал сначала.
Я бегом побежал к школе, оставив капризного пацана и его маму вдвоем. Уже через пять минут я ворвался в школу, удивляясь тому, что рядом стоят две видеокамеры и какие-то придурки фотографируют нашу школу. Ну, нечего людям делать, пусть побалуются. Хотя я бы на их месте снял что-нибудь другое, но никак не школу. Охранник оторвался от сканворда и безучастно, с максимально возможным равнодушием посмотрел на распахнувшуюся дверь. Ему, похоже было сиренево, открылась дверь или нет. Главное, никто не зашел, а остальное — ерунда. Интересно, знает он про камеры? Похоже, нет. Хотя мне кажется, даже если бы он знал, что сейчас какие-то психи снимают нашу школу, он бы им ничего не сказал — до того равнодушный у него был вид.
