Владислав Крапивин - Бабушкин внук и его братья
Ага, знаем мы это «удалять»! Щипцами…
Бабушка взглянула на меня с горьким состраданием. И за плечо развернула к двери.
– Идем.
– Куда еще-то? – простонал я.
– Последний шанс.
И через квартал привела меня к двери с вывеской «Детская и взрослая стоматология».
– Это платная лечебница. Но делать нечего…
В платной лечебнице все пошло быстро.
– Пожалуйста, на второй этаж, в первый кабинет.
Видимо, с перепугу зуб перестал болеть. Совершенно перестал. Только, если тронуть языком, чувствовалось. Но назад пути не было.
В первом кабинете оказались два врача – женщина и мужчина. Женщина сказала:
– Игорь Васильевич, взгляните, что у мальчика… – И вышла.
Игорь Васильевич был приземистый, полный, разговорчивый.
– Устраивайся, дитя мое…
Я взгромоздился на узкое кресло и беспомощно откинулся в нем. Ноги далеко вылезли из школьных штанин.
– Раствори пасть, отрок… Та-ак. Картина ясна. Что же ты, друг мой, этак запустил свой клык?
– Не болел же…
– Ну, ладно… Здесь два варианта. Или лечить, или сразу долой. Но с лечением будет много возни. И едва ли пломба удержится долго. Зуб на последнем издыхании. И ходить сюда придется не раз…
В такую-то даль!
– А что… – начал я жалобно и устыдился неоконченного вопроса.
– Что больнее?
– Что дороже? – с остатком мужества сказал я.
– Пломба не в пример дороже. Раз в десять.
И он назвал число, от которого я чуть не катапультировался в окно вместе с креслом.
– Дергайте!..
– Вот речь не мальчика, но мужа… Потерпи чуток, сейчас будет самое неприятное. Зато остальное – пустяки…
Что? Укол? Ну, это пусть. Это все же не щипцы… Ай! – в десну ощутимо кольнуло.
– Теперь надо подождать несколько минут. Или в коридоре, или можно здесь. Все равно никого больше нет.
– Лучше здесь.
Я стал ждать и смотреть в окно. И незаметно двигал ногами, чтобы приспустить задравшиеся штанины. За окном дробно стучали пневматические молотки – дробили асфальт. Игорь Васильевич закрыл форточку.
– С утра барабанят. Будто по затылку.
Я вспомнил недавнюю телепередачу и поддержал разговор. Чтобы доктор не думал, будто «отрок» совсем сомлел.
– Как автоматы в горящих точках.
– В горячих…
–Ну, все равно. В «горящих», по-моему, правильнее.
– Да?.. Возможно… Как твоя нижняя челюсть?
– Будто задубела… Так и надо, да?
– Так и надо.
Тут меня укусил новый страх.
– Скажите, а шприц… он был одноразовый?
– Вполне одноразовый и совершенно стерильный. СПИДа опасаешься?
Как он догадался? От стыда я на миг весь задубел, как челюсть. Игорь Васильевич подошел, взял со стеклянной тумбочки блестящие щипцы. Я резко озяб. Даже ноги покрылись гусиной кожей.
– Боишься? – понимающе спросил он.
Я сказал с отчаянной честностью:
– Естественно. Кто этого не боится…
– Открой пошире… И подожди бояться, это еще не сейчас, я только примеряюсь… Смотри! – и показал зажатый в щипцах длинный зуб с черной дырищей.
– Это… мой, что ли?
– Ну, не мой же… Сплюнь.
Я плюнул в блестящую чашку розовой слюной.
– Вы… прямо артист своего дела. – Я таял от счастья.
– Бесспорно. Теперь слушай совет: старайся никогда не бояться раньше времени. «Гамлета» не читал еще?
– Фильм смотрел. Со Смоктуновским. А еще в гимназии отрывок ставили на сцене. На английском языке…
– Ага, образованное дитя… Помнишь в его знаменитом «Быть или не быть» такие слова:
Так трусами нас делает раздумье,И так решимости природный цветХиреет под налетом мысли бледном…
– Ага, – соврал я, – помню. Но, кажется, это не совсем про то.
– Оно про то, что воображаемые страхи часто оказываются гораздо больше, чем настоящие… Ну, ладно. Заткнем пробоину ватой, держи ее пятнадцать минут. Два часа не есть и не пить. Потом сутки полощи рот после еды… Вставай, гимназист. До свидания. С Днем знаний тебя.
– Спасибо… Ой! Я сейчас у бабушки деньги возьму.
– Оставь деньги бабушке. Или пусть она ими порадует тебя. В порядке компенсации за душевные терзания.
– Ну… неудобно как-то… – промямлил я.
– Удобно, удобно. Ты уже расплатился пережитым ужасом. Больше не бойся так, помни Шекспира…
– Спасибо, – опять пробормотал я.
Бабушка нетерпеливо переживала за меня в коридоре. Я гордо оттянул нижнюю губу:
– Э!.. А?
– С ума сойти! Ты же не хотел удалять!
– А знаешь, сколько стоило бы лечение? Уже не полштанов, а целые штаны!
– А… дерганье сколько?
– Нисколько! Из уважения к пациенту в галстучке. И в награду за его беспримерное мужество.
– Ты достойный потомок храброго кавалергарда Льва Андроновича Шеметилова-Гальского, – величественно произнесла бабушка. Глаза ее смеялись.
– А ему тоже дергали зубы?
– Не исключено. Хотя прославился он не этим, а подвигами на полях сражений.
Бабушка любила вспоминать своего прадедушку, который, по ее словам, был блестящим офицером, храбрецом и дуэлянтом.
Мы пошли к трамваю. Не спешили. В школу я все равно опоздал, был второй час. Да и опухоль со щеки не сошла еще. Не идти же «первый раз в новый класс» с перекошенной физиономией…
– Ладно, там сегодня, конечно же, не уроки, а всякие линейки-приветствия, – утешил я бабушку и себя.
«Наградные деньги» я просить у бабушки не стал. Она и так вон сколько высадила на такси. Самое обидное, что зря: в частной поликлинике полис никто не спросил.
Наркоз отходил, десна слегка ныла, но это был пустяк. Душа у меня радовалась. Так, наверно, бывает у каждого, кто избавился от больного зуба.
ВТОРОЕ СЕНТЯБРЯ
Второго была суббота. Бабушка напомнила:
– По субботам у вас занятия с двенадцати.
Я сказал, что хоть с какого часа, все равно это свинство. Даже в гимназии с ее раздутой программой была пятидневка.
– Зато здесь не бывает по восемь уроков. Не ворчи… Проводить тебя?
– Я, по-твоему, первоклассник, да?
Мне очень хотелось, чтобы бабушка заспорила и проводила. Но она обрадовалась:
– Вот и прекрасно, люблю самостоятельных мужчин… Найдешь в школе завуча Клавдию Борисовну, она про тебя знает. Отведет в класс и все объяснит.
Мама и отец были на работе – их тоже не баловали пятидневкой.
Мой старый школьный рюкзачок погиб на пожаре. Я сложил книги и тетради в пластиковый пакет с маркой фирмы «Альбатрос».
– Ни пуха ни пера, – значительно сказала бабушка.
Я молча посмотрел на нее: ответ, мол, знаешь сама.
Школа была недалеко, в четырех кварталах. Ее крышу я видел из окна. Путь к школьному крыльцу лежал через широкий двор с кленами и тополями вдоль заборов. Над левым забором поднимались высокие прямые сосны – там был то ли сквер, то ли просто остатки леса. Недавний сильный ветер накидал во двор сухие легкие шишки, они трещали под подошвами. Этими шишками кидали друг в друга веселые пацанята – наверно, второклассники. Побросав у скамеек ранцы, они со смехом носились среди тех, кто постарше. Старшие стояли кучками. Все такие пестрые, не то что в нашей гимназии. Может, вчера, в торжественный день, они и приходили в пиджаках и галстуках, но сегодня все опять по-летнему.
Я в своей отглаженной форме сразу почувствовал себя идиотом.
Но надо было держаться.
Я потрогал языком «пробоину» между зубов и окликнул одного шишкометателя – растрепанного, тонконогого, в красной майке со слоненком Денди.
– Эй, камрад! Где у вас кабинет завуча?
Он склонил к плечу лохматую голову, прищурил один глаз, а другим – голубым и веселым – глянул с любопытством.
– Тебе которую завуч? Для маленьких или для старших?
– Для таких, как я. Которая Клавдия Борисовна.
– Она не в кабинете, а вон она! – Он вытянул коричневую руку. – Которая в зеленом платье.
Я глубоко вздохнул для храбрости и пошел навстречу новой жизни.
– Подожди! А что такое «камрад»? – голубой глаз мальчишки требовательно смотрел мне вслед.
– Ну, это вроде как «боевой товарищ»…
– А! Тогда годится!
Завуч Клавдия Борисовна выслушала меня и покивала:
– Да, помню. Твоя бабушка приносила документы… – И одной из учительниц, которые оказались рядом: – Дора Петровна, это ваше пополнение, я предупреждала.
– Пойдем, пополнение, – сказала Дора Петровна.
Она мне понравилась больше, чем завуч. Молодая еще, с такой же короткой прической, как у мамы. Когда шли к школьному крыльцу, она спросила:
– С немецким-то как у тебя?
– Нормально, пятерка была за год… Но зачем он тут? Мне сказали, что я в английском классе.
– Видишь ли… с английским не получилось. Он переполнен, там конкурс, а ты опоздал…