Астрид Линдгрен - Собрание сочинений: В 6 т. Том 2. Суперсыщик Калле Блумквист

И внезапно его словно молнией ударило! Подумать только, а что, если это тот самый конверт, из-за которого подняли столько шуму? Тот, что так усердно искала полиция? Посмотрим — тот день, когда Белые Розы сидели в беседке и Сикстен послал его подразнить их, может, в тот самый день и послали плитку шоколаду. Конечно, черт побери, в тот самый! Тогда-то он и нашел конверт. Ну и дурак же он, что не разглядел конверт повнимательней!

Ему потребовались две минуты, чтобы добежать до Сикстена, который сидел дома, играя в шахматы с Юнте. Еще две минуты потребовалось, чтобы добежать до Евы Лотты, сидевшей с Андерсом и Калле на чердаке пекарни. Они читали юмористические газеты и слушали, как дождь барабанит по крыше. И еще две минуты потребовалось им всем, чтобы примчаться в полицейский участок. Однако потребовалось по крайней мере целых десять минут, чтобы промокшая до нитки стайка ребят смогла объяснить дяде Бьёрку и комиссару криминальной службы, зачем они явились.

Комиссар полиции разглядывал конверт через увеличительное стекло. Буква «т» на этой машинке явно не совсем исправна. Она была с какой-то нашлепкой.

— Дети похожи на собак, — сказал комиссар, когда они ушли. — Они рыщут повсюду, роются в куче всевозможного хлама, но совершенно неожиданно возвращаются домой с чем-то съедобным.

Конверт оказался в высшей степени съедобным. У старшего братца Класа и в самом деле была пишущая машинка, и, когда было установлено, что в ней-то и есть та самая неисправная буква «т», что была отпечатана на конверте, комиссар счел, что настало время для решительных действий.

Но задержанный упорно и глупо продолжал отпираться. Ясно было, что придется арестовать его на основании косвенных улик.

Сикстен сделал новую карту с надписью «Копайте здесь» и в один прекрасный вечер передал ее собравшимся в саду пекаря рыцарям Белой Розы.

— «Копайте здесь!» — прочитал Андерс, когда Сикстен сунул карту ему в руки. — Да, тебе легко говорить, но, как ты думаешь, что скажет твой отец, если мы тоже начнем уродовать его лужайки?

— А кто сказал, что это на лужайке? — возразил Сикстен. — Следуйте лишь указаниям карты, и я гарантирую, что папаша не станет скандалить. А мы с Бенкой и Юнте сходим пока искупаться.

Белые Розы прошествовали в сад почтмейстера. Они вымерили расстояние, сравнили с картой и в конце концов пришли к выводу, что шкатулка, должно быть, зарыта на старой, почти заросшей грядке с клубникой. Они рьяно взялись за работу и, наткнувшись на какой-либо камешек, издавали громкие вопли, думая, что это и есть шкатулка. Но, испытав разочарование, рыли снова, так что пот лил с них градом. Когда они перерыли почти всю грядку с клубникой, Калле внезапно сказал:

— Вот она, наконец-то!

Сунув пальцы в землю, он извлек запачканную шкатулку, которая столь коварно была помещена в самом дальнем углу.

Андерс и Ева Лотта побросали лопаты и поспешили к нему. Ева Лотта аккуратно вытерла драгоценную шкатулку с их реликвиями носовым платком, а Андерс достал ключ, который носил на шее. Шкатулка казалась подозрительно легкой. Подумать только, а что, если Алые воспользовались фальшивым ключом и сперли какие-либо реликвии?! Чтобы увидеть, как обстоят дела, они открыли шкатулку.

Но там не было древних грамот и реликвий. Там лежала лишь бумажка, исписанная отвратительным почерком Сикстена. А на бумаге был следующий призыв:

«Копайте дальше. Продолжайте в том же духе. Вам надо прорыть еще всего лишь несколько тысяч миль, и вы попадете в Новую Зеландию!

Можете там и остаться!»

Белые Розы издали горестный крик. А за живой изгородью послышался восторженный кудахтающий смех.

Появились Сикстен, Бенка и Юнте.

— Олухи! Что вы сделали с нашими грамотами? — закричал Андерс.

Опустившись на колени, Сикстен долго хохотал, прежде чем ответить.

— Недоумки! — воскликнул он. — На фиг нам ваши поганые грамоты. Они валяются среди прочего хлама в ящике вашего комода. Но вы ведь ничего не видите и не слышите.

— Не, вы только копаете и копаете без конца! — удовлетворенно сказал Юнте.

— Да, копаете вы в самом деле здорово, — подтвердил Сикстен. — Ну и обрадуется же папаша, что не надо орать на меня. Отстанет наконец с этой старой клубничной грядкой. Ну, не было у меня желания копаться там в такую жару!

— Но ты так прилежно копал землю в поисках Великого Мумрика, что у тебя, верно, и сейчас еще руки в волдырях! — с надеждой сказал Калле.

— Это вам дорого обойдется, господа, — сказал Андерс.

— Да уж, не сомневайтесь! — добавила Ева Лотта.

Отряхнув землю с платка, она сунула его обратно в карман.

В глубине кармана что-то лежало. Какая-то бумажка. Вытащив ее, она взглянула и увидела, что сверху было написано: «Вексель». Ева Лотта засмеялась.

— Нет, подумать только, — сказала она. — Здесь лежит этот старый вексель. Он все время валялся в моем шкафу, пока люди ползали вокруг в кустах Прерии и искали его. Я всегда говорила: в этих векселях есть что-то жутко дурацкое.

Она повнимательнее поглядела на бумажку.

— «Клас», — сказала она. — Точно, совпадает. А вообще-то он очень красиво расписывается.

Скомкав бумажку в шарик, она бросила ее на лужайку, где ее подхватил летний ветерок.

— Ведь он все равно арестован, — сказала она, — так что какая разница, его ли это подпись или нет.

Со страшным воплем Калле сломя голову кинулся за драгоценной бумагой.

И с упреком посмотрел на Еву Лотту:

— Должен сказать тебе одну вещь, Ева Лотта. Ты плохо кончишь, если будешь по-прежнему так вот швыряться бумагами.

— Дод-а зоз-дод-рор-а-вов-сос-тот-вов-у-е-тот А-лол-а-я Рор-о-зоз-а! — с некоторым усилием произнес Сикстен. — Вообще-то, если подумать хорошенько, жутко простой язык!

— Да, теперь ты можешь так говорить, когда знаешь ключ к нему, — сказал Андерс.

— Но вы должны научиться говорить гораздо-гораздо быстрее! — сказал Калле.

— Да, нельзя так, чтобы один слог сегодня, а другой завтра, — сказала Ева Лотта. — Вы должны строчить как из пулемета.

Они сидели на чердаке пекарни — все рыцари ордена Белой и Алой Розы, и Алые только что получили первый урок воровского жаргона. Поразмыслив, Белые Розы поняли, что их гражданский долг — посвятить Алых в тайны своего языка. Учителя всегда проповедовали в школе, что пользу знаний переоценить нельзя. Ах, как они были правы! Как справились бы со своей бедой Андерс, Калле и Ева Лотта в Господской усадьбе, не знай они воровского жаргона? Калле думал об этом несколько дней, а под конец сказал Андерсу и Еве Лотте:

— Мы отвечаем за то, что Алые прозябают в таком беспросветном невежестве. Им конец, если они когда-нибудь встретятся с убийцей!

И потому Белые Розы учредили теперь курсы воровского жаргона на чердаке пекарни. У Сикстена были устойчиво низкие оценки по английскому языку, и ему бы следовало брать штурмом английскую грамматику, так как в ближайшие дни предстояла переэкзаменовка. Но он считал, что гораздо важнее посвятить себя воровскому жаргону!

— Английский каждый убийца знает, — говорит он, — так что польза от него невелика, а без воровского — крышка.

И потому он вместе с Бенкой и Юнте часами просиживал среди мусора на чердаке пекаря и тренировался с трогательным упорством.

Урок языка прервал папа Евы Лотты, поднявшийся по лестнице из пекарни. Протянув Еве Лотте тарелку со свежеиспеченными булочками, он сказал:

— Звонил дядя Бьёрк. Он сказал, что Великий Мумрик вернулся!

— Зоз-дод-о-рор-о-вов-о! — восхищенно воскликнула Ева Лотта, взяв булочку. — Бежим в полицию!

— Зоз-дод-о-рор-о-вов-о! Пожалуйста, — подтвердил пекарь. — Но давайте теперь поспокойнее с этим Великим Мумриком, а?

Рыцари ордена Белой и Алой Розы дали торжественную клятву, что будут поспокойнее. Вот! И пекарь медленно стал спускаться по лестнице.

— Вообще-то могу вам сказать, что этот Клас во всем сознался, — сообщил он, прежде чем исчезнуть.

Да, старший братец Клас сознался. Свидетельства векселя он опровергнуть не смог. Вот он подошел к тому самому последнему часу, о котором думал с таким ужасом, часу, который представлял себе многими наполненными ужасом ночами. К тому моменту, когда ему доказали его вину и он должен был ответить за содеянное.

Старший братец Клас уже много лет назад лишился душевного покоя. Его постоянная потребность в деньгах, приведшая к сомнительным делам с Греном, превратила его в не знающего отдыха, затравленного человека, который ни на миг не мог обрести покой. А после той ужасной среды в конце июля его беспокойство превратилось в невыносимый страх, не оставлявший его ни днем, ни ночью.